– Доктор!
– Помоги! На шлюпке уйдем! – крикнул в ответ Журавль.
В коридоре загрохотали выстрелы полудюжины пулевых ружей. Едва Шелк с Мамелхвой, одолев короткий трап, спустились к шлюпочной палубе, одна из пуль, словно кувалда, ударила в крышку захлопнутого Шелком люка.
Наскоро затянув запоры, Шелк подошел к Журавлю. Крохотный доктор пыхтел, тужился, не в силах поднять прямоугольную крышку шлюпочного порта. Втроем им удалось откинуть тяжелую створку, давление воздуха распахнуло другой, гораздо меньший люк в потолке, и внутрь, придя им на помощь, неудержимо хлынула студеная озерная вода. Накрытый потоком воды с головой, Шелк рванулся наверх, сплюнул, закашлялся, судорожно вдохнул.
В уши ударил мощный рев воздушного клапана. Приток воды ослаб, затем на пару секунд, показавшихся Шелку по меньшей мере целой минутой, прекратился вовсе. К свисту сжатого воздуха прибавился громкий плеск, будто кто-то (может, Журавль, а может, Мамелхва – этого Шелк понять не сумел) отчаянно забился, забарахтался в воде неподалеку.
Заполнившая отсек почти доверху, вода повернула вспять; поначалу медленно, затем все быстрее, быстрее, увлекая с собой и Шелка, устремилась обратно, в озеро Лимна. Беспомощный, словно кукла, подхваченная головокружительным, искристым лазурным водоворотом, Шелк сам не заметил, как оказался за бортом. Казалось, легкие вот-вот лопнут, разорвутся на части. Но вот водоворот унялся, и Шелк разглядел в глубине, совсем близко, человеческий силуэт: руки-ноги широко, совсем как у него, расставлены в стороны, волосы колышутся, парят вокруг головы, точно водоросли…
И тут в синеве показалась расплывчатая, громадная – много больше любой из стен обители – морда, испещренная черными, красными, золотистыми пятнами. Секунда – и темная человеческая фигура исчезла в сомкнувшейся пасти, а чудовище пронеслось под Шелком, словно пневмоглиссер, мчащийся по покатому высокогорному лугу, под парящим над землей семечком чертополоха, и Шелка вновь завертели, закружили буйные токи возмущенной воды.
XIIIКальд сдается
– Патера! О, патера!
Со ступеней парадного крыльца старого мантейона ему, подняв лицо кверху, призывно махала рукой майтера Мрамор. Рядом с нею стояли двое латных штурмовиков, а их офицер, облаченный в зеленый мундир, снисходительно демонстрировал крохотной майтере Мяте положенную ему по чину саблю.
Не на шутку встревоженный, Росомаха поспешил к ним.
– Патера Шелк? – подняв взгляд, осведомился офицер. – Ты арестован.
Росомаха, отрицательно замотав головой, поспешил представиться.
Майтера Мрамор хмыкнула, да так выразительно, что сокрушительное презрение, вложенное ею в сей звук, обратило в прах все удовольствие юного офицера, еще миг назад упивавшегося наивным восторгом майтеры Мяты.
– Забрать от нас патеру Шелка? Да как вы можете?! Такого святого…
Из собравшейся за спиной Росомахи толпы донесся негромкий утробный рык. Богатством воображения Росомаха не блистал с детства, однако в эту минуту у него создалось отчетливое впечатление, будто там, позади, пробуждается невидимый лев, а молитвы, исправно читаемые им каждую сфингицу, – вовсе, вовсе не вздор.
– Не нужно драться! – воскликнула майтера Мята, вернув офицеру саблю и воздев кверху руки. – Прошу вас, не нужно!
Пущенный кем-то камень угодил в каску одного из штурмовиков. Второй, свистнув над головою майтеры Мрамор, ударил в дверь. Пострадавший штурмовик, сорвав с плеча ружье, нажал на спуск. Грохоту выстрела вторил пронзительный вопль, и майтера Мята, поспешно сбежав с крыльца, устремилась в толпу.
Подвергшийся нападению штурмовик выстрелил вновь, но на сей раз офицер вовремя сбил ему прицел, пригнув книзу дуло его ружья.
– Отпирай двери, – велел он Росомахе. – Идемте-ка лучше внутрь.
Вслед отступающим из толпы полетели новые камни. Пострадавший штурмовик, обернувшись, выстрелил еще дважды, да с такой быстротой, что оба выстрела едва не слились в один, а после майтера Мрамор при помощи второго штурмовика захлопнула тяжелую дверь мантейона, тут же затрясшуюся, загрохотавшую под градом камней.
– А все жара, – уверенно, даже с улыбкой заговорил офицер, вкладывая саблю в ножны. – Ну ничего, с глаз мы убрались, и вскоре о нас позабудут. Вижу, ваш патера Шелк – фигура популярная!
Майтера Мрамор кивнула, но тут же встревожилась:
– Патера?!
– Я должен выйти к ним, – отвечал Росомаха, отодвигая засов. – Мне… м-м… мне вовсе не следовало здесь прятаться. Майтера… э-э… она была права, – смущенно закончил он, не сумев вспомнить имени второй из сибилл.
Офицер вскинул руку в попытке ухватить его за ризы, но поздно: Росомаха, опередив его на долю секунды, успел выскользнуть на крыльцо. Штурмовики немедля захлопнули дверь, заперли ее на засов, и гневные вопли, ворвавшиеся было внутрь, поутихли.
– Люди! Послушайте, люди! – донесся из-за дверей приглушенный крик Росомахи.
– Его не тронут, майтера.
Сделав паузу, офицер склонил голову набок, прислушался.
– Мне самому не по душе арестовывать…
Сообразив, что сибилла его не слушает, он оборвал извинения на полуслове. В металле ее лица отразились неяркие цветные пятна – лимонно-желтые, розовые, красновато-коричневые. Взглянув туда же, куда и она, офицер увидел круговерть красок в Священном Окне и опустился на колени. Пляшущие краски слагались в узоры, которых не удавалось как следует разглядеть, в знаки, в фигуры, в туманные незавершенные пейзажи и, наконец, слились в расплывчатое, зыбкое, точно расплавленный воск, лицо богини. Богиня заговорила на непонятном, но странно знакомом, когда-то, в невообразимых местах, в непостижимо далекие времена, известном и ему самому языке. Странно, но офицер понял ее немедля: сейчас, здесь он лишь личинка мухи, однако, согласно речам богини, некогда был человеческим существом, хотя, возможно, пробужденные ими воспоминания – не более чем мертвые мысли другого, сожранного им человека…
«Будет сделано, о Великая Богиня. Будет сделано. Мы его сбережем».
– Пока тебя не было, патера, – заговорила сзади, над головой, старая хема, обращаясь к жирному авгуру, – нам явилась богиня. Оказала нам честь… и даже без жертвоприношения, только перевести ее слова оказалось некому. Как же жаль, как жаль, что ты все пропустил…
– Вовсе не пропустил, майтера, – возразил жирный авгур. – Кое-что я расслышать успел.
Офицер велел им умолкнуть. В ушах его еще звенел далекий, нежный божественный голос, и он понимал, прекрасно понимал, что угодно богине.
Подняться из глубины, всплыть на поверхность озера, снова увидеть тонкий, слепяще-яркий штрих солнца, полной грудью вобрать первый вдох… все равно что родиться заново! Плавать как следует Шелк не умел – напротив, плавал он из рук вон скверно, однако, несмотря на усталость, держался, держался на гребне неторопливой, могучей волны, судорожно суча ногами, снедаемый смутными опасениями привлечь очередным взбрыком внимание той чудовищной рыбины.
Донесшемуся издали крику вторил отчаянный, частый звон сковороды, но Шелк не обращал внимания ни на то ни на другое, пока, поднятый вверх новой волной, не разглядел над водой ветхие бурые паруса.
Вскоре трое полуголых рыбаков втащили его на борт.
– Рядом должен быть еще кое-кто, – выдохнул Шелк. – Нужно найти его.
– Уже нашли!
Оглянувшись, Шелк обнаружил совсем рядом улыбающегося во весь рот Журавля.
Самый рослый, самый седой из рыбаков от души хлопнул его по плечу.
– Авгуров берегут сами боги, патера! Так мой папаша обычно говаривал.
– Авгуров… и дураков, – с важным видом кивнув, добавил Журавль.
– Точно так, сударь, и этих тоже. В следующий раз надумаете в озеро выйти, возьмите с собой опытного лодочника. А пока будем надеяться, что и дамочка ваша отыщется.
Вновь вспомнив о громадной рыбине, Шелк содрогнулся.
– Благодарю тебя за заботу, но, боюсь…
– Не смог до нее дотянуться, патера?
– Нет, но… нет.
– Ладно. Заметим – выловим.
Шелк поднялся на ноги, но тут же, не справившись с качкой, потерял равновесие и с маху уселся на груду рыбачьих сетей.
– Сиди смирно и отдыхай, – проворчал Журавль. – Ты много чего пережил… и я, кстати, тоже. Хорошо еще, прополоскало нас под конец знатно. Знаешь, сколько изотопов высвобождается при взрыве хема?
В руке его, откуда ни возьмись, возникла блестящая золотом карточка.
– Капитан, не найдется ли у тебя чего-нибудь перекусить? Или вина немножко?
– Сейчас, сударь, только галс сменим, и я погляжу, что у нас тут осталось.
– Пояс с деньгами, – шепнул Журавль, заметив озадаченный взгляд Шелка. – Карманы-то вывернуть Лемур меня заставил, а вот обшарить не догадался. Я обещал им карточку за доставку нас с тобой в Лимну.
– Несчастная женщина, – негромко, не обращаясь ни к кому в отдельности, проговорил Шелк. – Три сотни лет, и все – ради…
Увидев черную птицу, восседавшую на мачте лодки, показавшейся в отдалении, он вспомнил Орева, заулыбался, но тут же устыдился собственной улыбки и украдкой огляделся вокруг: не заметил ли кто его неуместного легкомыслия? Нет, Журавль не сводил глаз с капитана, а капитан – с самого большого паруса. Один из рыбаков стоял на носу, водрузив ногу на бушприт. Другой, крепко держа веревку, соединенную с длинной жердью (ее название Шелк позабыл, а может, и сроду не знал), удерживавшей парус развернутым, очевидно, ждал капитанской команды… и затылок его казался необъяснимо знакомым. Сдвинувшись в сторону, чтоб разглядеть лицо рыбака, Шелк осознал, что сети, на которых он сидит, сухи.
Журавль приобрел для Шелка красную рубашку, кофейные брюки и кофейного же цвета ботинки на смену черным, поневоле сброшенным в озере. Переодевшись в безлюдном проулке, Шелк зашвырнул ризы, изорванную рубашку и старые брюки за кучу отбросов.
– Иглострел Гиацинт вновь со мной, – сказал он, – и гаммадион мой, и четки, однако очки и все прочее ко мне не вернулись. Возможно, сие есть знак…