– Ослы! – осенило Шелка, вспомнившего поездку с Чистиком к вилле Крови. – Здесь, в Лимне, наверняка можно нанять ослов, а после я велю Бивню или еще кому-нибудь из мальчишек отвести их обратно. Думаю, авгуру и человеку в летах вроде нашего доктора можно позволить такую поблажку.
К отбытию они приготовились не раньше, чем улицы Лимны озарились первыми пепельно-серыми отсветами ростени. Бормоча утреннюю молитву Высочайшему Иераксу, Шелк с помощью одного из штурмовиков взгромоздился на юного белого ослика и заложил руки за спину, дабы второй связал их как полагается.
– Я аккуратно, кальд, – виновато заверил его штурмовик. – Посвободнее сделаю, чтоб и не больно, и стряхнуть удалось, когда пожелаешь.
Шелк, не прерывая молитвы, кивнул. Вознесение молитв в красной рубашке казалось на удивление непривычным, хотя до поступления в схолу ему нередко доводилось молиться в разноцветной одежде. Ничего, ничего, в обители он переоденется – свежая рубашка, лучшие ризы… Ораторским мастерством он (по собственным оценкам) отнюдь не блещет и без подобающего авгуру облачения наверняка выставит себя на посмешище перед людьми, а ведь людей соберется немало. Все, кого сумеет собрать троица сибилл… и – да, разумеется, ученики из палестры. Когда же он начнет речь… кстати, где? В мантейоне или снаружи? Заговорив, он…
Капитан оседлал гарцующего жеребца.
– Ты готов, мой кальд?
– Да, разумеется. А знаешь, капитан, – заметил Шелк, – мне только что пришло в голову следующее: ты ведь без труда можешь превратить этот мнимый арест в настоящий. Причем ничего не опасаясь – ни с моей стороны, ни со стороны богов, я уверен.
– Забери Иеракс мои кости, если я замышляю этакое вероломство, мой кальд! Принимай командование, когда пожелаешь.
Осел трусцой засеменил вперед, хотя Шелк его вроде бы не пришпоривал. Поразмыслив, Шелк рассудил, что осла, видимо, подхлестнул сзади штурмовик, связывавший ему руки.
Журавль поднял взгляд к грядам черных туч, мчащихся вдаль над озером.
– Хмурый нас ждет денек, – заметил он, пришпорив осла и поравнявшись с Шелком. – Первый за долгое время… Ладно, по крайней мере, не испечемся в пути под солнцем.
Шелк поинтересовался, долго ли придется ехать.
– Таким-то аллюром? Часа четыре как минимум. Интересно, ослы хоть когда-нибудь бегают?
– Однажды, еще мальчишкой, я видел одного, бежавшего через луг, – вспомнил Шелк. – Без всадника, разумеется.
– Ну что за жизнь, а? Только этот малый связал мне руки, а уже нос чешется…
Выехав на Прибрежную, они миновали здание Хузгадо, где отзывчивая чиновница, восхищавшаяся Оревом, рассказала Шелку о святилище Сциллы и Паломничьем Пути, а после и аляповато-яркую вывеску адвоката Лиса с изображением огненно-рыжей лисицы.
«То-то Лис удивился бы, отчего я не вручил капитану его карточку, – подумал Шелк, – если, конечно, узнал бы меня в новой одежде. Наверняка шум бы поднял: дескать, преступников, арестованных в Лимне, не положено увозить в город, лишая возможности прибегнуть к его услугам».
Увы, после обыска визитная карточка Лиса пропала наряду со множеством прочих вещей – и, кстати заметить, с ключами от мантейона. Наверное, Лемур, забравший у Потто иглострел Гиацинт, азот, гаммадион и четки, забрал вместе с ними и карточку, хотя на предстоящем суде адвокаты Лемуру без надобности…
Вздохнув, Шелк поднял взгляд. Лимна исчезла позади. Дорога петляла среди невысоких песчаных дюн – бывших островков и отмелей, памяти о тех временах, когда озеро еще не съежилось, не отступило. Развернувшись в седле, дабы в последний раз взглянуть на селение, Шелк не увидел за спинами капитана и пары штурмовиков ничего, кроме синеватой, сверкающей сталью озерной глади.
– Должно быть, как раз в этот час Синель прибегала сюда девчонкой, – сказал он Журавлю. – Прибегала, каждый день любовалась озером на ростени. Она тебе не рассказывала?..
– Думаю, прибегала она еще раньше.
Упавшая с неба капля оставила на загривке белого ослика темное пятнышко. Еще одна, влажная, но на удивление теплая, разбилась о встрепанную, нечесаную шевелюру самого Шелка.
– Хорошо, он раньше не начался, – проворчал Журавль, – хотя мне эта сырость в любое время не по нутру…
Внезапно осекшись, Журавль замер, и в тот же миг до ушей Шелка донесся частый треск выстрелов.
– Ложись! – завопил капитан за спиной.
Остальные его приказы заглушил грохот пулевого ружья одного из штурмовиков.
Веревка, еще минуту назад готовая соскользнуть с запястий под собственной тяжестью, словно бы затянулась натуго, едва Шелк попробовал освободить руки.
– Ложись, кальд! Ложись!
Соскользнув с седла, Шелк рухнул ничком в дорожную пыль. Одна из рук освободилась от веревочных петель сама собой, словно по волшебству. Реву пневмоглиссера вновь вторил треск – продолжительный, резкий, сухой: точно так же могла дребезжать о прутья клетки дранка в руке мальчугана исполинского роста, со всех ног мчащегося вдоль решетки.
Шелк поспешил вскочить на ноги. Журавль, тоже успевший освободить руки, обнял его за шею, и Шелк помог ему спешиться.
Вновь выстрелы… Жеребец капитана пронзительно, жутко заржал, взвился на дыбы, рванулся вперед, столкнув обоих в придорожную канаву.
– Левое легкое, – прохрипел Журавль.
Изо рта доктора струйкой потекла кровь.
– Ничего, ничего…
Задрав подол его рубашки, Шелк одним движением разорвал ткань снизу доверху.
– Азот…
Грохот пулевых ружей утонул в раскате грома. Казалось, боги высоко в небесах тоже стреляют друг в друга и гибнут. Дорожная пыль тут и там раздавалась, расплескивалась под ударами прозрачных дождевых капель величиной с голубиное яйцо.
– Сейчас перевяжем тебя, и все будет в порядке, – бормотал Шелк. – Все будет в порядке… рана вряд ли смертельна.
– Без толку, – сплюнув кровью, возразил Журавль. – Сделай вид… сделай вид, будто ты – мой отец…
Стена ливня накрыла обоих, словно штормовая волна.
– Я и есть твой отец, доктор.
Заткнув горячую, пульсирующую лунку в груди Журавля скомканным лоскутом, Шелк оторвал от рубашки доктора полосу ткани, чтоб наложить повязку.
– Кальд… азот возьми. Вот так.
С этими словами Журавль вложил в руки Шелка азот и распрощался с жизнью.
Склонившись над ним с бесполезной полосой ткани в руках, Шелк проводил его в последний путь, отметил, как содрогнулось в конвульсиях тело доктора, как закатились под лоб зрачки, как напоследок напряглись и тут же обмякли мускулы, и понял, что жизнь его кончена, что незримый исполинский стервятник, обличье коего в такие моменты принимает Иеракс, спикировал сквозь пелену проливного дождя с неба к земле, дабы схватить, оторвать от тела дух Журавля… и что сам он здесь, в придорожной грязи, преклоняет колени пред неземной сущностью невидимого божества. На его глазах кровь, толчками выплескивавшаяся из раны в груди Журавля, унялась, иссякла, а еще секунду-другую спустя ливень смыл ее дочиста.
Сунув азот Журавля за брючной пояс, Шелк нащупал в кармане четки.
– Властью мне данной ныне прощаю и разрешаю тебя, доктор Журавль, от всех грехов. Вспомни же слова Паса, рекшего: «Повинуйтесь воле моей, живите в мире, плодитесь и размножайтесь, и да не потревожит никто из вас печати моей. Так избежите вы моего гнева. Придите ко мне доброй волей, и все сотворенное вами зло вам простится»…
Однако печать Паса нарушали множество раз: разве не сам он собирал в бумажный фунтик остатки одной из них? А эмбрионы, комья истлевшей плоти, разбросанные среди остатков другой? Стоит ли ценить печать Паса превыше того, что вверено ее защите?
Новый раскат грома сотряс все вокруг, словно гнев Паса, обрушившийся на круговорот.
– «Придите ко мне доброй волей»…
Куда?
– «И все сотворенное вами зло вам простится»…
Тем временем пневмоглиссер стремительно приближался: рева воздушных сопел уже не заглушало даже буйство грозы.
– Знай же, о доктор Журавль, сын мой: помянутый мною Пас и все меньшие боги наделили меня властью простить тебя от их имени, и я ныне дарую тебе прощение каждой из совершенных тобою неправд, каждого твоего преступления. Все они перечеркнуты, вымараны из памяти.
Четки Шелка начертали средь хлещущих с неба струй знак вычитания.
– Прими мое благословение.
Стрельба прекратилась. Предположительно, и капитан, и оба штурмовика пали на поле боя. Позволят ли стражники даровать им Прощение Паса, прежде чем схватят и увезут его?
– Молю и тебя простить нас, живых, – как можно быстрее, безбожно частя, глотая слова, чего никогда не одобрили бы наставники в схоле, продолжал Шелк. – И я, и многие другие нередко поступали с тобой не по совести, доктор, причинив тебе бессчетное множество зол и обид. Не держи их в сердце, начни жизнь, следующую за жизнью, в невинности и чистоте, простив все тебе причиненное.
Где-то неподалеку трижды, почти без пауз меж выстрелами, грохнуло пулевое ружье. В ответ с другой стороны вновь затрещала скорострелка; в ладони от головы Журавля взвились над землей фонтанчики жидкой грязи.
Так, самое существенное…
– Я же властью мне данной навеки прощаю тебя, доктор Журавль, во имя всех бессмертных богов. Прощаю и разрешаю тебя от грехов во имя Всевеликого Паса…
«Как много их… целых девять имен с девятью почетными титулами», – подумал Шелк, охваченный ощущением, что на деле ни одно из них, даже имя самого Иеракса, хотя Иеракс-то, безусловно, сейчас здесь, рядом, не стоит ничего – даже упоминания.
– …а такоже Иносущего и всех меньших богов.
Умолкнув, он поднялся на ноги.
– Беги, мой кальд! – закричал некто перемазанный грязью, укрывшийся за тушей убитой лошади. – Беги, спасайся!
С этим кричавший устремил взгляд вперед и вновь выстрелил по пневмоглиссеру стражи, полным ходом мчащемуся к ним.
Подняв руки, Шелк обнаружил, что на одном из запястий до сих пор болтается веревка, которой его связывали, да не связали.
– Сдаюсь!