Шелк тоже, замедлив шаг, с давней неистребимой завистью уставился ввысь. Имелись ли среди мириадов других мимолетных видений и летуны? Вроде бы да… однако ему было явлено столькое!
В слепящем сиянии незатененного солнца несоразмерно огромные, полупрозрачные крылья летуна сделались почти незаметными. Казалось, жутковатая, угольно-черная на фоне залитого кипучим золотом небосвода фигура – руки раскинуты в стороны, ноги вытянуты, сведены вместе – мчится по небу вовсе без крыльев.
– Если летуны принадлежат к роду людскому, швырять в них камнями – несомненное злодеяние, – напомнил Шелк подопечным. – Если же нет, вам надлежит задуматься: возможно, они пребывают много выше нас не только в сем, темпоральном, но и в духовном круговороте… пусть даже подглядывают за нами, в чем я лично сомневаюсь, – словно бы спохватившись, добавил он.
Быть может, они тоже достигли просветления, отчего и способны летать? Быть может, кто-то из богов или богинь – к примеру, Иеракс либо его отец, сам правящий небом Пас, – одарил их, своих любимцев, искусством полета?
Рассохшиеся, перекошенные двери палестры не желали отворяться, пока Бивень не одолел щеколду в мужественной борьбе. Первым делом Шелк, как обычно, отвел младших мальчишек к майтере Мрамор.
– Мы одержали славную победу, – сообщил он ей.
Майтера Мрамор в притворном унынии покачала головой. Ровный овал ее лица, отполированного до блеска бессчетными протираниями, блеснул в свете солнца, падавшем внутрь из окна.
– А мои девочки, патера, увы, проиграли… бедняжки. Сдается мне, большие девчонки майтеры Мяты становятся все сильней, все проворнее с каждой минувшей неделей. Не кажется ли тебе, что наша милосердная Мольпа могла бы прибавить проворства и моим малышкам? Похоже, она совершенно о сем позабыла.
– Сдается мне, твои малышки, к тому времени, как наберутся проворства, сами станут большими.
– Должно быть, так оно и есть, патера. Сама-то я маленькой хваталась за любую возможность, любой случай отвлечься от уменьшаемых с вычитаемыми да поболтать – о чем угодно, лишь бы подольше не возвращаться к занятиям…
Сделав паузу, майтера Мрамор окинула Шелка задумчивым взглядом. Мерный кубит в ее изношенных, натруженных стальных пальцах согнулся упругой дугой.
– А ты, патера, побереги себя нынче днем. Должно быть, уже изрядно устал, все утро лазая по верхам да играя с мальчишками… гляди, не свались невзначай с крыши.
– С починкой крыши на сегодня покончено, майтера, – широко улыбнувшись, заверил ее Шелк. – После мантейона я собираюсь свершить жертвоприношение… личное, от себя.
Старая сиба склонила блестящую сталью голову набок, будто бы приподнимая бровь.
– В таком случае мне очень жаль, что мой класс не сможет принять в сем участия. Думаешь, без нас твой агнец доставит Девятерым больше радости?
Тут Шелк едва не поддался соблазну рассказать ей обо всем сию же минуту, но вместо этого лишь еще раз улыбнулся, перевел дух и затворил дверь.
Большинство старших мальчишек уже скрылись в классе майтеры Розы. Оставшимся Шелк взглядом велел следовать на урок, но Бивень задержался, шагнул к нему.
– Позволь поговорить с тобой, патера. Всего минутку, не больше.
– Ну, если всего минутку…
Однако мальчишка не вымолвил ни слова.
– Выкладывай, Бивень, – велел Шелк. – Уж не зашиб ли я тебя, не сыграл ли против правил? Прошу прощения, если так. Я не нарочно.
– А правда, что…
Прервав вопрос в самом начале, Бивень умолк, опустил взгляд к растрескавшимся половицам.
– Говори же, будь добр. Говори либо потерпи с вопросом до моего возвращения. Так будет даже лучше.
Взгляд рослого мальчишки скользнул к выбеленной известью стене из глинобитного кирпича.
– Патера, а правда, что нашу палестру и ваш мантейон под снос пустить собираются? Что вам придется переселиться куда-то еще или остаться вовсе без крыши над головой? Отец мой вчера слышал, будто… скажи, патера, правда это или нет?
– Нет.
Окрыленный надеждой, Бивень поднял взгляд, однако столь категорическое отрицание лишило мальчишку дара речи.
– И наша палестра, и наш мантейон простоят здесь еще год, и другой, и третий, и так далее.
Внезапно вспомнив о подобающей осанке, Шелк выпрямился, расправил плечи.
– Ну как? Успокоил я твою душу? Мало этого, они вполне могут стать крупнее, известнее прежнего. Надеюсь, так оно и произойдет. Возможно, кто-либо из богов или богинь вновь обратится к нам через Священное Окно, как сделал однажды Пас в юные годы патеры Щуки… сие мне неведомо, хоть я и молюсь об этом каждый день. Однако к тому времени, как я состарюсь подобно патере Щуке, у жителей нашего квартала по-прежнему будет и собственная палестра, и собственный мантейон. В этом можешь не сомневаться.
– Я только хотел сказать…
– Твой взгляд уже сказал обо всем, – кивнув, оборвал мальчика Шелк. – Благодарю тебя, Бивень. Благодарю. Я знаю, что, оказавшись в нужде, могу рассчитывать на тебя, а ты поможешь мне всем, чем только сумеешь помочь, чего бы это ни стоило. Однако, видишь ли, Бивень…
– Что, патера?
– Я знал все это заранее.
Рослый мальчишка часто-часто закивал.
– И еще, патера, вся прочая мелюзга готова сказать то же самое. Таких, кому точно можно довериться, дюжины две. Если не больше.
Все это Бивень протараторил, вытянувшись в струнку, точно страж на параде, и Шелк, слегка пораженный новым прозрением, осознал, что непривычная прямизна мальчишки – подражание его собственной, а ясные карие глаза Бивня поблескивают почти вровень с его глазами.
– Ну а потом, – продолжал Бивень, – таких еще поприбавится. И новых ребят, и взрослых.
Шелк, вновь кивнув, мимоходом отметил, что Бивень сам уже вполне взрослый, с какой стороны ни взгляни, и притом образован куда лучше многих из взрослых людей.
– А еще, патера, не думай, пожалуйста, будто я злюсь из-за… из-за того, что ты с ног меня сбил, ладно? Толкнул жестко, конечно, но в том-то вся и забава!
Шелк отрицательно покачал головой:
– Нет, просто таков уж один из приемов этой игры. Становящийся забавным лишь в том случае, когда некто маленький сбивает с ног противника куда большего, чем он сам.
– Все равно. Ты, патера, был лучшим их игроком. Если б не играл в полную силу, подвел бы их, а так ведь нечестно. Все, мне пора, – подытожил Бивень, оглянувшись на распахнутую дверь в класс майтеры Розы. – Спасибо тебе, патера!
В Писании имелся стих касательно игр и преподаваемых ими уроков – уроков, вне всяких сомнений, важнее любых наставлений майтеры Розы, однако Бивень уже переступал порог класса.
– «Сколь ни верны весы, сооруженные рукой человеческой, дуновенье богов уравняет легкую чашу с тяжелой», – пробормотал Шелк ему вслед.
Фразу он завершил сокрушенным вздохом, понимая, что пусть на секунду, но опоздал с цитатой, и Бивень также опоздал к началу урока. Конечно, Бивень скажет майтере Розе, что задержал его он, патера Шелк, однако майтера Роза непременно накажет мальчишку, не опускаясь до выяснений, правда сие или нет.
С этими мыслями Шелк отвернулся от двери в класс. Задерживаться, слушать, чем обернется дело… к чему? Попробуй он только вмешаться, Бивню достанется куда сильнее. Как мог Иносущий остановить выбор на этаком растяпе? Возможно ли, чтоб о его слабости и скудоумии не ведали сами боги?
Если не все, то хоть некоторые…
Заржавленный денежный ящик мантейона пустовал уж который день, о чем Шелк был прекрасно осведомлен, однако ему требовалась жертва, причем не абы какая. Пожалуй, родители одного из учеников смогут ссудить ему пять, а то и десять долей карточки… а унижение, сопряженное с необходимостью просить взаймы у таких бедняков, – это авгуру только на пользу. Увы, решимости Шелку хватило ненадолго: стоило только, затворив непокорную дверь палестры, направиться к рынку, возникшие в воображении слезы детишек, лишенных привычного ужина из кружки молока с краюшкой черствого хлеба, смыли, унесли ее всю без остатка. Нет, так не пойдет. Придется торговцам предоставить ему кредит.
Придется, двух мнений не может быть. Когда он приносил в дар Иносущему хоть одну, хоть самую пустяковую жертву? Ни разу! Ни разу за всю жизнь, однако ж Иносущий в память о патере Щуке открыл ему безграничный кредит. Очевидно, именно так – лучше всего именно так! – и следовало расценить сегодняшнее событие. Естественно, расплатиться с Иносущим за все эти знания и за оказанную честь в полной мере он не сумеет вовеки, сколь долго бы ни усердствовал. Стоит ли удивляться, что…
Мысли Шелка неслись вскачь, длинные ноги ускоряли, ускоряли шаг с каждой минутой.
Да, верно, торговцы не верят в долг никому. Ни на единую долю. И авгуру в кредит не поверят, а уж авгуру, служащему в мантейоне беднейшего из городских кварталов, – тем более. Однако Иносущему отказать нельзя, а значит, придется им на сей раз уступить. А самому Шелку потребуется держаться с ними твердо, предельно твердо. Напомнить им, что в свое время Иносущий, как известно, почитал их последними среди людей – и, согласно Писанию, однажды (вселившись в некоего счастливца и ниспослав ему просветление) собственноручно задал им жестокую порку. И хотя Девятеро по праву могут похвастать…
На Солнечную с ревом свернул, помчался вдоль улицы, распугивая пеших прохожих, стремительно огибая хлипкие, скрипучие повозки с терпеливыми серыми осликами, черный пневмоглиссер гражданского образца. Воздушные сопла машины вмиг подняли с мостовой целую тучу раскаленной удушливой пыли, и Шелк, подобно всем остальным, отвернулся в сторону, прикрыв нос и рот краем риз.
– Эй, ты, там! Авгур!
Пневмоглиссер затормозил, опустился на выщербленную мостовую. Едва рев двигателей поутих, обернувшись тоненьким, жалобным воем, пассажир – рослый, весьма преуспевающий с виду толстяк, восседавший за спиною пилота, поднялся на ноги и щегольски, замысловато взмахнул тростью.
– Очевидно, ты это мне, сударь? Я не ошибся? – откликнулся Шелк.