Инстинктивно отшатнувшись, Шелк рухнул спиной на крышку чердачного люка и взбрыкнул ногами. Каблук левого ботинка угодил белоглавой птице прямиком в грудь, однако прыти ее это нисколько не поубавило. Громоподобно хлопая широченными крыльями, птица устремилась следом за откатившимся прочь Шелком.
Благодаря невиданному везению Шелку удалось ухватить ее за покрытое нежным пушком горло, но пястные кости крыльев врага оказались нисколько не мягче человеческих кулаков, да вдобавок приводились в движение мускулами на зависть любому из силачей – и молотили, молотили без малейшей пощады. Сцепившись, противники кубарем покатились вниз.
Край амбразуры меж двух мерлонов показался клином, вогнанным в спинной хребет. Изо всех сил отталкивая хищный крючковатый клюв птицы подальше от лица и глаз, Шелк выдернул из-за веревки топорик, однако пястная кость птичьего крыла ударила по предплечью, что твой молоток, и выбитый из руки топорик зазвенел о каменные плиты террасы далеко внизу.
Второе крыло белоглавого угодило Шелку в висок, и тут-то иллюзорная природа чувственного мира проявила себя во всей красе: мир съежился, обернувшись неестественно яркой миниатюрой, а Шелк отпихивал, отпихивал его прочь, пока миниатюра не угасла, растворившись во тьме.
VIНовое оружие
Казалось, перед затуманенным, блуждающим взором Шелка проплывает весь круговорот от края до края: высокогорья, равнины, джунгли, иссохшие степи, саванна и пампа… Игрушка сотни досужих ветров, швыряемый токами воздуха из стороны в сторону, но совершенно спокойный, он летел над всем этим с такой скоростью, на такой высоте, что голова шла кругом. Грозовая туча легонько толкнула в плечо; далеко-далеко, шестью дюжинами лиг ниже, промелькнул, точно черная стрекоза с полупрозрачными ажурными крыльями, одинокий летун…
Но вот черная стрекоза исчезла в еще более черной туче, в завесе далеких голосов, в густой волне запаха мертвечины.
Поперхнувшись собственной рвотой, Шелк закашлялся, сплюнул; ужас, взвившийся ввысь с вращающейся внизу земли, вцепился в него, точно сокол в добычу, вонзил ледяные когти в самые важные, самые уязвимые места. Стоило моргнуть, весь круговорот в мгновение ока перевернулся вверх дном, словно подхваченная ветром корзина или бочонок на гребне штормовой волны. Небесные земли, мирно плывшие своим путем, поднялись на дыбы; неровная, неподатливая твердь, служившая ему ложем, ухнула вниз. Закружившаяся сильнее прежнего, голова загудела, заныла, плечо и обе ноги опалило, точно огнем.
Подхлестнутый болью, Шелк приподнял голову, сел.
Губы его оказались мокры от слюны пополам с блевотиной, а перепачканные черные ризы, казалось, провоняли ею насквозь. Неуклюже утерев онемевшими пальцами рот, Шелк вытер ладонь о подол и вновь сплюнул. В левое плечо больно впился серый каменный угол мерлона. Птица, с которой он бился, тот самый «белоглавый», о котором предупреждала Мукор, исчезла, как не бывало.
«А может, – подумалось Шелку, – эта ужасная птица мне просто почудилась?»
Поднявшись, он пошатнулся и рухнул на колени. Веки сомкнулись сами собой. Да, все это ему просто приснилось. О боги, каких только кошмаров не породит измученный, истерзанный разум… ужасная птица; слепящие взоры рогатых зверей; несчастная, худая как щепка безумица; черная веревка из конского волоса, слепо взвивающаяся к новым и новым высотам; безмолвный лес; дюжий грабитель с парой наемных ослов; мертвое тело, распростертое под покачивающимся лампионом, свисающим с потолка… однако теперь он проснулся, наконец-то проснулся. Ночь миновала, он стоит на коленях возле собственного ложа в обители авгура на Солнечной улице, снаружи вот-вот забрезжит ростень, наступит сфингица, а значит, ему уже пора возносить утреннюю молитву Воительнице Сфинге.
– О божественная повелительница разящих клинков и войск, собирающихся под знамена… мечей и…
Тут он, терзаемый новым приступом рвоты, рухнул ничком, едва успев опереться ладонями о теплую ребристую черепицу.
Во второй раз Шелк, наученный горьким опытом, попробовал встать, лишь убедившись, что, поднявшись на ноги, не упадет. Еще до того, как ноги хоть немного окрепли, пока он, дрожа всем телом, лежал у зубцов, утренняя заря, померкнув, угасла. Ночь… снова ночь… ночь фэалицы, и несть ей конца. Дождя бы… дождь омоет лицо и одежду, очистит мысли… Подумав об этом, Шелк принялся молить о дожде – по большей части Паса с Фэа, но и Сциллу, конечно, тоже, ни на минуту не забывая, сколь много людей (причем куда лучше его) взывали к богам по много более важным поводам. Сколь долго они молились, сколько принесли посильных (а посему крайне скудных) жертв, омывая образы Всевеликого Паса средь гибнущих садов, средь иссохших полей кукурузы, и что же? Не вымолили ни капли.
Ни капли дождя, ни даже раската грома…
Откуда-то издали донеслись взволнованные голоса, через слово поминающие Иеракса. Видимо, кто-то умер – возможно, человек, а может, зверь.
– Иеракс… Иеракс, – повторял Перышко в палестре неделей или двумя раньше, силясь припомнить какой-либо факт, связанный со знакомым именем Бога Смерти. – Иеракс – он как раз средний.
– Средний из сыновей Паса с Эхидной, Перышко, или из всех их детей?
– Из всего их семейства, патера. У них же всего двое мальчишек, – отвечал Перышко, также один из двух сыновей в семье. – Иеракс и Тартар.
Умолкнув, Перышко замер, со страхом ожидая поправки, но он, патера Шелк, улыбнулся, кивнул в знак одобрения.
– Тартар – самый старший, а Иеракс – самый младший, – осмелев, продолжал Перышко.
Мерный кубит майтеры звонко щелкнул о кафедру.
– Просто «старший и младший», Перышко: ты же сам сказал, что их всего двое.
– Иеракс… Иеракс! – воскликнул кто-то далеко внизу, по ту сторону зубцов.
Шелк поднялся. Голова болезненно ныла, онемевшие ноги слушались плоховато, но приступы тошноты вроде бы сошли на нет. Дымоходы (теперь совершенно одинаковые на вид) и манящая к себе крышка чердачного люка казались немыслимо, невообразимо далекими. Пошатываясь, с трудом одолевая головокружение, Шелк обхватил обеими руками ближайший мерлон и взглянул за зубцы, мимоходом, словно речь шла совсем не о нем, отметив, что его правое предплечье кровоточит, обильно орошая кровью серый камень.
На террасе, в сорока с лишним кубитах ниже, стояли неровным кружком, глядя на что-то у самых ног, трое мужчин и две женщины. Около полуминуты (причем полуминуты весьма затяжной) Шелк не мог разглядеть, что привлекло их внимание. Наконец еще одна, третья женщина отпихнула одного из них в сторону, тоже взглянула под ноги и отвернулась, словно охваченная отвращением. Все шестеро о чем-то заговорили и совещались до тех пор, пока к ним не подошел латный стражник с фонарем.
Поверх каменных плит лежала мертвой та самая птица, белоглавый, о котором предупреждала Мукор. Наполовину раскинувший в стороны неровно подрезанные крылья, противоестественно изогнувший назад длинную белую шею, он показался Шелку куда меньше, чем во время схватки. Выходит, он все же прикончил белоглавого… либо тот сам разбился насмерть, упав с высоты.
Один из собравшихся вокруг мертвой птицы поднял взгляд кверху, увидел Шелка, указал в его сторону пальцем и выкрикнул что-то (что, Шелк не разобрал). Слегка замешкавшись и, может быть, испортив сим всю задумку, он помахал стоявшим внизу рукой, как будто тоже принадлежал к штату слуг, и поспешил ретироваться назад, к коньку крыши.
Люк вел в полутьму довольно просторного чердака, который Шелк уже видел, в затянутую паучьими тенетами пещеру, изрядно загроможденную изветшавшей мебелью и разбитыми ящиками. Глухой лязг первой из железных ступенек под ногой пробудил к жизни несколько слабеньких светочей, но, стоило только ступить на вторую, один из них моргнул и погас. Да, тут есть где спрятаться… вот только, если тот человек с террасы поднимет переполох, чердак начнут обыскивать в первую очередь. Одолев винтовую лестницу, Шелк окончательно отверг эту идею, с некоторым сожалением поспешил прямо к следующей – широкой дощатой лестнице, сбежал вниз и оказался на верхнем этаже главного здания виллы.
Узкая дверь, занавешенная гобеленом, вывела его в широкий, роскошно обставленный коридор, прямо к огороженному резными перилами лестничному проему. Откуда-то снизу доносилась неспешная, учтивая светская беседа. Неподалеку от лестничной площадки, в затейливом золоченом кресле алого бархата, сидел толстяк в строгом вечернем костюме. Скрещенные локти толстяка покоились на палисандровом столике, а поверх локтей покоилась его голова. Стоило Шелку приблизиться, негромко похрапывавший толстяк вздрогнул, вскинулся, в недоумении оглядел черные ризы Шелка и вновь опустил голову на скрещенные локти.
Устланная ворсистым ковром, эта лестница оказалась широкой, пологой, а вела в величавый, роскошный зал для приема гостей. Посреди зала стояли, поглощенные оживленной беседой, пятеро, одетые примерно так же, как спящий за столиком. Несколько держали в руках высокие бокалы. Встревоженным не выглядел ни один. Несколько дальше, за ними, зал для приема гостей завершался широкими, распахнутыми настежь двустворчатыми дверями: казалось, приемный зал Крови освещает наподобие абажура сама теплая, мягкая осень. Следовало полагать, это и есть парадный вход особняка, украшенный снаружи портиком, который Шелк изучал со стены, и действительно, стоило внимательнее оглядеть зал (отнюдь не перегибаясь через перила, не повторяя ошибки, совершенной на крыше, где он столь неразумно свесился вниз с зубцов, чтоб разглядеть безжизненное тело белоглавого, но с противоположной стороны коридора, прижавшись спиной к изваянию обнаженной второстепенной богини в два человеческих роста высотой), Шелк различил за дверьми, в темноте, призрачные очертания колонн.
Едва он устремил взгляд наружу, перед глазами сам собой возник знакомый образ увенчанного священным огнем алтаря, сердца его мантейона. За алтарем последовала обитель авгура, палестра, тенистая беседка, где Шелку случалось время от времени чересчур заболтаться с майтерой Мрамор. Что это? Уж не подсказка ли, не призыв ли спуститься вниз, как ни в чем не бывало пройти через зал, с улыбкой кивая всякому, кто б ни взглянул на него? Придет ли кому-то из этих людей в голову задержать его или позвать стражу? Похоже, вряд ли.