– Это каким же манером? Спереть из моих бумаг купчую, лохмать ее?.. Так это, лохмать его, без толку. За пару карточек Мускусу – недвижимость-то записана на него – вмиг новую копию сделают.
– Верно. Поэтому я собирался заставить тебя переписать мантейон на мое имя, – объяснил Шелк. – Укрыться в твоей спальне, дождаться тебя и пригрозить тебе смертью, если не сделаешь, как велю.
Дверь распахнулась, и в комнату вошел Мускус, сопровождаемый лакеем с подносом в руках. Подойдя к Шелку, лакей опустил поднос на инкрустированный палисандром столик у его локтя.
– Не угодно ли еще чего-нибудь, сударь?
Шелк снял с подноса широкий, приземистый бокал с чем-то молочно-белым и сделал глоток.
– Нет, Мускус, благодарю. Большое тебе спасибо.
Слуга удалился. Мускус язвительно усмехнулся и промолчал.
Кровь подался вперед. Пухлые красные щеки его налились свекольным румянцем.
– Все занимательнее и занимательнее. Неужто ты вправду прикончил бы меня, патера?
Вовсе не собиравшийся делать этого, Шелк рассудил, что в его ложь не поверят.
– Я надеялся, что в этом не возникнет надобности.
– Так-так, понятно, понятно. А тебе не пришло в голову, что я могу в ту же минуту, как ты уйдешь, кликнуть друзей из городской стражи? Что мне даже своих людей за тобой отправлять не придется, потому как стража сделает все, что нужно, сама?
Кровь громогласно расхохотался, а Мускус скромно прикрыл улыбку ладонью.
Сделав еще глоток, Шелк ненадолго задумался, не подмешано ли в питье чего-нибудь одурманивающего. Нет, вряд ли: если б его хотели одурманить, к чему подобные ухищрения? Весьма, весьма крепкое питье… с примесью или без, а боль в лодыжке, пожалуй, немного притупить может. С этими мыслями Шелк глотнул из бокала смелее. Сегодня вечером ему благодаря щедрости Кошака уже довелось выпить бренди, но с тех пор, казалось, минула целая вечность, а Кровь, как бы он ни решил обойтись с незваным гостем, разумеется, не станет требовать плату за этот бокал… и, кстати, он, Шелк, не пил ничего крепче воды уже целый месяц!
– Не пришло, стало быть? – презрительно хмыкнув, продолжил Кровь. – Знаешь, патера, среди тех, кто работает на меня, таких тугодумов – по пальцам пересчитать.
Шелк опустил бокал на поднос.
– Я собирался заставить тебя подписать признание. Ничего лучшего придумать не смог, вот и остановился на этом.
– Меня… признание? В чем?
Усталость накрыла Шелка, словно наброшенный на голову плащ. Он даже не подозревал, что обычное кресло может быть настолько удобным… казалось, в таком кресле он мог бы спать дни напролет.
– Какая разница? Например, в том, что ты замышлял свержение Аюнтамьенто, или еще в чем-нибудь этаком.
Вспомнив об определенных неловкостях в классе, он задышал глубже, размереннее, чтоб невзначай не зевнуть. Ноющая боль в ноге отступила куда-то далеко-далеко, отогнанная за пределы самых дальних виронских земель доброй волшбой невысокого бокала.
– Отдал бы его одному из… словом, другому авгуру, хорошо мне знакомому. Запечатав и взяв с него слово, буде со мной случится несчастье, отнести бумагу в Хузгадо. Вот так, если вкратце.
– А что, неплохо.
Выдернув из-за кушака крохотный иглострел Гиацинт, Кровь щелкнул предохранителем и неторопливо прицелился Шелку в грудь.
Мускус, сдвинув брови, коснулся его плеча.
– А-а, не волнуйся, – с прерывистым смешком успокоил его Кровь, – я только хотел поглядеть, как он поведет себя на моем месте. Гляди-ка, надо же: даже бровью не ведет!
Крохотное, зловещее око иглострела качнулось вправо, плюнуло иглой, и невысокий бокал на столике разлетелся вдребезги, обдав Шелка брызгами пряного, ароматного напитка пополам с битым стеклом.
– Что же тебе отписать? – кое-как отряхнувшись, спросил Шелк. – Я – с радостью, только скажи да вели принести бумаги.
Кровь бросил золоченый иглострел Гиацинт на столик, рядом с собственным бокалом.
– Откуда ж мне знать, патера? Что у тебя есть за душой?
– Два ящика одежды. Три книги… нет, не три, две: собственный экземпляр Писания я продал. Четки… они у меня с собой; хочешь – бери хоть сейчас. Старый пенал… но он остался в кармане риз, наверху, в комнатах этой девицы. Пошли за ним кого-нибудь, и я напишу признание, что, забравшись к тебе на крышу, без позволения проник в твой дом, а после забирай и пенал.
Кровь покачал головой:
– Незачем мне твои признания, патера. Ты сам у меня в руках.
– Как хочешь.
Пожав плечами, Шелк обвел мысленным взором собственную спальню над кухней обители авгура.
– Пасов гаммадион. Стальной, разумеется, но цепочка из серебра и наверняка чего-то да стоит. Еще у меня есть старое переносное святилище, принадлежавшее патере Щуке. Я держу его на комоде, а значит, оно, пожалуй, может считаться моим. Складной триптих весьма искусной работы, небольшой полихромный светильник, плат для доброхотных даяний и так далее, с тиковым ларцом, куда все это помещается. Хочешь такое? Я-то – вне всяких сомнений, по скудоумию – надеялся передать его преемнику…
Но Кровь отверг триптих и прочее небрежным взмахом руки.
– Как ты прошел в ворота?
– Никак. Срубил в лесу сук, привязал вот к этой веревке, – пояснил Шелк, указав на веревку, обмотанную вокруг пояса, – забросил сук за шипы на стене, а по веревке взобрался наверх.
Кровь смерил Мускуса многозначительным взглядом.
– Это надо учесть на будущее. Еще ты поминал, что проник в дом через крышу… а-а, вот, значит, кто Иеракса сгубил!
Шелк вскинулся, выпрямил спину, словно пробудившись от сна.
– Ты назвал птицу именем бога?!
– Ну, не я – Мускус… а что такого?
– Белоголовый сип. Прекрасная горная птица, – негромко заметил Мускус. – Я думал, его удастся выучить самому добывать себе пищу…
– Но дело не заладилось, – подхватил Кровь. – Мускус так разозлился, что прирезать его хотел. У Мускуса птичник свой там, на задах…
Шелк учтиво склонил голову. Патера Щука однажды заметил, что судить о чьих-либо склонностях, об истинных радостях человека по одной только внешности невозможно, и в эту минуту Шелку сделалось ясно: да ведь он никогда, ни дня не относился к прозорливости патеры Щуки с должным уважением!
– Ну, я Мускусу и говорю: не нужен тебе – мне отдай, – продолжал Кровь, – пускай на крыше живет, как ручной.
– Понятно, – вздохнул Шелк. – И крылья ему подрезал.
– Верно, – подтвердил Кровь. – То есть велел одному из Мускусовых подручных подрезать, чтобы не улетел. Зачем ему? Охотиться он все равно не желает.
Шелк кивнул – возможно, Крови, возможно, собственным мыслям.
– Однако на меня напал, – сообщил он. – Наверное, из-за того, что я подобрал с крыши тот клок шкуры. Дело было совсем рядом с зубцами, и в пылу схватки он… нет, называть его Иераксом я не стану, Иеракс – имя священное… в пылу схватки он позабыл, что больше не может летать.
Кровь потянулся за иглострелом.
– Хочешь сказать, это я его загубил? Врешь, лохмать твою!.. Это твоих рук дело.
Шелк, не прекословя, кивнул.
– Погиб он волею случая, в схватке со мной, но при желании вполне можно сказать, что убил его я. В конце концов, я к этому и стремился.
– И украл у Гиацинт иглострел перед тем, как, спасаясь от ее азота, выпрыгнуть из окна… с высоты кубитов этак в тридцать. Отчего ты не пристрелил ее?
– А ты на моем месте пристрелил бы? – осведомился Шелк.
– Еще бы! – хмыкнув, подтвердил Кровь. – И Мускусовым птицам скормил.
– Однако я причинил тебе куда больше зла, чем Гиацинт – мне, не говоря уж о том, что собирался сделать с тобою дальше. Пристрелишь ли ты меня?
«Если сейчас вперед броситься, – рассудил Шелк, – возможно, мне, несмотря на поврежденную ногу, удастся отнять у него крохотный иглострел и, приставив дуло к его голове, заставить их отпустить меня».
С этими мыслями он, слегка подавшись вперед, прикинул расстояние, изготовился к прыжку.
Кровь, поиграв иглострелом, лихо раскрутил его на пальце, перехватил за рукоять, взвесил в ладони. Казалось, он практически протрезвел.
– Может, и пристрелю, патера, может, и пристрелю еще. Думаю, тебе ясно… надеюсь, ясно, что ни один из нас не совершил ничего противозаконного? Ни я, ни Мускус, ни кто-либо из моих людей?
Шелк раскрыл было рот, но в последний миг решил промолчать.
– Думаешь, тебе что-то такое на мой счет известно? Ладно, давай угадаю, а ты скажешь, верно оно или как. Ты разговаривал с Ги и считаешь, что она шлюха. Тот самый азот ей нынче вечером подарил один из наших гостей. Такой вот сувенирчик на память, как раз под стать рангу советника. Может, она и другими подарками похвалялась. Ну? В яблочко, а?
Шелк сдержанно кивнул, не сводя глаз с иглострела.
– Гостей… у нее побывало с полдюжины.
Кровь фыркнул со смеху.
– Ты глянь, Мускус, глянь: краснеет! Да, патера, я знаю. Только они ничего никому не платили, а стало быть, тут все по закону. Они у меня в гостях, и Ги в моем доме гостит, и если пришла ей охота с кем-то приятно провести время, так это наше с ней дело, а не твое. Ты вот говоришь, что пришел сюда забрать назад свой мантейон, правильно? Ну, так мы его у тебя не отнимали! – Подчеркивая свою мысль, Кровь ткнул Шелку в лицо иглострелом. – Если уж пошел у нас разговор о противозаконном, так давай и о законных вещах потолкуем! По закону твоим этот мантейон не был сроду. Согласно купчей – она теперь у меня, – им владел Капитул, верно я говорю?
Шелк кивнул.
– А город забрал его за налоговые недоимки, опять же, у Капитула – не у тебя, так как владелец не ты. Случилось это, сдается мне, где-то на прошлой неделе. Уверен, провернули все в точности как положено. Уведомив Капитул и так далее. Тебе разве не сообщили?
– Нет, – вздохнул Шелк, велев себе успокоиться и обмякнув в кресле. – Конечно, я знал о такой возможности и, мало этого, предупреждал о ней Капитул, однако меня ни о чем не известили.
– Ну, значит, им следует извиниться перед тобой, патера. Надеюсь, они так и сделают. Но нас-то с Мускусом это ни с какой стороны не касается. Мускус выкупил твой мантейон у города, и ничего необычного в этом нет. Да, по моему поручению, на мои деньги, но и тут нет ничего незаконного: это вопрос наших с ним деловых отношений. Мы за него честно выложили тринадцать тысяч карточек, не считая пошлин. Ничего не украли, так? Зла ни тебе, ни еще кому не чинили, верно?