– Закрыв мантейон, вы причините немалое зло целому кварталу. Нескольким тысячам неимущих семейств.
– Хотят – пусть в другие мантейоны ходят… да и вообще, это, по-моему, опять-таки забота Капитула, – возразил Кровь и указал иглострелом в сторону вспухших царапин на груди Шелка. – Ну да, ты малость пострадал, с этим никто не спорит, но как пострадал? В драке с моей ручной птицей, да еще выпрыгнув из окна. А Ги с этим азотом всего лишь оборонялась, на что имела все мыслимые права, сколько ни есть их в нашем круговороте. Ты, случаем, напищать на нее не думаешь, а?
– «Напищать»?..
– Ну, к лягвам плакаться не пойдешь?
– А-а, понял. Нет. Разумеется, нет.
– Вот и славно. Рад слышать разумные речи. А то погляди, что у нас получается: ты забрался в мой дом, надеясь завладеть моей собственностью… ну, не моей, Мускуса, но ты-то об этом не знал. И сам признался во всем нам с Мускусом, а мы, если потребуется, готовы дать показания в суде, под присягой.
Шелк улыбнулся (казалось, в последний раз он улыбался целую вечность тому назад).
– А ведь на самом деле ты, Кровь, вовсе не собираешься убивать меня, верно? Рисковать не желаешь.
Палец Крови нащупал спусковой крючок иглострела.
– Гляди, патера, достукаешься с подобными разговорчиками. Возьму вот да выстрелю.
– Сам? Нет, вряд ли. Другому кому-нибудь – скорее всего, тому же Мускусу – поручишь, но даже на это, думаю, не отважишься. Просто запугиваешь меня, прежде чем отпустить.
Кровь бросил взгляд на Мускуса. Мускус, кивнув, подошел к креслу Шелка сзади, и Шелк почувствовал, как кончики пальцев Мускуса легонько коснулись его ушей.
– Продолжишь так со мной говорить, патера, накажу. Больно. Следов не останется, но приятного будет мало. Мускус на это мастер: в таких вещах ему опыта не занимать.
– Накажешь? Авгура? Любого, кто тронет авгура хоть пальцем, постигнет гнев всех бессмертных богов.
Боль оказалась внезапной, неожиданной, словно удар, и такой резкой, что у Шелка перехватило дыхание: казалось, голова вот-вот лопнет под ее натиском.
– Там, за ушами, есть такие места, – пояснил Кровь. – Мускус на них всего-то костяшками надавил, а как действует!
Лихорадочно хватая ртом воздух, изо всех сил стиснув виски ладонями, Шелк не сумел даже кивнуть.
– Понадобится, повторять можно сколько угодно, – продолжал Кровь. – Наскучит – отправимся спать, а с утреца продолжим.
Алая дымка, помутившая взор, поредела.
– Объяснять мне мое положение ни к чему, – кое-как выдавил Шелк.
– Может, и ни к чему, однако я говорю что хочу и когда хочу. Так вот, для полной ясности: да, твоя правда, без убийства мы по возможности предпочтем обойтись. На то имеются три либо даже целых четыре разных причины, и ни с одной из них не поспоришь. Прежде всего ты авгур. Конечно, ежели боги когда и удостаивали Вирон хоть какого-нибудь внимания, времена те давным-давно позади. Я лично считаю, что все это с самого начала просто служило умникам вроде тебя способом получать все желаемое, не работая. Но Капитул за тобой, как ни крути, приглядывает, и если кто прослышит, что мы с тобой сделали… нет, доказать-то, конечно, нипочем не докажут, но разговоры пойдут, а возмущение горожан, знаешь ли, на делах сказывается плоховато.
– Значит, умру не напрасно, – заметил Шелк.
Пальцы Мускуса снова коснулись головы позади ушей, однако Кровь отрицательно покачал головой, и намек на дальнейшие муки так и остался намеком, замер, не преступив грани осуществления.
– Вдобавок мы только что купили ваше имение, а потому кое-кто наверняка задумается на наш счет. Кто-нибудь знает, куда ты отправился?
Вот оно…
Солгать, если придется, Шелк был готов, но по возможности предпочел бы откровенной лжи нечто уклончивое.
– Ты имеешь в виду кого-то из наших сибилл? Нет, ничего подобного.
Кровь удовлетворенно кивнул. Опасность миновала.
– Но все равно, кто-нибудь внимание да обратит. Мало ли кто тебя видел… хоть та же Ги – и видела, и говорила с тобой, и так далее. Возможно, даже имя твое знает.
Знает ли? Этого Шелк припомнить не смог, однако решительно подтвердил:
– Да, так и есть, но разве ты не можешь довериться ей? Она ведь тебе жена.
Мускус за его спиной захихикал, а Кровь громогласно расхохотался, от души хлопнув себя по бедру.
Шелк только пожал плечами.
– Один из твоих слуг называл ее хозяйкой… разумеется, полагая меня одним из гостей дома.
Кровь утер заслезившиеся глаза.
– Что ж, патера, мне она нравится, а самая красивая девица среди виронских шлюх – товарец, как ни крути, стоящий, но что до… ладно, вздор это все, – махнув рукой, решил он. – Речь вот о чем: я предпочел бы числить тебя среди друзей.
При виде выражения на лице Шелка его вновь разобрал смех.
– Подружиться со мной – дело несложное, – как можно равнодушнее откликнулся Шелк.
Вот, вот! Тот самый разговор, который он воображал себе, оглядывая виллу с окружающей ее стены! Захваченный врасплох, Шелк напряг память, лихорадочно вспоминая приготовленные загодя, отрепетированные доводы.
– Верни мой мантейон Капитулу, и я буду благословлять тебя до самой смерти.
Струйка пота со лба защекотала веко. Опасаясь, как бы Мускус не подумал, что он лезет в карман за оружием, Шелк решил обойтись без носового платка и утер лицо рукавом.
– Не сказал бы я, что для меня это так уж просто, патера. Я за него ни много ни мало тринадцать тысяч карточек выложил, и чтоб ни одной из них в глаза больше не увидеть? Нет, я придумал другой способ завести с тобой дружбу, да такой, чтоб денег в кармане прибавилось – прибыток мне, видишь ли, нравится куда больше. Кто ты есть? Обыкновенный вор. Сам в том признался. Ну и я тоже.
Поднявшись с кресла, Кровь потянулся, оглядел комнату, словно бы любуясь роскошью меблировки.
– А если мы с тобой один другого стоим, зачем кружить нос к носу, как пара уличных котов, готовых в морду друг дружке вцепиться?
Стоявший позади Мускус погладил волосы Шелка.
– Прекрати! – велел Шелк, почувствовав в его прикосновении нечто до отвращения непристойное.
Мускус послушно убрал руку.
– Ты, патера, человек храбрый. Храбрый и при том сообразительный.
Пройдясь по комнате, Кровь остановился перед серым с золотом образом Паса, вершащего суд над грешными душами: одна голова гневно хмурится, другая выносит им приговор.
– Знаешь, я, сидя на твоем месте, слова бы Мускусу поперек сказать не рискнул, а ты осадил его, и тебе это сошло с рук. Ты молод, силен и наделен еще парой достоинств, которых нет у нас, остальных. Во-первых, авгура никто ни в чем этаком не заподозрит, а во-вторых, у тебя имеется недурное образование – начистоту говоря, куда лучше, чем у меня. И вот скажи мне как вор вору: неужто ты хоть нутром, в глубине души, не сознавал, что красть принадлежащее мне не по совести?
Шелк помолчал, собираясь с мыслями.
– Сознавал, разумеется, но… порой, видишь ли, поневоле приходится выбирать одно из двух зол. Ты богат и, лишившись моего мантейона, по-прежнему останешься богатым, а сотни семей, крайне бедных семей, живущих в нашем квартале, без моего мантейона станут еще беднее. Это и послужило решающим доводом.
Тут он умолк, ожидая, что голова снова взорвется болью под нажимом костяшек Мускуса, но боли не последовало.
– Ты предлагал поговорить как вор с вором, то есть, видимо, без утайки, – добавил он. – Так вот, если уж начистоту, я и сейчас нахожу этот довод не менее основательным.
Кровь повернулся к нему:
– Ну да, патера, еще бы! Удивительно, как тебе не пришло в голову такого же стоящего оправдания, чтоб пристрелить Ги. Многие «подвиги» твоих богов гораздо, гораздо хуже.
– Да, несравненно хуже, – кивнув, согласился Шелк. – Однако боги намного выше, могущественнее нас, а посему вольны поступать с нами как заблагорассудится, подобно тому, как ты подрезаешь ручной птице крылья, не чувствуя за собою никакой вины. Гиацинт – дело другое: я по сравнению с нею вовсе не высшее существо.
Кровь усмехнулся:
– По-моему, ты, патера, – единственный, кто так считает. Ладно, насчет морали с нравственностью тебе виднее: это ж, в конце концов, твое ремесло. Ну а я – человек деловой, и проблемка у нас с тобой тоже чисто деловая, ничего сложного. Я отдал городским властям за твой мантейон тринадцать тысяч. Сколько он, по-твоему, стоит на самом деле?
Перед мысленным взором Шелка сами собой возникли свежие, юные лица детишек в палестре, усталые, но счастливые улыбки их матерей, благовонный дым жертвенного огня, поднимающийся с алтаря к проему божьих врат в крыше…
– Ты о деньгах? В деньгах его цены не исчислить. Он бесценен.
– Именно! – Взглянув на иглострел, который по-прежнему сжимал в кулаке, Кровь сунул оружие в карман украшенных вышивкой брюк. – Так тебе сердце подсказывает, потому ты и явился сюда, хотя наверняка понимал, что запросто можешь не уйти отсюда живым. Ты, кстати сказать, не первый, кто пробовал ко мне забраться, но первый, кому удалось попасть в дом.
– Хоть какое-то утешение.
– Вот потому я тобой и восхищаюсь. Потому и думаю, что с тобой можно провернуть кой-какое дельце. Выставленный на торги, патера, твой мантейон стоит ровно тринадцать тысяч карточек. Ни единой долькой дороже либо дешевле. Нам это известно, так как он продавался с торгов всего несколько дней тому назад и продан был за эти самые тринадцать тысяч. Такова его цена для делового человека. Ты мою мысль понимаешь?
Шелк кивнул.
– Ясное дело, у меня имелись на него планы. Планы очень даже прибыточные. Однако на нем свет клином не сошелся, и потому вот тебе мое предложение. Ты говоришь, твой мантейон бесценен. Бесценен… это же целая прорва денег! – Облизнув губы, Кровь сузил глаза, устремил взгляд в лицо Шелка. – И я, деловой человек, извлекающий чистую прибыль откуда только возможно, но никого, вот те слово-лилия, никого не обжуливая, не жадничая, говорю: остановимся посередке. Заплатишь мне вдвое против того, что заплатил я, и мантейон твой.