Впрочем, сам Шелк с выпивкой тоже определенно переусердствовал: как-никак, приложился к обоим бокалам изрядно!
Хорошо. Разумеется, Кровь – вор, в этом он сам признался без околичностей. Но станет ли Кровь держать у себя пилота, обворовывающего его гостей? Пожалуй, вряд ли, а значит, он, Шелк, при желании может поспать, ни о чем не тревожась. Ах, если б не зверский голод!
– Ладно, – сказал он вслух.
– Слушаю, патера?
– Езжай на Солнечную, а там я покажу, что и как. Там я дорогу найду.
Пилот, дюжий юноша с пробивающейся на подбородке щетиной, оглянулся назад.
– Угол Торговой подойдет, патера?
– Да, в самый раз, – подтвердил Шелк.
Ощупав собственный подбородок, такой же колючий, как подбородок пилота, он откинулся на спинку сиденья, почти не чувствуя твердого предмета под рубашкой, однако решив не засыпать, пока не вымоется и не поест, а из поездки домой извлечь, выжать всю возможную выгоду. Из всего сказанного пилотом следовало, что о пленении Шелка, забравшегося в хозяйский дом тайком, его не известили, и это открывало перед Шелком возможность, какие нечасто представляются дважды.
А что ж? По сути дела, он больше не пленник. Его отпустили с миром, хотя Кровь с Мускусом не слишком распространялись о том, провожая гостя к машине. Теперь он, нравится ему это или нет, стал чем-то вроде поверенного, агента Крови, орудия, посредством коего Кровь рассчитывает добыть денег. Поверенный… Взвесив в уме это слово, Шелк решил, что выбрано оно верно. Приняв священный обет, он целиком и полностью посвятил себя служению богам, но теперь его преданность, хочешь не хочешь, необратимо поделена надвое. Двадцать шесть тысяч карточек он добудет (если, конечно, добудет) не для богов, а для Крови, хотя и ради богов… а уж в глазах Капитула и всего круговорота наверняка окажется поверенным Крови, буде Капитул либо круговорот узнают, что у него на уме.
Ну а поверенным Крови его сделал сам Кровь, повернув ситуацию к собственной выгоде… (Задумчиво потерев щеку, Шелк вновь ощутил грубоватую колкость отросшей за ночь щетины.) Да, к собственной, личной выгоде, чего и следовало ожидать, однако сии новые отношения, как и всякие отношения в жизни, связали их обоих: теперь он – поверенный Крови, нравится ему это или же нет, но и Кровь, нравится это Крови или же нет, вынужден мириться с Шелком как с таковым! Мало этого, Шелк уже извлек из их взаимоотношений ощутимую пользу, потребовав вернуть ему иглострел Гиацинт, а Кровь признал их даже несколько раньше, когда велел доктору Журавлю заглянуть завтра к нему в мантейон, и…
И этим дело вовсе не ограничится.
Поверенный… но обольщаться не стоит: особой веры ему наверняка нет. Вполне возможно, Кровь думает, получив все двадцать шесть тысяч, покончить с ним, если не найдет для него нового применения, а значит, пока партнерство не завершилось, Кровь надо бы каким-то образом подцепить на крючок. Еще одна забота из тех, которые нужно держать в уме…
Да, но этот пилот, вне всяких сомнений знающий немало ценного, ни о чем подобном не ведает!
– Скажи, пилот, – окликнул Шелк юношу за штурвалом, – не знаком ли тебе некий дом на Ламповой улице? Насколько мне известно, он выкрашен в желтый цвет, а напротив, через улицу, имеется кондитерская.
– Еще как знаком, патера.
– Тогда будь добр, заверни к нему. По-моему, крюк выйдет не таким уж большим.
Пневмоглиссер притормозил, пропуская торговца с вереницей вьючных мулов в поводу.
– Если ты собираешься там задержаться, патера, я долго ждать не смогу.
– Я даже не стану выходить из машины, – заверил юношу Шелк. – Просто хочу взглянуть на него.
Пилот, не сводя глаз с ширящейся дороги, удовлетворенно кивнул.
– Тогда рад буду услужить, патера. Хлопоты невелики.
Окрестности вновь потекли, понеслись навстречу.
«Неудивительно, что богачи ездят в пневмоглиссерах, если для паланкинов расстояние велико, – подумал Шелк. – Надо же… верхом на ослах пришлось добираться не один час!»
– Как время провел, патера? Неплохо, наверное, раз задержался у нас далеко за полночь?
– Нет, – вздохнул Шелк, но тут же, передумав, поправился: – Хотя в каком-то смысле, пожалуй, да. На то, к чему я привык, определенно совсем не похоже.
Пилот учтиво хмыкнул.
– Да, пожалуй, я действительно неплохо провел время, – решил Шелк. – Признаться честно, кое-что из пережитого в гостях доставило мне безмерное удовольствие.
– Только не все, – вновь кивнув, рассудил пилот. – Да, уж я-то понимаю, о чем ты.
– Однако мои взгляды, вне всяких сомнений, изрядно «подцвечены» случайным падением и переломом лодыжки. Весьма болезненно… не говоря уж о множестве неудобств. Но, впрочем, доктор Журавль крайне любезно сложил кость и загипсовал ногу, не взяв с меня никакой платы. Полагаю, ты его должен знать. По словам твоего хозяина, доктор Журавль служит ему вот уж четыре года.
– Еще б мне его не знать! Старина Журавль у нас по пилюлям с микстурами главный, а сколько я вместе с ним туда-сюда намотал – весь круговорот хватит объехать. Порой его не понять толком, но, если не убережешься, до смерти заболтать может, а вопросов задает больше, чем лягвы в участке.
Шелк кивнул, вновь вспомнив о загадочном предмете, украдкой сунутом Журавлем ему за пояс.
– Мне он показался человеком довольно-таки дружелюбным.
– А как же, этого у него не отнять. Ты, патера, из города к нам не со мной ехал, верно?
Очевидно, пневмоглиссеров Кровь имел несколько, как Шелк и предполагал.
– Нет, не с тобой, – подтвердил он. – Туда меня подвез один из гостей, но он отбыл домой гораздо раньше, чем я.
– Так я и думал. Я, видишь ли, по пути к нам про доктора Журавля всем рассказываю. А то иногда гости волнуются насчет девчонок с мальчишками… понимаешь, патера, о чем я?
– По-моему, да.
– Вот я им и втолковываю: не о чем, говорю, беспокоиться. У нас, говорю, свой доктор всегда под рукой, всех проверяет, а если с кем из гостей с самим что-то малость неладно… ну, это я о тех, кто годами постарше, понимаешь, патера? Так вот, он и таких в случае чего выручит. И доктору хорошо: ему от них порой что-нибудь перепадает. И мне тоже хорошо: меня после гулянок многие благодарят за объяснения, что к чему.
– Боюсь, мне нечего дать тебе, сын мой, – смущенно признался Шелк, уверяя себя, что это святая истина: ведь обе карточки, покоящиеся на дне кармана, уже истрачены (или все равно что истрачены) на прекрасную жертву к ближайшей сциллице, до каковой осталось меньше двух дней.
– Ничего страшного, патера. Я, если честно, ни на что и не рассчитывал. Пускай это будет дар. Дар от меня Капитулу.
– Однако я могу благословить тебя на прощание, и благословлю непременно.
– К чему, патера? Не стоит, – махнув рукой, ответил пилот. – Я со всеми этими жертвоприношениями и прочими делами, честно сказать…
– Вот как? Тогда тебе, сын мой, тем более требуется благословение, – объявил Шелк и не сумел сдержать улыбки, от души позабавленный замогильной серьезностью собственного тона.
Как хорошо, что пилот его не видит! Стоило глиссеру отъехать подальше от виллы Крови, вор-домушник в его душе спрятался, залег на дно, а на передний план вернулся авгур: точно таким же тоном говорил с мирянами патера Щука.
Кто же он, Шелк, в действительности? Нет, прочь, прочь подобные мысли!
– Ну а вот теперь точно как в лодке! Ни с чем не спутаешь, верно, патера?
И вправду: огибая то пешехода, то грохочущие колесами по камням фургоны, запряженные мулами, пневмоглиссер кренился с боку на бок, будто бочонок. Дорога сменилась улицей, окаймленной узкими, впритык прилепившимися друг к дружке домами.
Тут Шелку поневоле пришлось ухватиться за обтянутый кожей поручень на спинке пилотского кресла: прежде он полагал сие приспособление необходимым разве что для облегчения посадки и высадки.
– Высоко ли способна подняться такая машина? – спросил он. – С детства гадаю…
– На четыре кубита от земли, патера… по крайней мере, эта машина, моя. Так их испытывают: подымают вверх до отказа и замеряют просвет. Чем выше поднимется, тем в лучшем, стало быть, состоянии ее потроха.
Шелк кивнул собственным мыслям.
– Значит, пролететь над одним из этих фургонов вместо того, чтоб огибать его, тебе не удастся?
– Нет, патера, не выйдет. Нам же земля под днищем нужна, чтоб от нее отталкиваться, понимаешь? Оторвемся от нее чересчур – и, считай, все, приехали. Помнишь, как мы махнули над изгородью, когда я срезал путь через поле?
– Разумеется, – подтвердил Шелк, стиснув поручень крепче прежнего. – По-моему, высоты в ней кубита три, не меньше.
– Не совсем так, патера. В том месте, где я ее перепрыгивал, она куда ниже. Но речь не об этом: если пассажиров под завязку, как по пути туда, такой номер не пройдет. С полным салоном приходится держаться дороги.
– Да, понимаю. По-моему, понимаю.
Машина сбавила ход.
– Однако глянь-ка вперед, патера. Видишь, красавец какой поперек дороги разлегся?
Шелк, выпрямившись, вытянул шею, устремил взгляд за плечо под ладно сидящей ливреей.
– Да, теперь вижу. Вижу, и… о прекрасноликая Фэа, надеюсь, он не мертв!
– Скорее всего, просто пьян. Смотри: сейчас прямо над ним проскользнем, а ты, патера, даже не почувствуешь ничего. И он тоже.
Шелк изо всех сил стиснул зубы, но, как и обещал пилот, ровным счетом ничего не почувствовал.
– Я видел, как пневмоглиссеры схожим образом пролетают над детишками, играющими посреди улицы, – вспомнил он, как только распростертый ниц человек остался позади. – Как-то одного из малышей ударило капотом в лоб… прямо напротив нашей палестры.
– Нет, патера, я никогда так не делаю, – с нешуточной обидой заверил Шелка пилот. – Что, если малыш, к примеру, руку поднимет и в сопло сунет?
Но Шелк его больше не слушал. Попытавшись встать, он больно ушиб макушку о прозрачный верх пневмоглиссера и замер на полусогнутых.
– Постой! Будь добр, сбавь скорость! Видишь того человека с парой ослов? Остановись на минутку, выпусти меня. Мне нужно перекинуться с ним парой слов.