Шелк нервно сглотнул и перевел дух, надеясь, что не ошибся с выбором момента для просьбы.
– Доктор, перед уходом я должен обратиться к тебе еще с одним делом. Минуту назад ты согласился заняться пострадавшей птицей, если я сумею поймать ее. Весьма великодушный поступок, однако…
Журавль, настороженно кивнув, поднялся с табурета.
– Прошу прощения, мне нужна вибропила.
– Сегодня утром, – продолжал Шелк, – меня позвали именем богов отпустить грехи девочке по имени Ломелозия.
Майтера Мрамор замерла, напряглась всем телом.
– Девочка при смерти, но я думаю, смею надеяться, еще может оправиться, если обеспечить ей надлежащую, простейшую медицинскую помощь. Однако ее родители – бедняки, и детей у них множество…
– Давай сюда ногу.
Усевшись на табурет, Журавль водрузил ступню Шелка на колено. Вибропила пронзительно зажужжала.
– Скорее всего, заплатить им нечем, – упорно гнул свою линию Шелк. – Мне тоже нечего предложить тебе, кроме молитв, но без твоей помощи Ломелозия может умереть. Сказать откровенно, родители уже приготовились, смирились с ее смертью, иначе отец девочки не прибежал бы сюда, за мной, еще до ростени. Докторов в нашем квартале всего двое, и ни тот ни другой не возьмется за лечение, не получив платы вперед. Я обещал матери Ломелозии помочь, чем сумею, постараться привести к ней доктора, и ты, по сути, единственная моя надежда.
Журавль поднял голову, блеснул глазами. Казалось, он что-то прикидывает, подсчитывает про себя, но что – это для Шелка так и осталось загадкой.
– Ты был у нее с утра?
– Да, – кивнул Шелк, – потому и лег спать так поздно. Ее отец прибежал в киновию еще до моего возвращения от Крови. Майтера Роза, увидев, что я у себя, пришла известить меня о случившемся, и я сразу же… то есть почти сразу же, – запнувшись (воспоминания о зеленых помидорах жалили, точно шершень), поправился он, – отправился навестить ее.
– Ты непременно должен посмотреть ее, доктор, – сказала майтера Мрамор. – Действительно должен.
Журавль, даже не взглянув в ее сторону, задумчиво огладил бородку.
– Стало быть, ты сказал им, что постараешься отыскать доктора для… как бишь ее зовут?
– Да, так и есть, – окрыленный надеждой, подтвердил Шелк. – Я буду обязан тебе до тех пор, пока Пас не положит конец нашему круговороту, и с радостью покажу, где она живет. К ней можно завернуть по пути.
– Патера, – ахнула майтера Мрамор, – туда же так высоко подниматься! Столько ступеней, а ты…
Журавль снова склонился к гипсовому лубку. Вибропила завизжала, и половина лубка со стуком упала на пол.
– Нет уж. Если мое слово хоть что-нибудь значит, шастать по лестницам с такой-то лодыжкой даже не думай. Вон, Мрамор мне все в лучшем виде покажет, или же…
– О да! – Майтера Мрамор едва не заплясала от нетерпения. – Кому, как не мне, навещать ее: она ведь одна из моих учениц!
– Или же просто назовет адрес, – закончил Журавль, освобождая лодыжку Шелка от остатков лубка, – а дорогу мои носильщики, не сомневаюсь, найдут. Погляжу девчонку и вернусь сюда, за тобой. Нога сильно беспокоит?
– Вовсе не так сильно, как тревога о Ломелозии, – ответил Шелк. – Однако с последней – по крайней мере, с худшими ее аспектами – ты мне уже помог. Наверное, я никогда не смогу отблагодарить тебя по достоинству.
– А мне твоя благодарность и не нужна, – проворчал Журавль, встав с табурета и отряхнув брюки от гипсовой пыли. – Довольно, чтоб ты строго следовал моим указаниям. Оставлю тебе целительную повязку. Вещь крайне ценная, многоразовая. Срастется лодыжка, вернешь, а до того пользуйся в точности, как я скажу.
– Хорошо, – кивнул Шелк, – обещаю.
– Что до тебя, Мрамор, – объявил Журавль, повернувшись к сибилле, – ты можешь поехать со мной: зачем зря бить ноги? Только объясни родителям этой девочки, что я помогаю ей отнюдь не по доброте души, иначе от попрошаек потом день и ночь отбою не будет. Скажешь: это-де личное одолжение Шелку… патере Шелку, так ведь у вас принято его называть? Вот. Личное одолжение, и только на этот раз.
Майтера Мрамор смиренно кивнула.
Коротышка лекарь вновь отошел к саквояжу и извлек изнутри нечто наподобие широкой полосы тоненькой желтой замши.
– Видел такие когда-нибудь?
Шелк отрицательно покачал головой.
– Для начала ее нужно как следует пнуть.
Поддетая ногой Журавля, повязка взвилась в воздух и звучно шлепнулась о противоположную стену.
– А можно просто швырнуть пару раз об пол или хлопнуть по чему-нибудь гладкому вроде этого табурета.
Подобрав повязку, Журавль перекинул ее из руки в руку.
– После этого она нагревается. Битье ее пробуждает, понимаешь? Вот, пощупай.
Шелк послушно пощупал повязку. Действительно, повязка оказалась едва ли не слишком горячей на ощупь, а еще легонько покалывала, пощипывала кожу.
– Тепло облегчит боль в лодыжке, а издаваемый ею звук – тебе он не слышен, поскольку слишком тонок для человеческого уха – запускает процесс заживления. Мало этого, повязка почувствует перелом медиальной лодыжки и туго затянется в нужном месте, оберегая кость от смещения. В наше время таких вещей уже не достать, – не без колебаний добавил Журавль, – но мне, как видишь, посчастливилось… только с кем попало я об этом не откровенничаю, понимаешь?
– Буду беречь как зеницу ока, – пообещал Шелк, – и верну по первому требованию.
– Не пора ли нам в путь? – рискнула напомнить майтера Мрамор.
– Минутку терпения. Оберни ею лодыжку, патера. Как следует оберни, поплотнее. Узлом затягивать или еще что-то в этом роде не нужно: пока чует перелом кости, сама будет держаться.
Казалось, повязка, едва коснувшись лодыжки, обвила ногу Шелка сама. Под натиском ее приятного, ровного жара боль тут же сошла на нет.
– Отключится – сразу почувствуешь, не ошибешься. Как только отключится, немедля сними ее и швырни о стену, как я показывал, либо по ковру ею хлопни как можно сильней. Так. Сегодня у нас, стало быть, сфингица… – Доктор задумчиво потянул себя за бороду. – В иераксицу загляну снова, проверю, как у тебя дела. Впрочем, ходить нормально, почти без помех, ты наверняка начнешь не более чем через неделю, считая от сего дня. Вот до тех пор повязку и поносишь, а может, я уже в иераксицу ее заберу. Но пока носишь ее, лодыжку береги. Как можно меньше нагрузки! Если нужно, костыль раздобудь… и абсолютно, абсолютно никакой беготни и прыжков, слышишь?
– Да, разумеется, – согласно кивнув, откликнулся Шелк. – Однако Крови ты говорил, что мне потребуется минимум пять…
– Твои дела не столь скверны, как мне показалось вначале, только и всего. Обычная ошибка в диагнозе. Ваш главный авгур… как он там называется, Пролокутор? Не замечал ли ты, что он, ежели вдруг занеможет, посылает отнюдь не за мной? А почему? Вот поэтому. Да. Мне иногда случается ошибаться. А вот те доктора, что пользуют Пролокутора, не ошибаются никогда. Не веришь, сам их спроси.
– Как ты себя чувствуешь, патера? Как нога? – осведомилась майтера Мрамор.
– Просто великолепно! Велик соблазн ответить: как будто я сроду ее не ломал, но на самом деле с ногой еще лучше. Как будто мне подарили новую лодыжку, гораздо лучше сломанной.
– Для улучшения самочувствия я мог бы дать тебе не одну дюжину препаратов, – заметил Журавль. – Начиная с инъекции герика и понюшки ржави. А эта штуковина действительно лечит, что много, много сложнее. Так, что там с твоей птицей? Если будем лечить ее, то лучше б заняться ею до отъезда. Порода какая?
– Ночная клушица, – сообщил Шелк.
– О! Говорящая?
– Да, – кивнул Шелк.
– Тогда мне, возможно, удастся изловить ее самому. Майтера, будь так добра, попроси моих носильщиков подойти к входу с Солнечной. Они ждут на Серебристой. Скажи им, что поедешь со мной, а я буду готов спустя пару минут.
Майтера Мрамор рысцой умчалась прочь, а лекарь погрозил Шелку пальцем:
– Сиди смирно, молодой человек. Я ее отыщу.
С этими словами он скрылся за лестницей. Вскоре с кухни донесся его голос, однако слов Шелк разобрать не сумел.
– А ведь ты сказал Крови, что заживление затянется на месяц с лишним, только затем, чтоб у меня оказалось побольше времени, не так ли? – повысив голос, спросил Шелк. – Благодарю тебя, доктор!
Ответа не последовало. Жар повязки по-прежнему успокаивающе, на удивление умиротворяюще согревал ногу, и Шелк вполголоса начал дневную молитву Бесстрашной Сфинге. Из-за двери в дом, жужжа, влетела, покружила в поисках пищи и, наконец, звучно ударилась в стекло ближайшего из обращенных к Солнечной окон жирная муха с глянцево-синей спинкой.
– Эй, Шелк! Будь добр, подойди сюда на минутку! – окликнул его из кухни доктор Журавль.
– Хорошо, сейчас.
Поднявшись, Шелк почти без труда двинулся в кухню. Левая нога его так и осталась босой, и повязка на лодыжке оказалась неожиданно увесистой.
– Вон она, твоя птица… вернее, птиц. Там прячется, – сообщил ему Журавль, указав на шкаф для съестных припасов. – Разговорить его мне удалось, но он не желает спуститься и показать мне крыло, пока ты не дашь слова больше его не трогать.
– Вот как? – удивился Шелк. – Вправду?
Ночная клушица на шкафу хрипло каркнула, а Журавль, кивнув, заговорщически подмигнул Шелку.
– Ну что ж, даю слово… покарай меня Всевеликий Пас, если я трону его хоть пальцем или дам кому-либо в обиду.
– Резать – нет? Палкой – нет? – прокаркала птица.
– Именно, – торжественно провозгласил Шелк. – Я не стану ни приносить тебя в жертву, ни причинять тебе вред каким-либо иным манером.
– Жить тут?
– Пока крыло не заживет… а когда снова сможешь летать, лети куда пожелаешь.
– Клетка – нет?
Журавль постучал пальцем по плечу Шелка, привлекая к себе внимание, и отрицательно покачал головой.
– Верно, верно. Клетка – нет.
Сняв со стола клетку, Шелк поднял ее высоко над головой – так высоко, чтоб птица со шкафа все видела.
– Вот, гляди.
С этим он обеими руками швырнул клетку об пол. Тонкие прутья затрещали, словно шутихи. Сокрушив клетку здоровой ногой, Шелк подобрал с пола обломки и бросил их в ящик с растопкой.