Журавль покачал головой:
– Об этом ты, полагаю, еще пожалеешь. Без клетки порой неудобно.
Черная птица, буйно захлопав здоровым крылом, спорхнула со шкафа для съестных припасов на стол.
– Вот и молодчина, – похвалил ее Журавль, усаживаясь на кухонный табурет. – Теперь я тебя подниму, а ты минутку посиди смирно, понимаешь? Не бойся, больнее необходимого не сделаю.
– Минувшей ночью мне самому пришлось побывать в неволе, – негромко, словно бы размышляя вслух, заметил Шелк. – Конечно, в клетку меня не сажали, однако неволя и без того пришлась мне не по душе.
Тем временем Журавль уверенно, твердо, но осторожно ухватил даже не думавшую сопротивляться птицу.
– Будь добр, принеси саквояж.
Шелк, кивнув, вернулся в селларию, закрыл дверь, выходившую в сад, и поднял с пола принесенный Журавлем узел. Как он и предполагал, узел оказался его вторыми, затрапезными ризами. В кармане риз обнаружился старый пенал, а внутри узла – недостающий ботинок. Чулка на правую ногу он не надел, однако обулся, защелкнул коричневый докторский саквояж и отнес его в кухню.
Стоило Журавлю расправить поврежденное крыло, птица заквохтала, забилась в его руках.
– Вывих, – констатировал доктор. – В точности то же, что для тебя – вывих локтя. Я его вправил, но надо бы наложить шину, чтоб кость не выскочила из сустава, пока все не заживет… ну а до заживления пускай-ка побудет в доме, не то живо угодит кошке в зубы.
– Тогда она должна остаться здесь по собственному желанию, – отвечал Шелк.
– Остаться, – повторила птица.
– Однако твоя клетка сломана, – строго продолжил Шелк, – а я отнюдь не намерен париться здесь с затворенными окнами только ради того, чтобы наружу тебя не пускать.
– Наружу – нет, – заверила его птица.
Журавль принялся рыться в недрах саквояжа.
– Да уж, надеюсь, – проворчал Шелк, сдернув с окна, выходившего в сад, одеяло, распахнув раму и свернув одеяло, как было.
– Во сколько вы с Кровью договорились встретиться в желтом доме на Ламповой?
– Ровно в час пополудни, – ответил Шелк, унося одеяло на место, в селларию. – И я наверняка опоздаю, но, надо думать, по сему поводу он разве что разворчится. Ничего страшнее мне, вероятней всего, не грозит.
– Вот это дух! Вот это по-нашему! Ничего, насколько я его знаю, он сам опоздает изрядно. Просто ему нравится, чтоб к его появлению все были под рукой, а явится он, думаю, никак не раньше двух пополудни.
Подойдя к окну, выходившему на Серебристую, Шелк снял с него тряпку для посуды и кухонное полотенце и тоже распахнул его настежь. Проем окна был забран решеткой – от воров, и Шелка вдруг осенило: да ведь он вот уже сколько времени в буквальном смысле этого слова сидит в заточении, за решеткой, здесь, в стенах старой четырехкомнатной обители авгура, которую привык считать домом!.. Нет, вздор, вздор. Выбросить из головы и забыть. Паланкина Журавля за окном, на Серебристой, нет: очевидно, майтера Мрамор, выполнив просьбу доктора, дожидается его на Солнечной.
– Ага, вот это сойдет, – пробормотал себе под нос Журавль, прилаживая к крылу птицы небольшую изогнутую полоску из какого-то твердого синего синтетического материала. – Ты будешь готов к моему возвращению?
Шелк кивнул, но затем провел ладонью по подбородку.
– Наверное, да. Вот только побреюсь и буду готов.
– Прекрасно. Я наверняка припозднюсь, а девицы начнут брюзжать, если не успеют сходить за покупками, – пояснил Журавль, притянув крохотный лубок к крылу птицы последней полоской прозрачной, почти невидимой липкой ленты. – Через два-три дня само отпадет, а когда отпадет, пусть летает, если захочет. Полагаю, он не глупее охотничьих соколов, а значит, сам замечательно разберется, что ему под силу, а что нет.
– Летать – нет, – объявила птица.
– Уж это точно. Я бы на твоем месте не пробовал и даже вот этим крылом сегодня постарался не шевелить.
Между тем мысли Шелка устремились к будущему.
– Что стряслось там, в желтом доме? Одержимость демоном?
Журавль повернулся к нему:
– Не знаю. Не знаю, но, что бы там ни случилось, надеюсь, тебе посчастливится больше, чем мне.
– Но все же что там происходит? Ночью мы с пилотом, отвозившим меня домой, проезжая мимо, слышали с улицы визг, но внутрь не пошли.
Коротышка лекарь задумчиво приложил палец к кончику носа:
– Вообще говоря, девица, а особенно одна из этих девиц, могла завизжать в силу тысячи самых разных причин. Каких угодно. Пятно на любимом платье, дурной сон, паук в углу спальни…
Сквозь оборону повязки проникла тоненькая игла боли. Отворив шкафчик, завершавший остроконечный северный угол кухни, Шелк извлек из него табурет, на котором сиживал за трапезой патера Щука.
– Навряд ли Крови требуется, чтоб я изгонял демонов из сновидений его девиц.
Журавль звучно захлопнул докторский саквояж.
– На самом деле, Шелк, сознанием девицы из тех, которых людям вроде тебя угодно называть «одержимыми», не владеет никто, кроме нее же самой. Мало этого, сознание само по себе есть всего лишь абстракция – общепринятая, устраивающая всех вокруг выдумка. Говоря «человек потерял сознание», я имею в виду только временную приостановку определенных психических процессов, не более. Говоря «человек пришел в сознание», я имею в виду только их возобновление. Абстракцией нельзя овладеть, будто завоеванным городом!
– Однако ты начал с того, что им владеет сама девица, его хозяйка, – заметил Шелк.
Журавль, осмотрев напоследок птицу с поврежденным крылом, поднялся на ноги.
– То есть в схолах вас действительно учат чему-то помимо всей этой белиберды?
– Да, – кивнул Шелк. – Так называемой логике.
– Уел! Твоя правда! – с улыбкой воскликнул Журавль, и Шелк неожиданно для себя самого проникся к нему искренней симпатией. – Ладно. Бежать пора, иначе к девчонке твоей заглянуть не поспею. Что с ней там? Жар?
– Мне ее кожа показалась скорее холодной… но ты смыслишь в хворях куда больше, чем я.
– Смею надеяться, – проворчал Журавль, подхватив саквояж. – Так-так, на Солнечную – это туда, через прихожую, верно? По пути к заведению Орхидеи еще успеем перекинуться парой слов.
– На затылок… на ее шею сзади внимание обрати, – напутствовал его Шелк.
Журавль, приостановившись у порога, метнул в его сторону вопросительный взгляд и поспешил наружу. Вполголоса бормоча молитву о здравии Ломелозии, Шелк вышел в селларию, затворил и запер дверь на Солнечную, оставленную Журавлем распахнутой настежь. Проходя мимо окна, он мельком увидел паланкин Журавля. Блестящее сталью лицо майтеры Мрамор, откинувшейся на спинку сиденья рядом с остробородым лекарем, окаменело, напряглось так, точно это она одна, единственно силою мысли, гонит паланкин к цели. В следующий же миг носильщики рысцой снялись с места, и паланкин скрылся из виду за краем оконного проема.
Интересно, нет ли в канонах правила, запрещающего сибиллам езду в паланкинах с мужчинами? Вполне вероятно, таковое имелось, однако конкретного запрета Шелк припомнить не смог, а с практической точки зрения не находил для него веских причин: отчего бы нет, если занавеси подняты?
Увенчанная головой львицы трость осталась лежать возле кресла, в котором Шелк сидел во время осмотра. Машинально подобрав ее, Шелк картинно взмахнул ею. Пока целебная повязка действует, трость ему не понадобится… ну, разве что изредка, иногда, однако он все равно решил держать ее под рукой: вдруг пригодится, когда повязка прекратит действовать? С этой мыслью Шелк прислонил трость к двери, ведущей на Солнечную, дабы не забыть о ней, отправляясь с Журавлем в желтый дом на Ламповой улице.
Несколько пробных шагов снова наглядно продемонстрировали, что повязка Журавля на ноге позволяет ходить немногим хуже обычного. Рассудив, что теперь-то вполне сумеет поднять наверх таз с горячей водой и побриться как всегда, без лишних ухищрений, Шелк двинулся в кухню.
Ночная клушица, по-прежнему восседавшая на столе, склонив голову набок, выжидающе уставилась на него.
– Птичка хочет есть, – объявила она.
– Я тоже, – ответил Шелк, – но снова сяду поесть только после полудня.
– Полдень. Уже.
– Не сомневаюсь.
Подняв заслонку плиты, Шелк заглянул в топку и – в кои-то веки! – обнаружил внутри несколько тлеющих угольков. Нежно подув на них, он уложил сверху пригоршню треснувших прутьев от сломанной клетки, а про себя подумал, что ночная клушица явно куда разумнее, чем ему представлялось.
– Птичка голодная.
Над прутьями заплясали язычки пламени. Поразмыслив, не требуется ли добавить в топку дров, Шелк решил не расходовать их запас понапрасну.
– Ты сыр любишь?
– Сыр-р? Любишь.
Шелк отыскал таз для мытья и водрузил его под носик помпы.
– Предупреждаю: он здорово зачерствел. Если ты рассчитываешь на превосходный, свежий кусочек сыра, тебя ждет жестокое разочарование.
– Сыр-р! Любишь!
– Да? Что ж, ладно, будет тебе сыр.
Прежде чем из носика тоненькой струйкой потекла вода, потребовалось изрядно постараться, энергично качая рукоять помпы, однако со временем Шелк наполнил таз до половины, поставил его на плиту, а затем, спохватившись, сменил воду в чашке ночной клушицы.
– Сыр-р? Р-рыбьи головы? – осведомилась ночная клушица.
– Нет, вот рыбьих голов не жди. Не припас, знаешь ли.
Вынув из шкафа сыр (от которого, честно сказать, мало что оставалось, помимо корки), Шелк положил его рядом с чашкой.
– За крысами приглядывай, пока я в отлучке. Они от сыра тоже не откажутся.
– Кр-рысы! Любишь!
Щелкнув багровым клювом, ночная клушица отщипнула кусочек сыра, будто на пробу.
– Ну, значит, не заскучаешь тут в одиночестве.
Вода едва успела согреться, однако прутья в плите прогорели почти до конца. Сняв с плиты таз, Шелк направился к лестнице.
– Кр-рысы? Где?
Шелк, приостановившись у лестницы, оглянулся, смерил ночную клушицу удивленным взглядом.
– Ты хочешь сказать, что любишь их… есть?