Пора. Пора бросать, а там…
Словно почуяв, что вот-вот произойдет, орлица на его запястье встрепенулась, заволновалась, и Мускус едва заметно кивнул самому себе.
– Вернись ко мне, – прошептал он. – Вернись обязательно.
В следующий же миг его правая рука, точно управляемая кем-то другим (быть может, одним из богов, вмешавшимся в людские дела, а может, безумной дочерью Крови), взвилась в воздух и сама, по собственной воле сдернула с головы птицы, отшвырнула наземь кожаный клобучок с султаном из алых перьев.
Юная орлица расправила крылья, точно готовясь взлететь, но тут же сложила их снова. Пожалуй, следовало бы надеть маску: ударив сейчас в лицо, орлица изуродует его на всю жизнь, а то и прикончит… да гордость не позволила.
– Лети, орля!
Вскинув вверх руку, Мускус наклонил ее, направляя орлицу в воздух. Какую-то долю секунды ему казалось, что птица не собирается взлетать вовсе.
Взмах огромных крыльев – и Мускуса едва не сдуло, не унесло вдаль, точно пушинку. Снявшись с перчатки, орлица медленно, неловко, на каждом махе цепляя кончиками крыльев сочную траву, свернула влево, поднялась выше, у самой стены снова свернула влево, миновала ворота и полетела вдоль травяной дорожки.
Поначалу Мускус решил, что птица возвращается к нему, однако его любимица устремилась в тень портика, распугав, разметав зрителей, будто шквал. Если она, обогнув конец крыла, повернет вправо и перепутает птичник с кошачьим вольером…
Нет, птица, набрав высоту, поравнявшись с кромкой стены, вновь приняла левее, пронеслась над его головой. Удары могучих крыльев разительно напоминали раскаты далекого грома. Выше, еще выше, еще… Кружа над землей, оседлав токи теплого воздуха, струящегося к небу от раскаленной солнцем лужайки и обжигающих крыш, юная орлица превратилась в черный силуэт на фоне слепящего света, а после и вовсе, подобно окрестным полям, скрылась из виду, затерялась в просторах небес.
Остальные давным-давно разошлись, однако Мускус упорно стоял на месте, глядел ввысь, прикрывая ладонью глаза от беспощадного солнца. Спустя долгое время Заяц принес ему бинокль, но Мускус, даже прильнув к окулярам, не сумел разглядеть ничего. Орлица исчезла.
XКот с горящим хвостом
Лишенная ночной таинственности, Ламповая улица снова казалась знакомой, привычной, спокойной. Нередко ходивший ею, Шелк обнаружил, что узнает и полдюжины лавок, и даже широкие, блестящие свежей восковой полировкой двери желтого дома.
Тучная дама, отворившая их в ответ на стук Журавля, изрядно удивилась его появлению.
– Ты жутко, жутко рано, патера. Я сама только-только поднялась.
С этим она, словно в доказательство своей правоты, зевнула, едва потрудившись прикрыть ладонью разинутый рот. Пеньюар ее распахнулся, вполне разделяя чувства хозяйки. Трепетный жар легкой ярко-розовой ткани придавал мертвенную бледность пышной груди, бугрящейся меж раздвинутых губ одеяния. Из-за спины толстухи наружу знойной волной хлынули сотни ароматов духов пополам с застарелой уксусной вонью скисшего вина.
– Мы с Кровью договорились встретиться здесь в час дня, – сообщил ей Шелк. – Сколько сейчас?
Тем временем Журавль проскользнул мимо них в переднюю, однако хозяйка даже не взглянула в его сторону.
– Кровь вечно опаздывает, – туманно отвечала она.
Следуя за ней, Шелк раздвинул занавесь из множества нитей сухо защелкавших деревянных бус, миновал невысокий арчатый проем и оказался в небольшом кабинете. Другая дверь и окно кабинета, выходившие в точно такой внутренний дворик, какой представлялся ему накануне ночью, были распахнуты настежь, но, невзирая на это, жара в кабинете казалась даже сильней, чем снаружи, на улице.
– Экзорцисты у нас уже бывали, – сказала тучная дама, усевшись в единственное удобное с виду кресло.
С радостью опустившись на предоставленный ему стул полированного дерева без подлокотников, Шелк опустил сумку на пол, уложил ларчик с триптихом поперек коленей, а к ларчику прислонил трость Крови, украшенную головой львицы.
– Сейчас, патера, распоряжусь принести для тебя подушку. Здесь я веду разговоры с девицами, а для таких разговоров жесткий стул куда лучше. Не дает расслабляться, а узкое сиденье наводит на мысли, будто они толстеют, и это обычно чистая правда.
Вспомнив о жареных помидорах, Шелк вновь ощутил укол совести, щедро подсоленный голодом. Уж не говорит ли устами этой щекастой неряшливой толстухи кто-либо из богов?
– Оставь, не стоит, – ответил он. – Мне тоже неплохо бы поумерить любовь к собственному брюху и мягкой постели.
– Один из тех, что до тебя приходили, велел собрать для разговора всех моих девочек. Ты собираешься говорить разом со всеми или лучше я сама расскажу, что да как?
Но Шелк только махнул рукой:
– Что эти демоны здесь, у вас, натворили, меня не интересует ни в коей мере: уделяя внимание их злонамеренным проказам, рискуешь вдохновить нечисть на новые пакости. Я знаю одно: перед нами демоны, каковым в этом доме не место, и если ты вместе со всеми прочими согласишься мне помогать, ни в каких иных сведениях я не нуждаюсь.
– Ну, будь по-твоему.
Поправив, подоткнув под бока пышные подушки, толстуха откинулась на спинку кресла.
– Стало быть, ты в них веришь? Серьезно?
Ну вот, опять!
– Да, – твердо ответил Шелк.
– Один из прежних точно не верил. Конечно, и уйму молитв произнес, и процессию устроил – все чин по чину, но сам думал, что мы тут просто посходили с ума. Сверстник твой, кстати.
– Доктор Журавль думает точно так же, хотя в его бороде немало седин, – возразил Шелк. – Правда, выразился он куда деликатнее, однако совершенно с этим согласен, и меня, разумеется, также считает помешанным.
Тучная дама с горечью улыбнулась:
– Ну-ну, а как же! Я, к слову сказать, Орхидея.
Представившись, она подала Шелку руку, будто для поцелуя, однако Шелк обменялся с нею рукопожатием.
– А я – патера Шелк из мантейона на Солнечной.
– Из этой древней развалины? Он до сих пор открыт?
– Открыт, и еще как.
Вопрос хозяйки напомнил Шелку, что в скором времени его мантейон вполне может закрыться, однако об этом он почел за лучшее умолчать.
– Ну а мы еще не открылись, – продолжила Орхидея, – и не откроемся до девяти, так что времени у тебя полно. Вот только день сегодня особый, самый бойкий и прибыльный день недели, и потому я буду тебе крайне признательна, если ты закончишь до девяти.
Наконец-то заметив отведенный в сторону взгляд Шелка, она потянула друг к дружке полы розового пеньюара, но пеньюар не сошелся на ее телесах.
– Если все вы мне поможете, церемония вместе со всеми предварительными обрядами займет никак не более двух часов, но я предложил бы подождать с началом до прибытия Крови. Вчера вечером он обещал встретиться со мной здесь и, я уверен, также захочет принять участие.
Орхидея, сощурившись, смерила его испытующим взглядом:
– Он тебе платит?
– Нет. Избавление вас от демонов – просто любезность с моей стороны… правду сказать, я обязан ему много большим. Тем, прежним экзорцистам, о которых ты упоминала, он заплатил?
– Да… одним платил он, другим я. По обстоятельствам.
Шелк слегка успокоился.
– В таком случае не стоит даже гадать, отчего их обряды не увенчались успехом. Экзорцизм есть священнодействие, а священнодействие нельзя покупать либо продавать. Да-да, – добавил он, заметив непонимание в глазах Орхидеи, – мое утверждение истинно в самом прямом смысле слова. Продать его невозможно, поскольку, будучи продана за деньги, подобная церемония теряет весь свой священный характер. Таким образом, за деньги продается всего-навсего богохульное фиглярство. Совсем не то, что мы свершим сегодня.
– Но ведь Кровь может дать тебе что-нибудь, разве нет?
– Да, если пожелает. Дары никак не меняют сущность обрядов. Дар – добровольное даяние, знак благодарности, на который нельзя рассчитывать. Залог действенности обряда состоит в том, чтоб между нами не было никаких деловых уговоров. Таковых между нами нет, и я не вправе сетовать, если не получу обещанного даяния. Теперь понимаешь?
Орхидея неохотно кивнула.
– Собственно говоря, я вовсе не жду от Крови никаких даров. Я, повторюсь, задолжал ему несколько благих деяний, и когда он попросил меня заняться вашими демонами, с радостью согласился… и с радостью помогу ему.
Орхидея подалась к нему, отчего ее пеньюар распахнулся куда шире, непристойнее прежнего.
– Допустим, патера, на этот раз из обрядов получится толк. В таком случае я ведь смогу отблагодарить тебя чем-нибудь, верно?
– Разумеется, если пожелаешь, но помни: ты мне в любом случае ничего не должна.
– Ладно, – задумчиво, не без колебаний протянула Орхидея. – Понимаешь, по вечерам сфингиц у нас, я уж о том говорила, больше всего гостей, поэтому Кровь обычно и приезжает к нам, как сегодня, проверить, все ли в порядке перед открытием. По иераксицам у нас закрыто, стало быть, тоже не подойдет… а вот в любой из других дней приходи, и я не возьму с тебя платы. Как тебе предложение?
Изрядно опешивший, Шелк надолго утратил дар речи.
– Ты ведь понимаешь, о чем я, верно, патера? Ясное дело, разговор не обо мне самой. Я имею в виду одну из наших девочек, какая придется по нраву. Пожелаешь подарить ей какой-нибудь пустячок для нее самой – хорошо, ладно; не пожелаешь – не надо, а заведение не возьмет с тебя ничего.
Сделав паузу, Орхидея вновь призадумалась.
– Что ж, грузишь воз – грузи доверху, а? Ладно, пускай будет раз в месяц в течение года. Нет, если угодно, – добавила она, оценив выражение на лице Шелка, – могу и мальчика тебе предоставить, только будь добр, предупреждай заранее.
Шелк лишь отрицательно покачал головой.
– Потому что, воспользовавшись предложением, не сможешь видеть богов – так ведь у вас, кажется, говорят?
– Да, – кивнул Шелк. – Таков уж запрет Эхидны. Можно лицезреть богов, появляющихся в наших Священных Окнах, можно вкушать все радости продолжения рода, но то и другое разом людям, увы, не дано.