– Не знаю. Ко мне. Если я занята, к Дриадели.
Журавль поднялся, оглянулся на Шелка, покачал головой и убрал аускультатор.
– Что у вас тут?!
Рев Крови застал всех врасплох. Грузно сложенный, на целую голову выше большинства девиц, Кровь остановился и оглядел двор с видом генерала, осматривающего поле сражения.
Орхидея не ответила ни слова.
– Дриадель погибла, – устало сообщила ему девица с малиновыми кудряшками. – Покончила с собой.
Под мышкой она держала чистую, аккуратно сложенную простыню.
– С чего вдруг?! – прогремел Кровь.
На этот вопрос не ответил никто. Малиновокудрая девушка встряхнула простыню, подала уголок Журавлю, и оба укрыли ею тело усопшей.
Шелк, спрятав четки, спустился во двор.
– Надо же… не оправдалось. Прожила всего ничего… даже меньше, чем я.
– Верно, верно, а пока что заткнись, – прошипела, обернувшись к нему, Орхидея.
Мускус забрал у нее кинжал и, пристально осмотрев его, передал оружие для осмотра Крови.
– К нам время от времени заходит малый по имени Кот. Небось он и подарил… а может, просто забыл кинжал в ее комнате, – пояснила Орхидея.
– А украсть она его, стало быть, не могла? – осклабившись, хмыкнул Кровь.
– Мои девочки не воровки!
С этими словами Орхидея внезапно (так рушится башня, долгое время поддерживаемая потайной пружиной) ударилась в слезы. При виде ее заплывшего жиром, бесчувственного лица, вдруг исказившегося, точно лицо обиженного ребенка, Шелк неожиданно для себя самого похолодел от страха. Кровь дважды – справа налево, слева направо – хлестнул толстуху по щекам, но пощечины не возымели никакого эффекта, хотя оба удара отразились от стен, окружавших двор, звонким эхом.
– Не делай так больше, – сказал ему Шелк. – Ей не поможет, а тебе, глядишь, повредит.
Кровь, точно не слыша его, ткнул пальцем в сторону неподвижного тела под простыней.
– Кто-нибудь, уберите ее с глаз долой. Вот ты, Синель. Ишь, здоровущая какая вымахала! Возьми ее и отнеси к ней в комнату.
Малиновокудрая девушка, задрожав, подалась назад. Грубые пятна румян на ее широких скулах вспыхнули неестественно ярко.
– Будь добр, позволь-ка взглянуть!
С этим Шелк ловко выхватил кинжал из рук Мускуса. Рукоять его, выточенную из отбеленной кости, украшало выжженное по кости раскаленной иглой и раскрашенное от руки изображение алого кота, гордо шествующего куда-то с крохотной черной мышкой в зубах. Задранный кверху, точно язык пламени, кошачий хвост обвивал рукоять кольцом. Следуя примеру брюнетки с припухшими глазами, Шелк сунул руку меж стоек перил и извлек из-под простыни свой носовой платок. Гравировки на нешироком, сужавшемся к острию, до блеска отполированном лезвии не нашлось.
– Почти новенький, – пробормотал Шелк. – Не то чтоб ужасно дорогой, но и не из дешевых.
– Это любому дураку видно, – проворчал Мускус, забирая кинжал назад.
Кровь звучно откашлялся:
– Послушай, патера, ты ведь был здесь и, наверное, видел, как она это сделала.
– Что сделала? – переспросил Шелк, целиком занятый размышлениями о кинжале.
– Покончила с собой. Знаешь, пойдем-ка куда-нибудь с этого солнцепека.
Подхватив Шелка под локоть, Кровь повлек его в рябую от солнечных пятен тень галереи, без церемоний расшугав компанию оживленно болтавших девиц, до сих пор не удосужившихся одеться.
– Нет, я ничего не видел, – неторопливо ответил Шелк. – Я в это время разговаривал с Орхидеей внутри.
– Вот незадача-то! Ты поразмысли малость, припомни: может, все-таки видел? К примеру, через окно или еще как?
Шелк отрицательно покачал головой.
– Однако же ты согласен, что это самоубийство, не так ли, патера? Согласен, пусть даже сам ничего не видал?
В голосе Крови чувствовалась нескрываемая угроза.
Шелк, дабы поберечь сломанную лодыжку, прислонился спиной к выщербленной крылокаменной кладке.
– Когда я впервые увидел тело, ее рука лежала на рукояти ножа.
– Вот это другое дело! – заулыбался Кровь. – В таком случае ты, патера, согласен, что сообщать об этом никакого резону нет?
– Да, мне бы на твоем месте уж точно не захотелось…
В глубине души Шелк, пусть и сам того не желая, сознавал: погибшая вовсе не покончила с жизнью, а о насильственной смерти по закону положено сообщить властям (хотя иллюзиями насчет их рвения в расследовании убийства девицы подобного сорта он не тешился ни минуты), и, оказавшись каким-либо чудом на месте Крови, он поспешил бы покинуть его немедля, однако ни честь, ни нравственные законы не требовали от него признаваться во всем этом вслух, поскольку подобные признания пропадут втуне и, несомненно, поставят под угрозу судьбу мантейона. Отменно разумные, веские доводы… вот только, окинув их мысленным взором, Шелк едва не съежился, накрытый волною презрения к себе самому.
– Ну, патера, похоже, друг друга мы поняли. Если потребуется, я запросто раздобуду трех-четырех свидетелей, видевших, как она закололась, но… да чего объяснять, сам же все понимаешь.
Заставить себя кивнуть в знак согласия удалось Шелку не без труда: прежде он и не подозревал, что даже пассивное потакание преступлению требует столько решимости.
– По-видимому, да. Ты имеешь в виду трех-четырех из этих несчастных девушек, однако, во-первых, их свидетельства не так уж много весят, а во-вторых, после они будут склонны считать, что ты перед ними в долгу.
Тем временем явившийся на зов Мускуса крепко сложенный человек с обширной, куда обширнее, чем у Крови, плешью на темени поднял тело погибшей, завернул его в простыню и вместе с ним скрылся за дверью по соседству с входом в кабинет Орхидеи, заботливо распахнутой перед ним Мускусом.
– В точку, патера. Пожалуй, я сам не изложил бы сути яснее, – понизив голос, признался Кровь. – У нас тут и без того чересчур шумно. Только за последний месяц сюда трижды наведывалась стража, и власти уже начинают подумывать, не закрыть ли нас вовсе, от греха. К вечеру нужно придумать, как бы сбыть с рук…
– Как избавиться от тела несчастной девушки? Понимаешь, я крайне скверно ориентируюсь в таких ситуациях, поскольку не привычен ни к ним, ни к людям подобного сорта. Ее ведь звали Дриаделью, так? Одна из девушек при мне обмолвилась… а ее комната, видимо, рядом с кабинетом Орхидеи, раз уж Мускус с тем, другим человеком унесли туда тело.
– Ага, Дриаделью. Обычно она помогала Орхидее управлять заведением.
Отвернувшись, Кровь двинулся через двор, и Шелк проводил его задумчивым взглядом. Накануне Кровь называл себя вором, но сейчас Шелку сделалось ясно: все это – ложь, бахвальство чистой воды, романтизация его делишек… хотя кражей он, конечно, не погнушается, буде ему представится случай украсть, ничем не рискуя. Просто Кровь из тех, кто считает воровство доблестью, потому и склонен к этакому хвастовству. По сути же он – всего лишь обычный негоциант, только его негоции запрещены законом, что и придает ему неизбежный преступный окрас… а неприязнь Шелка к особам подобного разбора, скорее всего, попросту означает, что он, патера Шелк, не понимает их в должной, требуемой призванием мере.
Подумав так, Шелк принялся приводить мысли в порядок, исключая Кровь (а заодно и себя самого) из разряда преступников. Нет, Кровь – лишь негоциант, своего рода торговец, и убийство одной из его работниц почти наверняка совершено не им и даже не по его указке.
Пришедшая на ум мысль о коте, изображенном на рукояти кинжала, заставила вспомнить гравировки, украшавшие крохотный иглострел, и Шелк, вынув из кармана оружие, осмотрел его снова. Золотые гиацинты на костяных щечках рукояти означают, что иглострел изготовлен для девушки по имени Гиацинт…
Вздохнув, Шелк сунул иглострел в карман.
Имя Крови… Если б кинжал делался для него, на рукояти, скорее всего, как-то изобразили бы кровь – например, окровавленный кинжал такого же вида или еще что-нибудь в том же роде. Конечно, нарисованный кот держал в зубах мышь, а ловля мышей без крови не обходится, однако Шелк никакой крови на изображении не припоминал, да и пойманная мышь там была совсем крохотной. Для чего она? Поставив себя на место мастера, рисовавшего и раскрашивавшего картинку, Шелк, совершенно не разбирающийся в художническом ремесле, рассудил: мышь просто указывает на то, что кот – действительно кот, а не какой-то другой зверь вроде кота (к примеру, та же пантера). Иными словами, мышь здесь – своего рода опознавательный знак.
Итак, кот. Сам кот ал, но вряд ли от крови: так много крови не выжмешь даже из самой крупной мыши. Скорее окраска кота означает, что кот отчего-то горит, и, мало этого, кончик его задранного трубой хвоста венчал язычок пламени…
Стоило отступить от стены на шаг, ногу пронзило болью. Припав на колено, Шелк спустил книзу чулок, размотал одолженную Журавлем повязку и с силой хлестнул ею о ни в чем не повинную стену, с которой только что расстался.
Приладив повязку на место, он двинулся в комнату по соседству с тесным кабинетиком Орхидеи. Обставленная отнюдь не безвкусно, комната оказалась просторнее, чем он ожидал. Оглядев подобранное с пола разбитое зеркальце и синий домашний халат, Шелк осторожно сдернул с лица погибшей край простыни.
Кровь вместе с Мускусом и дюжим малым, унесшим с лестницы тело Дриадели, обнаружился в небольшой приватной столовой. Все трое деловито обсуждали, стоит ли нынче вечером открывать желтый дом для гостей. Шелка в компанию не пригласили, однако он выдвинул для себя кресло и сел.
– Позвольте вмешаться. У меня есть вопрос и предложение. Ни то ни другое много времени не займет.
Мускус смерил его ледяным взглядом.
– Да уж, хорошо бы, – проворчал Кровь.
– Тогда вначале вопрос. Что стряслось с доктором Журавлем? Совсем недавно он был здесь, с нами, но после твоего ухода я хотел разыскать его и не нашел.
– Доктор девиц осматривает, – видя, что Кровь молчит, ответил плешивый здоровяк. – Чтобы не наградили кого чем-нибудь сверх имеющегося… понимаешь, о чем я, патера?