– Не стану, – заверил ее Шелк.
– Однако ты в точку попал: ржавь у Журавля есть, и иногда он, вот как сегодня, меня угощает. Мы с ним в друзьях, понимаешь, о чем я? Я оказала ему пару-другую любезностей и денег не взяла, а он за это осматривает меня первой и порой что-нибудь дарит по мелочи.
– Благодарю тебя, – сказал Шелк. – Особенно за обращение «патера»: поверь, я это отметил и оценил по достоинству. Ну а теперь не желаешь ли ты поведать мне о Дриадели?
Синель упрямо мотнула головой.
– Хорошо, будь по-твоему. Ты сказала, что на Дриадель демоница не покушалась, и соврала: на самом деле Дриадель пребывала в ее власти как раз перед смертью! – Ненадолго задумавшись, Шелк решил, что сейчас самое время слегка погрешить против истины во имя благого дела. – Неужели ты всерьез полагаешь, будто я, помазанный авгур, мог, видя ее тело, этого не понять? Стоило Журавлю уйти, ты нюхнула полученной от него ржави, оделась и вышла из комнаты на галерею, которую называла мостками, вон той, другой дверью.
Тут Шелк сделал паузу в ожидании возражений, но таковых не последовало.
– Уж не знаю, где ты прятала кинжал, но в прошлом году мы обнаружили, что одна из учениц нашей палестры носит клинок за ремешком на бедре. Как бы там ни было, спускаясь вниз той самой дощатой лестницей, ты нос к носу столкнулась с Дриаделью – то есть с вселившейся в Дриадель демоницей. Если б не понюшка ржави, полученной от Журавля, ты, вероятнее всего, завопила бы и пустилась бежать, однако ржавь, лишая людей страха, будит в них склонность к насилию. Кстати заметить, именно так – столкнувшись с девушкой, хватившей ржави, – я накануне вечером повредил лодыжку. Должно быть, облик Дриадели, невзирая на ржавь, привел тебя в ужас. Осознав, что перед тобой демоница, ты не додумалась ни до чего иного, кроме убийства, выхватила кинжал и ударила ее – всего раз, вонзив клинок под ребро снизу вверх.
– Она сказала, что я прекрасна, – прошептала Синель. – Руку ко мне протянула, чтоб по щеке погладить… и была это не Дриадель. Дриадель я могла бы ножом пырнуть, но не за это же! Назад попятилась, а она за мной, тут я ее и ударила. Ударила демоницу… гляжу, а на ступенях Дриадель лежит, мертвая…
– Да, понимаю, – кивнув, подтвердил Шелк.
– А что кинжал мой, ты догадался, да? Я-то в горячке не подумала… а после уж было поздно.
– То есть насчет рисунка, означающего твое имя? Да, догадался. Я и об имени Дриадели размышлял с тех самых пор, как впервые его услышал. Сейчас нам в такие подробности вдаваться незачем, но все же. А кинжал тебе подарил Журавль, верно? Ты пару минут назад говорила, что он порой дарит тебе кое-что по мелочам. Должно быть, этот кинжал и есть одна из них.
– По-твоему, он таким подарком думал меня в беду втравить, – догадалась Синель. – Нет, ошибаешься. Вообще все путаешь.
– Тогда откуда же у тебя кинжал?
– У одной из других девчонок похожий есть. И не только у нее, у многих наших… слушай, тебе это вправду интересно?
– Вправду, – твердо заверил ее Шелк.
– Стало быть, как-то вечером пошла она прогуляться. Может, с дружком где-нибудь встретиться да поужинать сговорилась, только пара уличных олухов к ней привязались, думали юбку задрать. Но она, как сама рассказала, кинжал выхватила, порезала обоих и сделала ноги. Только в крови перепачкалась. Послушала я и тоже решила себе завести, на такой же случай, но сама в них не разбираюсь, потому и спросила у Журавля, где раздобыть стоящий, чтоб без обмана. Журавль таких мест тоже не знал, но обещал выспросить у Мускуса – Мускус, мол, в ножах и тому подобном разбирается досконально. А он мне оттуда в следующий раз принес вот этот. Специально для меня заказал… если не сам кинжал, то картинку на рукояти.
– Понятно.
– Знаешь, патера, я ведь до этого синели не видела никогда. Даже не знала, каков он, мой цветок, пока он прошлой весной не принес мне букет для комнаты. С тех пор и люблю его, с тех пор и волосы крашу вот в такой цвет. Он сказал, иногда синель называют огоньком на кошачьем хвосте. Мы над этим еще посмеялись… потому, когда я попросила, он и подарил мне этот кинжал. Парни зазнобам часто такие штуковины дарят – вроде как в знак доверия: дескать, подвоха от них не ждут.
– Постой. «Он» – это доктор Журавль?
– Нет, кое-кто помоложе, только не выпытывай кто, если зла мне не хочешь. Проболтаюсь, худо мне будет, – пояснила Синель и, поджав губы, ненадолго умолкла. – Вот влипла, а? Ну да, сдашь ты меня, еще хуже будет, так? Но если промолчу, может, он меня выручит по возможности…
– Тогда не стану настаивать на дальнейших подробностях, – успокоил ее Шелк. – И Орхидее с Кровью ничего не скажу – разве что ради спасения еще кого-либо. Конечно, если за дело возьмется стража, придется сообщить обо всем их следователю, но, полагаю, оставить твой поступок безнаказанным – несправедливость далеко не столь страшная, как выдача на расправу Крови. Что ж, в силу сего обстоятельства от наказания я тебя, так уж и быть, избавлю… ну, почти, если исполнишь, о чем попрошу. Поминальная служба по Дриадели состоится завтра поутру, в одиннадцать часов, в моем мантейоне на Солнечной улице. Орхидея собирается потребовать, чтоб ее посетили вы все, и многие из вас, несомненно, придут. Среди пришедших мне очень хотелось бы видеть тебя, понимаешь?
– Ага, – закивала Синель. – Конечно, патера. Не сомневайся.
– Еще мне хотелось бы, чтоб во время службы ты помолилась и о Дриадели, и об Орхидее, и, разумеется, о себе самой. Согласна ли ты и на это?
– Помолилась… а кому? Иераксу? Ладно, патера, только скажи, что нужно говорить.
Шелк машинально стиснул в ладонях трость Крови, попробовал ее на изгиб.
– Действительно, Иеракс – божество смерти, кальд всех усопших, а значит, являет собою весьма уместный объект поклонения во время любой поминальной службы. Однако завтра день Сциллы, и посему жертву негоже приносить ему одному.
– Ага… только единственная молитва, которую я знаю, это… как ее… малая литания, вот. Пойдет?
Окончательно приняв решение, Шелк отложил трость и подался вперед, к Синели.
– Кроме этого, я хотел бы, чтоб ты помолилась еще одному из богов – богу весьма могущественному, возможно, способному помочь и тебе, и Орхидее, и несчастной Дриадели. Зовется он Иносущим. Известно ли тебе о нем хоть что-нибудь?
Синель отрицательно покачала головой:
– Я, кроме Паса с Эхидной, и по именам-то их никого не помню… ну, если не считать названия дней и месяцев.
– Тогда завтра ты должна открыть ему сердце, – велел Шелк, – и молиться, как не молилась никогда в жизни. Возблагодари его за доброту ко мне, расскажи, как отчаянно тебе… да и всем нам, живущим в этом квартале, нужна его помощь. Если молитва твоя будет искренней, чистосердечной, слова неважны: говори от себя, и этого будет довольно.
– Иносущий… ладно, запомню.
– Ну а теперь я тебя исповедую. Очищу от вины в гибели Дриадели и прочих свершенных тобою греховных делах. Преклони колени… да, вот здесь. На меня смотреть не обязательно.
Половину заброшенного мантейона занимало нечто вроде небольшого театра.
– Старое Окно все еще там, – объяснила Синель, указывая в глубину помещения. – Вроде задника, только занавесом постоянно закрыто. Занавесов у нас, кажется, пять или шесть, а туда, к Окну, мы уходим вытереться да припудриться. Шлангов там уйма – и на полу, и с потолка свисают.
Озадаченный, Шелк не сразу сообразил, что под «шлангами» имеются в виду священные кабели.
– Понимаю, – откликнулся он, – однако описанное тобою небезопасно. Надеюсь, никто из вас не пострадал?
– Как-то одна дуреха, свалившись со сцены, сломала руку, но только из-за того, что здорово перебрала.
– Должно быть, силы Паса воистину оставили это место… чему я вовсе не удивлен. Что ж, хорошо, – вздохнул Шелк, опустив на сиденья сумку и складной триптих. – Спасибо тебе, Синель. Если хочешь, ступай по делам, хотя я предпочел бы, чтоб ты осталась и приняла участие в экзорцизме.
– Если хочешь, патера, останусь, только сбегаю, поесть чего-нибудь ухвачу, ладно?
– Разумеется.
Проводив Синель взглядом, Шелк затворил за ней двери во внутренний двор. Упоминание о еде заставило вспомнить не только о сыре, припасенном на обед для себя, однако скормленном птице, но и о жареных помидорах. Несомненно, Синель побежала в кондитерскую напротив…
Твердо решив отвлечься от дум о съестном, Шелк пожал плечами и раскрыл сумку.
А впрочем, в доме ведь, кажется, имеется кухня. Если Кровь еще не обедал, по завершении экзорцизма он вполне может пригласить к обеду и Шелка… Давно ли он, сидя под смоковницей в саду, созерцал майтеру Розу, поглощавшую свежие булочки? Не один час тому назад, это точно, однако сам он небось не поделился с ней завтраком, а значит, наказан поделом.
– Не стану есть, – пробормотал он себе под нос, вынимая из сумки стеклянные лампады и небольшую скляницу с маслом. – Не стану тешить брюхо, пока кто-нибудь не пригласит к трапезе: тогда и только тогда освобожусь я от сего обета. О Могучая Сфинга, госпожа невзгод и лишений, услышь меня ныне!
Возможно, Орхидея пожелает вновь побеседовать с ним о приготовлениях к завтрашней службе, а судя по ее виду (весьма вероятно, обманчивому, как и множество внешнего), ест она часто и сытно и без труда может позволить себе каприз наподобие миски винограда либо блюда пончиков с персиковой начинкой…
– Мукор, ты здесь? – спросил он в полный голос, больше затем, чтоб заглушить мысли о пище. – Слышишь меня?
Ответа не последовало.
– Я, видишь ли, знаю: это твои проделки. Накануне ты сказала, что последуешь за мной, и утром я узнал твои черты в лице отца Ломелозии. Не ты ли, кстати, пила ее кровь? Ну а совсем недавно я снова узнал твое лицо в лице несчастной Дриадели.
Сделав паузу, Шелк вновь не услышал ни шепота на ухо, ни звука, кроме собственного голоса, отразившегося эхом от голых крылокаменных стен.
– Скажи же хоть что-нибудь!