ля них и для нас. Разумеется, есть у них и другие способы, позволяющие говорить с нами, и способов этих не перечесть… гадания авгуров – лишь один из них, однако это отнюдь не умаляет значения Окон, главного средства общения богов с людьми. Следовательно, стоит ли удивляться тому, что Пас лишил сей дом своего покровительства, после того как мы оставили его Окно в небрежении, в неисправности? Подчеркиваю: мы, поскольку не снимаю вины и с себя самого. В разгуле демонов виновны все мы, все жители Вирона без исключения! Готовясь к обряду экзорцизма, я сделал все, что сумел, дабы привести в порядок ваше Окно. Очистил и затянул контакты, срастил и соединил заново разорванные кабели, провел кое-какие другие, более сложные ремонтные работы… но у меня, как видите, ничего не вышло. В вашем Окне по-прежнему нет ни проблеска света, ни искорки жизни. Оно закрыто для Паса, и нам остается только надеяться, что он, удовольствовавшись не деянием, но искренностью стремлений исправить упущенное, вновь благословит этот дом, согласно нашим общим мольбам.
С полдюжины девушек начертали в воздухе символ сложения.
Одобрительно кивнув им, Шелк устремил взгляд в лицо невысокой смуглянки.
– Ну а сейчас я обращусь непосредственно к демонице, таящейся среди нас, ибо знаю: она здесь и слышит меня. Слушай же, демоница: великий бог, именуемый Иносущим, отдал тебя в мою власть. У тебя, как нам обоим известно, также имеется окно. Окно твое я способен закрыть и запереть, когда пожелаю. Оставь же дом сей навсегда, не то я сделаю это сегодня же! – провозгласил он, с силой ударив о сцену тростью, одолженной Кровью. – Тебе говорю: изыди!
Девицы вздрогнули, ахнули хором, глумливая ухмылка смуглянки исчезла, как не бывало. Казалось, ее терзал жар, но жар этот на глазах унялся, схлынул, унося с собой и горячечный бред.
– Что ж, пока сказанного мною довольно. Орхидея, недавно я спрашивал Синель, не вселялась ли демоница в тебя, и Синель ответила: нет. Так ли это?
Орхидея кивнула.
– Будь добра, встань и ответь вслух, громко, чтобы все слышали.
Орхидея, поднявшись с места, смущенно откашлялась:
– Нет, патера, в меня демоница не вселялась ни разу… и век бы мне, скажу откровенно, такого счастья не знать.
Несколько из девиц захихикали.
– Не бойся, впредь ни с кем из вас ничего подобного не случится. Полагаю, в этом я смело могу ручаться. Однако тебе, вне всяких сомнений, известно, с кем это уже произошло. Назови их.
– Фиалка и Крассула.
Шелк взмахнул тростью.
– Фиалка и Крассула, встаньте, будьте добры.
Обе нехотя поднялись на ноги. Фиалка оказалась одной из самых высоких, кареглазой брюнеткой с гладкими, глянцевито блестящими волосами, а Крассула – худой, простоватой, скромной до неприметности.
– Однако это не все, – объявил Шелк. – Насколько мне известно, среди вас есть по крайней мере еще одна жертва демоницы. Если ты испытала на себе одержимость, сделай одолжение, встань, хоть Орхидея и не называла твоего имени.
Кровь в заднем ряду с усмешкой пихнул Мускуса локтем, а тот, не прекращая чистки ногтей кончиком длинного ножа, улыбнулся ему в ответ. Девушки зашептались, таращась одна на другую, а невысокая смуглянка медленно поднялась с места.
– Благодарю, дочь моя, – продолжил Шелк. – Да, это ты и есть. Теперь демоница тебя оставила?
– Думаю, да.
– Вот и мне тоже так думается. Как тебя зовут, дочь моя?
– Мак, патера… только мне до сих пор малость не по себе.
– Понятно. Видишь ли, Мак, чуть ранее Орхидея в разговоре со мной обмолвилась о тебе, поскольку… – Тут Шелк едва не сказал, что причиной тому полагает полную внешнюю противоположность Синели, но в последний момент прикусил язык. – Поскольку ты весьма привлекательна с виду. Возможно, сие как-то связано с одержимостью, хотя этого я, разумеется, точно знать не могу. Скажи, Мак, когда ты пребывала во власти демоницы?
– Только что.
– Будь добра, громче. По-моему, тебя не всем слышно.
Мак повысила голос:
– Только что… до тех пор, пока ты, патера, не сказал: изыди.
– А что ты, Мак, чувствовала в это время?
Невысокая смуглая девушка задрожала.
– Нет, если тебе чересчур страшно, не говори. Хочешь, садись на место.
– Знаешь, я… будто бы умерла. Стало плевать на все… и я вроде здесь, однако где-то далеко-далеко. Вижу вокруг все то же самое, а означает оно совсем не то, что раньше… не объяснить что. И люди стали пустыми изнутри, будто одежда, которую никто не носит. Все до единого, кроме тебя.
– А я, – подала голос Фиалка, – перед тем лучшие заколки в прическу воткнула и вдруг взяла да положила одну на умывальник. Сама не хотела, а положила, а слив ее – раз! – и вроде как проглотил. И ведь хорошая заколка была, вправду хорошая, с бирюзой… а меня только смех разобрал!
– Ну а ты, Крассула, что скажешь? – кивнув Фиалке, спросил Шелк.
– А мне захотелось летать, и я полетела. Встала в постели, спрыгнула и вроде как полетела по комнате. Он меня – хлесть по уху, а мне плевать!
– Это не минувшей ли ночью? Вчера под утро демоница вселилась в одну из вас. Выходит, ее жертвой стала ты, Крассула?
Худенькая девушка молча кивнула.
– И визжала, стало быть, ты? Я в то время проезжал мимо, по Ламповой, и слышал визг.
– Нет, визжала не я… Дриадель. Демоница вернулась, и я начала швыряться во всех чем попало. А с полетом – то было в первый раз, еще в прошлом месяце.
Шелк, снова кивнув, устремил задумчивый взгляд к потолку.
– Благодарю, Крассула. И Мак с Фиалкой, конечно же, тоже благодарю от всего сердца. До сего дня мне еще ни разу не представлялось случая побеседовать с теми, кто побывал во власти демона, и ваши свидетельства могут оказаться крайне полезными.
Мукор убралась восвояси: по крайней мере, ее черт в чьем-либо лице Шелк больше не видел. При встрече на Солнечной улице Кровь говорил о людях, человеческих существах, способных вселяться в других людей… Интересно, не закрадывалось ли ему в голову подозрений, что демоница, повадившаяся докучать этому дому, – его собственная дочь?
Поразмыслив, Шелк счел за лучшее не давать Крови времени на раздумья о дочери.
– Ну а сейчас мы споем песнь, которую будем петь, продолжая обряд. Прошу всех встать и взяться за руки. Кровь, ты, и Мускус, и остальные должны петь тоже. Пройдите вперед, возьмите за руки стоящих рядом.
Слов «Хвалы Всем Богам» большинство собравшихся, конечно, не знало, однако Шелк разучил с ними припев и три первых куплета и в итоге добился вполне похвального исполнения – тем более что Мускус, обычно столь скупой на слова, подкрепил его на удивление недурным тенором.
– Прекрасно! Репетиция окончена, и сейчас мы приступим к обряду. Начнем снаружи. Вот этот горшочек краски и кисть загодя благословлены и освящены, – пояснил Шелк, продемонстрировав всем то и другое. – Прежде всего выберем среди вас, живущих в сем доме, пятерых. Этим пятерым под пение прочих предстоит восстановить изображение пустотелого креста над дверьми с Музыкальной улицы. Лучше всего, если среди них окажутся три девушки, испытавшие на себе власть демоницы. После этого мы трижды торжественно обойдем дом по кругу, а затем вновь соберемся здесь и завершим изгнание.
Снаружи, под изумленными взглядами уличных пострелят, таращившихся, тыкавших пальцами в сторону кучки до сих пор в большинстве своем полураздетых девиц, Шелк выбрал еще двух дополнительных их представительниц, остановив выбор на самых легких из тех, что относились к происходящему серьезнее остальных. Признаться, под открытым небом, посреди Музыкальной, «Хвала Всем Богам» звучала жидковато, однако пара дюжин сторонних зевак почтительно обнажили головы. Посерьезневшие, Кровь с Гольцом торжественно, по очереди, подняли каждую из пятерых избранниц на плечи, и вскоре практически стершийся пустотелый крест, гаммадион за гаммадионом, обрел изначальную яркость. После того как крест подчеркнули итоговой линией, Шелк сжег кисть и остаток краски в самой большой из кадильниц.
– А жертвы ты приносить разве не собираешься? – удивилась Орхидея. – Те, прежние, приносили.
– Я именно это и сделал, – объяснил Шелк. – В жертву не обязательно приносить живых тварей. То, что свершилось на твоих глазах, именуется бескровным жертвоприношением. Буде обряд экзорцизма потребуется повторить, мы принесем в дар богам животное и обведем священное начертание его кровью. Понимаешь ли ты, в чем суть жертвоприношения и чего ради мы все это делаем? Я полагаю, что зло вошло в твой дом именно этой дверью, с Музыкальной улицы, ибо только она ведет в оскверненный мантейон извне.
Орхидея неуверенно кивнула.
– Прекрасно, – с улыбкой подытожил Шелк. – Верша вторую часть обряда, мы трижды торжественно, колонной, обойдем по кругу весь дом. Я, возглавляя ход, буду читать Хресмологическое Писание. Тебе лучше всего идти следом за мной, а четверо мужчин пусть займут места так, чтоб поддерживать порядок.
Откашлявшись, он возвысил голос и обратился разом ко всем:
– Шагать в ногу, подобно колонне штурмовиков, необходимости нет! Нужно всего лишь не нарушать процессии, не растягиваться и внимательно слушать, что я буду читать.
Вынув из кармана очки, он протер рукавом стекла и водрузил их на нос. Одна из девиц нервно захихикала.
Засмеялась бы точно так же и Гиацинт, увидев его с этими крохотными, вечно слегка испачканными линзами поверх глаз? Безусловно, да: ведь во время их встречи она смеялась даже над куда менее забавными вещами…
Тут Шелку впервые пришло на ум, что в ее смехе будто бы слышалось искреннее веселье. Действительно, в то время у него на сердце тоже сделалось весело, пусть и без видимых причин.
Прочищая горло, он освежил в памяти собственные чувства.
Нет. Определенно, веселье – не то слово… не то. Счастье – вот это будет вернее.
Счастье…
Попробовав вообразить, как его мать угощает Гиацинт мутным зеленоватым лаймадом, которым они каждый год утоляли жажду в самую жаркую пору, Шелк потерпел полное фиаско.