Дрожи, охватившей все тело, сопутствовало ощущение, будто он пробуждается от сна.
Казалось, опустевший дом заполнен жутким безмолвием доверху. От кого же он слышал, что тише всего в тех домах, где нечисто, за миг до того, как тишину нарушат призрачные шаги? Разумеется, все до единого ждут снаружи, на Ламповой улице, где он оставил их… Ждут его возвращения, а он ничего, ничего не сможет им объяснить!
С этими мыслями Шелк представил себе обитательниц дома, безмолвно, неровной вереницей стоящих внизу, под окном, глядя друг на дружку, а то и попросту вдаль. Многое ли им удалось услышать? Вполне вероятно, ни слова.
Как ни подмывало его запрыгать, заорать, швырнуть в окно или в потемневшее стекло безвкусным кубком с так и не тронутым Орхидеей бренди, Шелк преклонил колени, начертал в воздухе знак сложения и вновь поднялся, навалившись всей тяжестью на одолженную Кровью трость.
Снаружи к Шелку немедля подступил Кровь, требуя ответа, кто призвал его наверх, но Шелк лишь отрицательно покачал головой.
– Так-таки и не скажешь?
– Ты ведь не веришь ни в богов, ни в демонов. Чего ради рассказывать тебе о том, над чем ты разве что посмеешься?
– Это был вовсе не демон! – воскликнула девушка с волосами, высветленными до того же соломенно-желтого оттенка, что и волосы Шелка.
– Обо всем, что ты могла слышать, надлежит молчать, – оборвал ее Шелк. – Тебе и слышать-то ничего не следовало.
– Мускусу с Окунем было велено разыскать всех девиц в заведении и собрать их на эту твою церемонию, – буркнул Кровь. – Если они кого-то проморгали, мне нужно об этом знать. Орхидея, ты своих девочек помнишь. Глянь-ка, все здесь или как?
Лицо Орхидеи застыло, подобно каменной маске.
– Все, кроме Дриадели, – кивнула она.
Мускус воззрился на Шелка, словно желая его прикончить. Встретившись с ним взглядом, Шелк отвернулся, возвысил голос и заговорил, обращаясь разом ко всем:
– Мы так и не завершили третьего круга, однако без этого не обойтись. Будьте добры, вернитесь по местам. И ты, – добавил он, стукнув пальцем по плечу Крови, – займи прежнее место в процессии.
Писание во время его отсутствия, заложив пальцем место, где он был вынужден прерваться, берегла Орхидея. Открыв увесистый том на нужной странице, Шелк двинулся дальше и вновь принялся читать вслух, по слову на шаг, как того требовал ритуал:
– «Человек сам творит себе условия, необходимые для движения вперед, борясь с животными страстями и уступая оным, и ни природа, ни опыт духовный, ни опыт материальный для сего не нужны. Источник своих страданий – он сам, и только он сам, однако воздействие этих страданий всякий раз весьма и весьма существенно, вот о чем надлежит неукоснительно помнить!»
Однако все эти слова не значили ничего: смысл их полностью затмевал сверхъестественно прекрасный лик Киприды. Казалось, она нисколько, ни в чем не похожа на Иносущего, и тем не менее Шелк чувствовал, что оба они едины, что Иносущий, говоривший с ним бессчетным множеством голосов, ныне попросту заговорил еще одним, новым. Да, сколько бы раз с того бесконечного мига во дворике для игры в мяч Шелк ни напоминал себе о предупреждении Иносущего – помощи, дескать, не жди, сомнений не оставалось: помощь ему ниспослана и будет ниспослана вновь. Руки его задрожали, голос сорвался, дал петуха, точно мальчишеский.
– «…обладает всего лишь мирскими амбициями и стремлениями!»
Что ж, вот и двери оставленного в небрежении мантейона с пустотелым крестом Паса, ярко, насвежо выведенного над притолокой черной, еще не успевшей просохнуть краской. Звучно захлопнув Писание, Шелк распахнул створки, ввел процессию внутрь и, заметно прихрамывая, поднялся на сцену, некогда – алтарную часть мантейона.
– Будьте любезны, сядьте. Не важно, кто с кем: надолго я вас не задержу. Обряд почти завершен.
Опершись на трость Крови, Шелк подождал, пока все не рассядутся.
– Сейчас я обращусь к демонице. Вижу, замыкавший процессию – Окунь, если не ошибаюсь, – закрыл за собой двери. Для данной части обряда их необходимо открыть.
Из памяти вмиг, словно волею одного из богов, всплыло имя худенькой девушки.
– Крассула, ты сидишь ближе всех. Не будешь ли ты любезна распахнуть двери пошире? Благодарю тебя. Поскольку ты – одна из испытавших на себе власть демоницы, пожалуй, финальную стадию экзорцизма уместно начать с тебя. Скажи, память у тебя хорошая?
Крассула истово замотала головой.
– Ладно. Кто на память не жалуется?
– Я, патера, – поднявшись с места, объявила Синель. – Я на память не жалуюсь, и в горле у меня с ночи еще ни капельки не было.
Шелк в неуверенности сдвинул брови.
– Пожалуйста, можно мне?
Поразмыслив, Шелк неторопливо кивнул. Ясное дело, поступок ее похвален… вот только справится ли? Будем надеяться, да.
– Запоминай формулу, которую потребуется изречь каждому в свою очередь: «Изыди во имя всех сих богов и более не возвращайся». Запомнила? Повтори-ка для верности.
– Изыди во имя всех сих богов и более не возвращайся.
– Прекрасно. Надеюсь, тебя слышали все. Закончив, я укажу на тебя. Тогда ты громко произнесешь собственное имя, а затем повторишь формулу: «Изыди во имя всех сих богов и более не возвращайся». Затем я укажу на следующую из собравшихся, на девушку рядом с тобой, и ей также потребуется, произнеся свое имя, повторить формулу, только что услышанную от тебя… и так далее. Всем ли вам все понятно?
Говоря, Шелк вновь, в который уж раз, обвел взглядом лица слушателей. Нет, Мукор и след простыл.
– Прекрасно, – подытожил Шелк, заставив себя как можно шире расправить плечи и выпрямить спину. – Буде в сих стенах пребывает кто-либо, явившийся не во имя богов, тебе говорю я: изыди! Именем Всевеликого Паса, Могучей Сфинги, Сциллы-Испепелительницы…
Звучащие под сводами мантейона имена казались обычными словами – пустыми, тщетными, словно дуновения жаркого ветра, то и дело докучавшего городу с самой весны, настолько, что имя Эхидны застряло у Шелка в горле.
– Именем Иносущего и Нежной Киприды, я, Шелк, велю! Изыди во имя всех сих богов и более не возвращайся!
С этими словами он указал на малиновокудрую девушку, и та во весь голос произнесла:
– Синель! Изыди во имя всех сих богов и более не возвращайся!
– Волчеягодник! Изыди во имя всех сих богов и более не возвращайся!
После девушек то же самое звучно, отчетливо произнесла Орхидея. Голос Крови, едва очередь дошла до него, и вовсе загремел, словно гром: следовало полагать, актерскими наклонностями природа его отнюдь не обделила. Тенор Мускуса, наоборот, прозвучал еле слышно, и в этот миг у Шелка создалось отчетливое впечатление, будто он не гонит прочь – призывает демонов.
Ожидавший своего часа на верхней из трех ступеней, Шелк указал на Окуня. Произнося собственное имя, Окунь запнулся, зато формулу пророкотал без запинки, и Шелк торопливо, невзирая на боль, поспешил вниз.
– Журавль, – заговорил доктор Журавль, чья очередь оказалась последней. – Изыди во имя всех сих богов и более не возвращайся. Ну а теперь…
Шелк, громко захлопнув двери, ведущие на Музыкальную, запер их на засов.
– Ну а теперь, – продолжил Журавль, – мне тоже пора вас покинуть: я уже опоздал. Лодыжку береги, не скачи жеребцом!
– Всего хорошего, – откликнулся Шелк. – Спасибо за лечение и за то, что подвез сюда, избавив от лишней ходьбы. Все могут идти, – добавил он в полный голос. – Обряд изгнания демона завершен.
Под гнетом внезапно навалившейся усталости он опустился на вторую из трех ступеней и размотал повязку. Девушки зашумели, заговорили все разом. Хлестнув повязкой о тускло-красные плиты пола, Шелк вспомнил науку Журавля и что было сил швырнул повязку в ближайшую стену.
Оживленно болтающие девушки гурьбой повалили на двор, и вскоре вокруг сделалось тихо. Решивший, что остался один, Шелк поднял взгляд. Прямо перед ним, как всегда молча, уперев руки в бока, стоял Мускус.
– Да, сын мой? В чем дело?
– Ты когда-нибудь видел, как сокол бьет насмерть кролика?
– Нет. Увы, все детство, за вычетом одного года, я провел здесь, в городе. Ты хочешь о чем-то поговорить со мной?
Мускус отрицательно покачал головой:
– Я просто хочу показать тебе, как сокол бьет кролика.
– Что ж, хорошо, – ответил Шелк. – Я весь внимание.
Однако Мускус не отреагировал на его согласие ни словом, ни даже жестом. Подождав с полминуты, а может, чуть больше, Шелк поднялся и крепко стиснул в ладони трость Крови.
Казалось, длинный нож возник в руке Мускуса из ниоткуда, словно призванный кивком Всевеликого Паса. Удар – и грудь Шелка взорвалась болью. Пошатнувшись, Шелк выронил трость, зацепил каблуком ступеньку за спиной и рухнул навзничь.
К тому времени, как ему удалось подняться, Мускус исчез, а в руке Шелка каким-то образом оказался азот Гиацинт, хотя Шелк совершенно не помнил, чтоб извлекал его из-под рубашки. В изумлении уставившись на оружие, Шелк выронил азот, под дробный стук рукояти о камень пола схватился за грудь и распахнул ризы.
Нет, на рубашке не обнаружилось ни крови, ни даже прорехи. Задрав подол, Шелк робко ощупал место удара. Воспалившийся, побагровевший, ушиб отозвался на прикосновение изрядной болью и капелькой темно-алой крови, выступившей из-под кожи в самой его середине.
Оправив рубашку, Шелк подобрал с пола азот, чтоб осмотреть рукоять, погладил кончиком пальца венчавший ее граненый самоцвет. Да, так и есть. Никаких чудес. Нанося удар, Мускус попросту до незаметности быстрым движением повернул нож острием к себе, а рукоятью – очевидно, заостренной либо резко изогнутой на конце – ударил его в самую середину груди.
А сам он, патера Шелк, верный слуга Иносущего, готов был убить Мускуса в уверенности, что Мускус желает ему смерти. Надо же… а ведь раньше он даже не подозревал в себе подобной готовности к человекоубийству! Придется впредь следить за собой, сдерживать нрав, особенно если Мускус поблизости.