Шелк с наслаждением разжевал и проглотил кусок сочного мяса.
– Нет, не обмолвился, однако крайне, до глупости неосторожно пытался поговорить с тобой посредством стекла в будуаре Гиацинт, о чем уже поминал.
Чистик задумчиво поскреб щетинистый подбородок.
– Об этом Кровь, может, и не узнает. Смотрители со временем забывают, что видели да слышали.
– Но может и узнать, – возразил Шелк, – а стало быть, тебе нелишне держаться настороже.
– Скорей уж не мне, а тебе, патера. Он же захочет вызнать, о чем ты собирался со мной говорить, а разговора-то не было, значит, из меня этого не вытянешь. И что ты намерен ему сказать, если прижмет?
– Если уж придется что-либо говорить, скажу чистую правду.
Чистик отложил вилку.
– Что я помогал тебе?
– Что ты беспокоился обо мне. Предупреждал меня насчет опасностей, подстерегающих путников за городом поздними вечерами. И мне хотелось сообщить тебе, что со мной все в порядке.
С этим Шелк вновь принялся за еду, а Чистик надолго задумался над услышанным.
– А что, патера, может быть, и пройдет. Может быть, и пройдет… если он вправду считает тебя за чокнутого.
– То есть за честного человека? Что ж, лучший способ слыть честным – быть честным… во всяком случае, способа еще лучшего я найти не сумел, вот и стараюсь жить честно.
– Притом что всерьез собираешься награбить для него двадцать шесть тысяч карточек?
– Да, если это необходимо для спасения нашего мантейона, а иначе их раздобыть не удастся. Тут уж поневоле придется выбирать из двух зол, совсем как минувшей ночью. Но, разумеется, я постараюсь никому не чинить вреда, а деньги брать только у тех, кто легко переживет их утрату.
– Так Кровь заберет твои деньги, патера, да посмеется над тобой от души.
– Ну, деньги я передам ему не прежде, чем он представит гарантии… однако слушай, я должен рассказать кое о чем еще. Я ведь уже упоминал, что Кровь просил меня очистить от демонов тот желтый дом?
– Заведение Орхидеи? Ага, было дело. Там и жила эта девчонка, Дриадель, только я раньше не знал, что Орхидея ей мать.
– Да, так и есть.
На середине стола имелось масло и мягкий, свежий хлеб. Намазывая себе ломоть, Шелк пожалел, что не сможет забрать с собою, в обитель, всю ковригу.
– Так и есть, и сейчас я расскажу об этом в подробностях. И об этом, и о Дриадели, умершей одержимой.
– Это уж твоя деляна, патера, а не моя, – крякнув от неожиданности, проворчал Чистик.
– Одержимость? Боюсь, ныне такими вещами всерьез не занимается никто. Вероятно, в прежние времена большинство авгуров верило в демонов – тот же патера Щука сему наглядный пример. Однако ныне я вполне могу оказаться единственным живым авгуром, искренне верящим в них, и то сомневаюсь, что моя вера в точности соответствует его воззрениям… его вере в демонов как духов, прокравшихся в наш круговорот без позволения Паса и стремящихся его погубить.
– А что насчет Дриадели? Она вправду дочерью Орхидеи была?
– Да, – подтвердил Шелк. – Я говорил о ней с Орхидеей, и та признала ее родной дочерью. Можно сказать, даже хвастала этим. А ты что о Дриадели можешь сказать? Какой она была при жизни?
– На вид симпатичная… – Запнувшись, Чистик ненадолго умолк. – Знаешь, патера, как-то неудобно с тобой о таких вещах. Она… ну, много чем могла порадовать, потому, как обычно, плевать хотела, что вытворяет и что о ней кто подумает… понимаешь, о чем я? Если б еще умела внушать людям, будто они ей нравятся, озолотилась бы, вот слово-лилия!
– Да, понимаю, – подтвердил Шелк, проглотив прожеванное. – Я отчего спрашиваю: задумался о личностях, свойствах характеров и так далее – не склонны ли люди определенного нрава подпадать под власть демонов чаще других… а Дриадели мне при жизни видеть не довелось. Разговаривали с ее матерью, услышали вопль, поспешили наружу и нашли ее лежащей замертво на ступенях. Заколотую кинжалом. Кое-кто заподозрил, будто она могла заколоться сама, а лицо ее… Тебе приходилось когда-нибудь видеть одержимых?
Чистик отрицательно мотнул головой.
– Вот и я впервые столкнулся с таким только сегодня утром, незадолго до того, как увидел тело Дриадели, – утерев губы салфеткой, продолжил Шелк. – И, видишь ли, умереть-то она умерла, однако ее лицо даже после смерти осталось… словно бы не совсем ее собственным. Помнится, мне оно показалось довольно-таки ужасным, а еще очень, очень знакомым. Глаза, нос, губы… и я, поразмыслив минутку, понял: да ведь она невероятно похожа на Орхидею, с которой мы только что разговаривали! А после спросил прямо, и Орхидея призналась, что Дриадель – ее дочь. Как я и предположил.
– Может, и мне следовало бы сообразить, но нет, даже в голову ничего подобного не приходило, – признался Чистик. – Дриадель ведь вон насколько младше.
Шелк скромно пожал плечами:
– Уверен, ты знаешь о женщинах гораздо больше, чем я. Возможно, я и разглядел так много, поскольку так мало в них смыслю. Понимаешь, не разбираясь в предмете, человек обычно примечает в нем самое основное, если вообще заметит хоть что-нибудь. Однако я вот что хотел сказать: ужасающее в ее лице тоже оказалось знакомым.
– Вот оно как? – Сдвинув брови, Чистик снова наполнил бокал вином. – Выкладывай, слушаю.
– Вся моя нерешительность и многословие – оттого, что я точно знаю: ты в это не поверишь. Однако Дриадель напомнила мне еще одну особу, с которой я также недавно имел разговор, а именно – Мукор, безумную девчонку, живущую у Крови на вилле.
Чистик отложил вилку в сторону, так и не отведав телятины, аппетитно дымящейся на ее зубьях.
– То есть ты, патера, хочешь сказать, ими обеими овладел один и тот же демон?
Шелк покачал головой:
– Этого я не знаю, но должен, обязан предупредить тебя вот о чем. По моему глубокому убеждению, дух Мукор следует за мной по пятам. Еще я обнаружил, что она, подобно демонам, а порой якобы и богам, способна каким-то образом вселяться в других людей. Сегодня утром я, вне всяких сомнений, видел ее черты на лице одного честного труженика. Затем она, овладев Дриаделью, пребывала в ней до самой смерти, а после я узнал ее еще в одной из девушек. Если все это верно, если она действительно способна на такие проделки и преследует меня, ты серьезно рискуешь, всего-навсего сидя со мной за одним столом. Я весьма благодарен тебе за сей воистину отменный ужин, еще более благодарен за вчерашнюю помощь и, мало этого, надеялся перед расставанием задать тебе пару-другую вопросов… однако мой долг перед тобою и без того уже немал. Очевидно, во время нашей беседы в мантейоне я, безмерно усталый, да к тому же зверски проголодавшийся, не подумал, какой опасности подвергаю тебя, но теперь, принимая ее во внимание, должен, обязан предостеречь: оставаясь в моем обществе, ты тоже можешь… подвергнуться одержимости.
Чистик осклабился.
– Но ты же авгур, патера! Разве тебе не по силам заставить ее сделать ноги, если она вздумает сгрябчить меня, пока мы тут сидим?
– Попробовать-то я попробую, но единственной имеющейся угрозой в ее адрес сегодня уже воспользовался, и чем еще пригрозить ей, не знаю. Ты не уходишь?
– Еще чего! Я лучше еще одним маульташеном с чуточкой вот этой подливы брюхо заправлю.
– Благодарю. Надеюсь, ты об этом не пожалеешь. Ты до сих пор не сказал ни слова насчет моих вчерашних довольно сомнительных успехов. Если опасаешься обидеть меня, уверяю: никто другой не сумеет осудить меня суровее, чем я сам.
– Ладно, давай об этом, – согласился Чистик, отхлебнув вина. – Во-первых, я вот что думаю: сумеешь поднять хоть тысчонку, убедись, что Кровь отпишет тебе мантейон, прежде чем выложишь голдяки. Ты тут недавно поминал о гарантиях, но я скажу так: не верь ни в какие гарантии, кроме купчей, подписанной и заверенной парой козырных свидетелей, не имеющих с Кровью никаких дел.
– Уверен, ты совершенно прав. Я сам думал примерно так же.
– Вот-вот. Держись начеку, не верь ему, что б он ни сделал. Захочешь поверить – не верь.
– Я буду весьма осторожен.
Пряный, практически черный соус, поданный к мясу на ребрышках, оказался неописуемо вкусным, и Шелк с наслаждением обмакнул в него еще один ломоть хлеба.
– Кроме того, ты, похоже, нашел свое истинное призвание, – осклабившись, продолжал Чистик. – Наверное, я сам бы на твоем месте сработал не шибко лучше, а может, и до тебя бы не дотянул… а ведь ты в первый раз шел на дело! К десятому я, пожалуй, сам с тобой пойти напрошусь, чтоб только поглядеть на твою работу.
– Надеюсь, до десятого раза не дойдет, – вздохнул Шелк. – Так оно будет к лучшему… для нас обоих.
– Дойдет, можешь не сомневаться. Ты ж подлинный сын Тартара, только сам об этом покуда не знаешь. Ладно, пусть не десятый, пусть третий, четвертый или еще какой, мне все едино хочется посмотреть, чем я сумею помочь козырному деловику вроде тебя. Не хочешь нынче ночью снова к Крови наведаться, свой топорик забрать?
Шелк с сожалением покачал головой.
– Пока лодыжка не срастется, работать на крыше я не смогу, да и работы там осталось куда меньше половины. Помнишь, я рассказывал про иглострел Гиацинт?
– Еще бы, патера! И про азот. Азот – штука славная, сам по себе пару тыщ карточек принесет, а может, и больше. Захочешь продать, могу свести тебя с тем, кто честную, слово-лилия, цену даст.
– Не получится: он ведь не мой. Думаю, Гиацинт решила одолжить его мне на время. Помнишь, я рассказывал, как говорил ей, что оружие взял лишь попользоваться и непременно верну, когда в нем не будет надобности? Знаешь, по-моему, не скажи я так, не послала бы она мне азот с доктором Журавлем… наверняка не послала бы.
На это Чистик не ответил ни словом.
– Разумеется, – в унынии продолжал Шелк, – две тысячи карточек, если мне вправду удастся выручить столько, не такая уж малая доля от требуемых двадцати шести. Грубо говоря, больше пяти процентов, и ты надо мной, конечно, будешь смеяться, но…
– С чего бы, патера? Не стану я над тобой смеяться.