Перышко – маленький мальчик, ученик из палестры Шелка.
сержант Песок – один из солдат виронской армии.
советник Потто – член Аюнтамьенто, ведающий обеспечением правопорядка и шпионажем; невысок, круглолиц, с виду обманчиво дружелюбен.
патера Ремора – коадъютор Кетцаля; ростом высок, худощав, длиннолиц, кожа землисто-сера, волосы длинны, темны. Титулуется «Его Высокопреосвященством».
майтера Роза – старшая из сибилл при мантейоне Шелка; по сути, набор протезов. Возраст – за девяносто.
патера Росомаха – молодой авгур.
комиссар Симулида – видный чиновник в правительстве Вирона; ростом высок, крайне тучен, носит пышные черные усы.
Синель – одна из девиц Орхидеи; лет девятнадцати, высока ростом, атлетически сложена, волосы красит в малиново-алый, огненный оттенок цветка-тезки. Прозвана Чистиком «Дойки».
Склеродерма – жена мясника. Торгует мясными обрезками на корм домашним животным, из-за чего прозвана соседями «торговкой кошачьим мясом»; мала ростом, но при этом необычайно толста.
Сфинга – одна из великих богинь, богиня войны и мужества, покровительница седьмого дня недели. Как правило, ассоциируется со львами и прочими представителями семейства кошачьих.
Сцилла – одна из великих богинь, богиня рек и озер, покровительница первого дня недели и родного города Шелка, Вирона. Как правило, ассоциируется с лошадьми, верблюдами и рыбами; изображается восьми-, десяти- либо двенадцатирукой.
Тартар – один из великих богов, бог ночи, преступлений и коммерции, покровитель третьего дня недели. Как правило, ассоциируется с совами, нетопырями, кротами, а также (подобно Иераксу) со всевозможными живыми тварями черной окраски.
Фельксиопа – одна из великих богинь, богиня колдовства, мистики, ядов, покровительница пятого дня недели. Как правило, ассоциируется со всевозможной домашней птицей, оленями, ланями, а также крупными и мелкими обезьянами.
Фэа – одна из великих богинь, богиня пищи и исцеления, покровительница шестого дня недели. Как правило, ассоциируется со свиньями.
Целаструс – одна из круга черных механиков, возглавляемого Наковальней.
Чикито – попугай, некогда живший у родителей Мамелхвы.
Чистик – вор-домушник, друг Шелка, предан майтере Мяте; человек рослый, сильный, с массивным подбородком и оттопыренными ушами. Прозван Синелью Ухорезом.
патера Шелк – авгур старого мантейона на Солнечной улице; двадцати трех лет, высок, строен, светлые волосы соломенного оттенка вечно растрепаны.
рядовой Шихта – один из солдат виронской армии.
патера Щука – авгур мантейона на Солнечной улице, предшественник Шелка, ныне покойный.
Эхидна – одна из великих богинь, супруга Паса, мать богов, главная богиня плодородия. Как правило, ассоциируется со змеями, мышами и прочими ползучими тварями.
I«У них же ученые были!»
Как только патера Шелк отворил дверь старенькой трехстенной обители авгура на косом перекрестке Солнечной и Серебристой, в домике вмиг, резко, словно по команде, воцарилась мертвая тишина. В самом неудобном кресле крохотной, душной селларии, выпрямившись, точно проглотил мерный кубит, замер Бивень, самый рослый из учеников палестры. Сомнений не оставалось: в кресло он поспешил рухнуть, едва заслышав негромкий лязг задвижки.
На высокой, обитой гобеленовой тканью спинке жесткого «гостевого» кресла восседала ночная клушица (о том, что сам же назвал птицу Оревом, Шелк вспомнил не ранее, чем переступил порог и затворил за собою дверь).
– Пр-ривет, Шелк! – каркнул Орев. – Шелк… Хор-роший!
– И тебе доброго вечера. Доброго вечера вам обоим. Благослови вас Тартар.
Бивень, приветствуя Шелка, вскочил, и Шелк взмахом руки велел ему сесть.
– Прошу прощения, Бивень. Воистину, я страшно, страшно перед тобой виноват. Майтера Роза ведь говорила, что собирается нынче вечером прислать тебя ко мне для разговора, а я совершенно об этом забыл. Столько всякого навалилось… ай! О Сфинга, Разящая Сфинга, смилуйся надо мной!
Причина последнего возгласа заключалась в боли, внезапно пронзившей лодыжку. Хромая к единственному на всю селларию удобному креслу, к тому, в котором обыкновенно читал, Шелк вдруг подумал, что его сиденье, вполне вероятно, еще не успело остыть. Не пощупать ли подушку, чтоб убедиться в верности догадки? Пожалуй, не стоит: к чему зря смущать мальчишку… однако, рассудив так, Шелк оперся на одолженную Кровью трость с головой львицы и из чистого любопытства пощупал сиденье свободной рукой. Так и есть: теплое!
– Я всего на минутку туда присел, патера. Оттуда твоя птица лучше видна.
– Разумеется, разумеется.
Усевшись, Шелк водрузил поврежденную лодыжку на скамеечку-генуфлекторий.
– Не сомневаюсь, тебе пришлось проторчать здесь добрых полвечера.
– Что ты, патера, всего пару часов! А до того я у отца полы мету, пока он кассу опустошает и убирает деньги в… под замок.
– Вот это правильно, – кивнув в знак одобрения, заметил Шелк. – Сообщать мне, где отец держит деньги, совсем ни к чему… – Тут он, вспомнив намерения силой отнять у Крови не что иное, как этот самый мантейон, слегка осекся. – Конечно, я их не украду, поскольку к имуществу вашей семьи никогда не прикоснусь даже пальцем, но мало ли кто еще может услышать!
Бивень заулыбался:
– К примеру, твоя птица, патера. Подслушает, а потом повторит. А еще, говорят, они порой блестящие вещи воруют, вроде колец или ложек.
– Вор-ровать – нет! – запротестовал Орев.
– Ну, я-то имел в виду подслушивающего человека. Сегодня мне довелось исповедовать одну несчастную юную девушку, и, кажется, снаружи, под окном, нас все это время кто-то подслушивал. Там, за окном, галерея, и в один прекрасный момент я, вне всяких сомнений, услышал скрип досок под его тяжестью. Хотел было подняться и поглядеть, но при моем-то увечье он наверняка успел бы скрыться, прежде чем я выгляну за окно, а едва снова сяду, ясное дело, вернулся бы, – со вздохом посетовал Шелк. – Одна радость: говорила она совсем тихо.
– Разве подслушивать таким образом – не грех перед богами, патера?
– Грех, и еще какой, но ему сие, боюсь, безразлично. Сквернее всего в этом деле то, что я знаю этого человека… да, пусть недавно, однако успел проникнуться к нему определенной симпатией. Судя по поступкам, в нем немало хорошего, как бы старательно он это ни скрывал.
Орев звучно захлопал здоровым крылом.
– Жур-равль!.. Хор-роший!
– Я его имени не называл, – сказал Шелк Бивню, – и ты никаких имен здесь не слышал.
– Не слышал, патера. Я вообще половину из того, что эта птица бормочет, разобрать не могу.
– Прекрасно. Возможно, тебе и меня куда лучше бы понимать разве что наполовину.
Бивень отчаянно покраснел:
– Прости, патера. Я не хотел… я это не потому, что…
– Я не к тому, – поспешно заверил его Шелк. – Совсем не к тому. Этой темы мы еще не коснулись, хотя со временем обязательно дойдем и до нее. Сейчас же я просто хотел сказать, что мне даже упоминать о принятой у той девушки исповеди вовсе не следовало. Устал невообразимо, вот и забываю следить за языком как подобает. С тех пор, как нас оставил патера Щука… счастье, что я еще могу довериться майтере Мрамор. Если б не она, пожалуй, давно бы свихнулся.
Кое-как совладав с бьющими через край мыслями, он подался вперед, оперся о подлокотник старого мягкого кресла.
– Так вот, я собирался сказать, что человек он хороший, добрый или, по крайней мере, не чужд добру, однако веры в богов лишен совершенно, и все-таки я собираюсь заставить его признаться в подслушивании, дабы затем исповедовать и очистить от сего греха. Разумеется, Бивень, задача мне предстоит не из легких, но я обдумал положение со всех сторон и способа уклониться от исполнения долга не нахожу.
– Понятно, патера.
– Нет, речь не о сегодняшнем вечере. Сегодня вечером, да и днем тоже, на мою долю выпало столько хлопот! Я видел… то, о чем рассказать тебе, увы, не могу. Однако проблема этого человека занимает меня с тех самых пор, как я вернулся домой. Увидел вон ту синюю штуку на птичьем крыле, она и напомнила.
– А я, патера, как раз удивлялся: что это у нее?
– Полагаю, своего рода лубок, – пояснил Шелк и бросил взгляд на часы. – Должно быть, твои отец с матерью уже потеряли всякий покой?
Бивень мотнул головой:
– Не потеряли, патера. Наша мелюзга знает, куда я пошел. Я им сказал перед уходом.
– Вот как? Ну, дай-то Сфинга.
Склонившись вперед, Шелк задрал кверху поврежденную ногу, спустил чулок и размотал повязку наподобие полосы тонкой замши.
– Ты, Бивень, когда-нибудь видел такие?
– А что это, патера? Вроде бы кожа?
– Нет, нечто намного, намного сложней, – объяснил Шелк, швырнув повязку мальчишке. – Будь добр, окажи мне любезность. Поддай ее посильнее ногой, чтобы о стену как следует шмякнулась.
Бивень в изумлении разинул рот.
– Если боишься сломать что-нибудь, швырни три-четыре раза об пол. Только, наверное, не здесь: здесь ковер. Вон там, где голые доски. И не забудь, посильнее.
Так Бивень и сделал.
– Горячая стала, – заметил он, возвращая повязку Шелку.
– Да, так и должно быть.
Повязка туго стянула ноющую лодыжку.
– Как видишь, – удовлетворенно улыбнувшись, продолжил Шелк, – это отнюдь не просто полоска кожи, хотя, возможно, внешняя ее часть – действительно кожа. Внутри же находится тончайший, не толще золотого лабиринта карточки, механизм. При встряске он поглощает энергию. В покое выделяет часть ее в виде тепла, а другую часть, как мне объяснили, в виде звука. Звука, которого мы не слышим – наверное, оттого, что он слишком тих либо слишком высок. Ты сейчас слышишь что-нибудь?
Бивень отрицательно покачал головой.
– И я не слышу, хотя улавливал на слух многое из того, чего не мог расслышать патера Щука, – к примеру, как скрипели петли садовой калитки, пока я их не смазал.