– Всем нам известно: смерть есть дверь к жизни, подобно тому, как жизнь наша есть дверь к смерти. Давайте же посмотрим, какой совет даст мудрость прежних эпох покидающей нас сестре и всем нам.
Здесь он сделал паузу: порог мантейона (благодаря огненным кудрям, освещенным жарким солнцем со спины, из дверного проема, спутать ее с кем-либо не представлялось возможным) переступила Синель. Да, верно, он ведь наказал ей прийти, практически потребовал ее присутствия… и вот она здесь. Шелк встретил ее улыбкой, однако глаза Синели – куда больше, темнее, чем ему помнилось со вчерашнего дня, – взирали только на тело усопшей.
– Будем надеяться, она не только подготовит нас к встрече со смертью, но и пособит нам изменить к лучшему наши жизни.
Вновь выдержав торжественную паузу, Шелк опустил взгляд к страницам.
– Всякий, кто чем бы то ни было опечален или недоволен, похож на поросенка, которого приносят богам, а он брыкается и визжит. Таков и тот, кто, уподобившись жертвенной голубке, молча оплакивает, как мы связаны с миром. Помните: только разумному существу дано следовать добровольно за происходящим, потому что просто следовать – неизбежно для всех.
Над амбионом поплыли пряди ароматного кедрового дыма. Огонь разожжен, жертвоприношения можно начинать. Сейчас майтера Мрамор, ожидающая в саду, увидит дымок, исходящий из божьих врат в крыше, выведет на Солнечную черную агницу и препроводит ее в мантейон с парадного входа. Вспомнив об этом, Шелк подал знак дюжим мирянам, поставленным у дверей, и боковые проходы начали заполняться народом.
– Воистину, вот оно, то самое наставление, которое нам и требуется. Вскоре я стану просить богов обратиться к нам непосредственно, если будет на то их воля. Но в силах ли боги сказать нам нечто лучшее, более подходящее, чем мудрость, ниспосланная ими минуту назад? Разумеется, нет! Подумайте сами. Что для любого из нас неизбежно? Смерть? Бесспорно, однако ж не только, вовсе не только! Все мы подвержены страху, и хворям, и бессчетному множеству прочих зол. Мало этого, сегодня нам суждено горевать об утрате подруги, утрате любимой, утрате родного чада!
Умолкнув, Шелк замер в ожидании. Только бы Орхидея не ударилась в слезы…
– Все это, – продолжил он, – не что иное, как условия нашего существования. Последуем же за происходящим добровольно!
Тем временем Синель уселась рядом с невысокой смуглянкой по имени Мак. Приглядевшись к ее неподвижному, исполненному грубоватой, жесткой привлекательности лицу, отметив пустоту ее взгляда, Шелк вспомнил, что она подвержена неодолимой тяге к пресловутому охряно-красному порошку под названием «ржавь». Помнится, Гиацинт тот же порошок, наоборот, взбодрил, но, видимо, на разных людей ржавь действует по-разному, и, кроме этого, Гиацинт, скорее всего, употребила ее не так много…
– Сию минуту Дриадель лежит перед нами, однако всем нам понятно: ее здесь нет. В этой жизни мы ее более не увидим. Она была добра, красива собой и великодушна. Делилась с нами всеми своими радостями. О чем она печалилась, нам уже не узнать, ибо она, не докучая окружающим горестями, несла их бремя сама. Известно нам, что ей благоволила Мольпа, поскольку умерла она в юности, а если кто-либо удивится – с чего бы, дескать, богине благоволить ей? – подумайте над сказанным мной хорошенько. Богачам благосклонности богов не купить: в круговороте и так все принадлежит им. Власть имущие не властны над нею тоже: ведь это мы подчинены им, а не они нам, и так будет вовеки. Возможно, мы, жители священного града Вирона, ценили Дриадель не слишком-то высоко – вне всяких сомнений, она заслуживала гораздо большего. Однако в глазах всеведущих богов наши оценки ничего не значат. В глазах всеведущих богов она бесценна.
Развернувшись, Шелк обратился к мерцающему серой рябью Священному Окну за спиной:
– Примите же, о бессмертные боги, сию прекрасную девушку! Пусть сердца наши рвутся от горя, мы – ее мать (тут мантейон наполнился негромким гулом: скорбящие зашептались, расспрашивая соседей) и ее друзья – не ропщем.
Туженицы, хранившие молчание, пока Шелк держал речь, завыли, завизжали в один голос.
– Не ропщем, но молим: поведайте нам о грядущем. О будущем – нашем, а также чужом. Поведайте, что же нам делать? Любое, пусть самое легковесное, ваше слово для нас драгоценно. Однако же, если вам будет угодно противное…
На этом Шелк замолчал, замер, воздев руки к Окну. Нет, все как всегда. Окно безмолвствует. Ни звука, ни вихря красок…
Выдержав паузу, Шелк опустил руки.
– Что ж, мы не ропщем по-прежнему. Не ропщем, но молим: удостойте нас беседы посредством приготовленных для вас жертв.
В мантейон, ведя за собою черную агницу, вошла майтера Мрамор, дожидавшаяся своего часа за порогом, на Солнечной.
– Вот эту прекрасную черную агницу приносит в дар Высочайшему Иераксу, Владыке Смерти, а значит, отныне и повелителю Дриадели, ее мать, Орхидея.
Натянув перчатки для жертвоприношений, Шелк принял от майтеры Розы священный нож с костяной рукоятью.
– Теперь агнец? – шепнула майтера Мрамор.
В ответ Шелк молча кивнул.
Едва различимый глазом укол, столь же быстрый взмах клинком, и агница распрощалась с жизнью. Майтера Мята, преклонив колени, подставила под струйку крови глиняный потир. Секунда-другая, и кровь из чаши, выплеснутая в огонь, впечатляюще зашипела, всклубилась паром над алтарем. Тем временем острие ножа Шелка нащупало сочленение двух позвонков, и голова истекающей кровью черной агницы отделилась от тела без сучка и задоринки. Высоко подняв отсеченную голову, Шелк возложил ее на огонь. За головою быстро, каждое в свой черед, в огонь отправились все четыре копытца.
С ножом в руке Шелк вновь повернулся к Священному Окну.
– Прими же, о Высочайший Иеракс, в жертву сию прекрасную агницу! Прими и услышь наши мольбы, поведай нам о грядущем. О будущем – нашем, а также чужом. Поведай, что же нам делать? Любое, пусть самое легковесное, твое слово для нас драгоценно. Однако же, если тебе будет угодно противное…
Выдержав паузу, Шелк опустил воздетые к Окну руки.
– Что ж, мы не ропщем. Не ропщем, но молим: удостой нас беседы посредством сей жертвы.
Подняв тушку агницы к кромке алтаря, он вскрыл ее брюхо. Наука авгуров зиждилась на ряде строгих, ненарушимых правил, но оставляла свободу и для индивидуальных интерпретаций. Изучив тугие петли кишок и кроваво-алую печень, Шелк содрогнулся. Майтера Мята, подобно всякой сибилле, немного разбиравшаяся в авгурстве, отвернулась от тушки жертвенной агницы вовсе.
– Иеракс предостерегает, что по пути, коим пошла Дриадель, предстоит отправиться многим другим, – возвестил Шелк, с трудом сдерживая рвущиеся наружу чувства. – Нас ждет моровое поветрие, а может, война, а может, голод. Не будем же сетовать на то, что бессмертные боги позволили любой из сих напастей поразить нас внезапно.
Прихожане зашевелились, беспокойно заерзали.
– Напротив, – возвысив голос, продолжал Шелк, – давайте сугубо, вдвойне поблагодарим богов, великодушно поделившихся с нами трапезой! Орхидея, сей дар поднесен тобой, и посему ты вправе первой претендовать на священную пищу, коей он сделался ныне. Желаешь ли ты взять его или хоть его долю себе?
Орхидея отрицательно покачала головой.
– В таком случае священная пища будет разделена между нами. Пусть каждый, кто пожелает, выйдет вперед и возьмет себе долю. Многие ли ждут снаружи? Сколько их? – возвысив голос, спросил Шелк у мирян, карауливших вход с Солнечной, хотя прекрасно видел, что постов они не оставили, а значит, ответ знал заранее.
– Сотни, патера! – откликнулся один из добровольных блюстителей порядка.
– Тогда я вынужден попросить всех получивших долю священной пищи немедля покинуть мантейон. Впускайте ожидающих по одному, вместо каждого из уходящих.
Во время прежних свершенных Шелком жертвоприношений тем, кто подходил к алтарю, доставалось не более тоненького ломтика на брата. Ныне Шелку представилась возможность дать волю собственной щедрости, и он воспользовался ею, да еще как: целая нога одному, половина филея другому, грудина целиком третьему, шея – одной из женщин, готовивших для палестры, бок – вдовой старухе, хозяйке дома в полусотне шагов от обители… Лодыжка побаливала, однако слова благодарности и улыбки на губах одаряемых окупали сие неудобство с лихвой.
– А этого черного агнца приношу в дар Сумрачному Тартару во исполнение обета я сам.
Расправившись с агнцем, Шелк вновь обратился к Священному Окну:
– Прими же, о Сумрачный Тартар, в жертву сего агнца! Прими и услышь наши мольбы, поведай нам о грядущем. О будущем – нашем, а также чужом. Поведай, что же нам делать? Любое, пусть самое легковесное, твое слово для нас драгоценно. Однако же, если тебе будет угодно противное…
Выдержав паузу, Шелк опустил руки.
– Что ж, мы не ропщем. Не ропщем, но молим: удостой нас беседы посредством сей жертвы.
Внутренности черного агнца являли собою картину несколько более благоприятную.
– Тартар, Владыка Тьмы, предупреждает, что многим из нас вскоре придется отправиться в подвластное ему царство, однако после мы вновь выйдем на свет. Каждого, кто пожелает, приглашаю выйти вперед и взять себе долю священной пищи.
Черный петух в руках майтеры Мрамор забился, захлопал высвобожденными крыльями… дурное знамение! Петуха Шелк принес в жертву целиком, наполнив мантейон зловонием горящих перьев.
– А этого барана серой масти приносит в дар богам Чистик. Не черный и не белый, баран сей не может стать даром кому-либо из великих богов или Девятерым совокупно, однако его позволительно предложить всем сущим богам либо определенному меньшему богу. Кому же мы пожертвуем его, Чистик? Боюсь, тебе придется ответить как можно громче.
Чистик поднялся на ноги.
– Тому самому, о котором ты постоянно рассказываешь, патера.
– То есть Иносущему. Пусть же он скажет свое слово посредством ауспиции!
Захлестнутый внезапной, не поддающейся объяснениям радостью, Шелк подал знак майтере Розе с майтерой Мятой, и те принялись заваливать алтарь благоуханным кедром, пока языки пламени, достигнув божьих врат, не заплясали над крышей.