Тогда Шелк, воздев кверху руки, вновь повернулся к Священному Окну. Пустое, словно никакой богини там вовсе не появлялось, Окно мерцало привычной серой рябью. Вчера, в желтом доме на Ламповой улице, богиня сказала, что вскоре – вскоре! – поговорит с ним снова…
«И слово сдержала», – подумал Шелк.
Тут ему как-то само собой пришло в голову, что отныне регистры позади Священного Окна не пусты, какими он привык видеть их с первого дня служения. Теперь один из них должен показывать цифру один, а другой – продолжительность сегодняшней теофании, измеренную в единицах, непонятных никому из живущих. Взглянуть бы на них сию же минуту, убедиться б в реальности всего, что он видел и слышал…
– Все вы вправе услышать…
Собственный голос прозвучал тоненько, жидковато, но на сей раз Шелк хотя бы расслышал его.
«Все вы вправе услышать собственные слова, когда совершенно себя не слышите, – подумал он. – Все вы вправе знать, что чувствовали, что сказали бы либо хотели бы сказать богине, но, увы, большинству из нас сие не дано».
Тем временем крики и шум шли на убыль, опадали, словно волна в озере.
«Мощнее, – велел себе Шелк, – от диафрагмы! Вспомни, за что тебя в схоле хвалили!»
– Все вы вправе узнать, что сказала и каким именем назвалась богиня. Имя ее – Киприда – как вам известно, не принадлежит к Девяти Именам. Еще, – не успев вовремя прикусить язык, добавил он, – вы вправе узнать, что недавно Киприда явила мне личное откровение.
Явила, однако велела никому о том не рассказывать, а он рассказал… Теперь она наверняка никогда не простит его, да и сам он уж точно никогда не простит себе этакой невоздержанности!
– Киприда упомянута в Писании семь раз. Там сказано, что она неизменно питает интерес к… к юным женщинам. К женщинам брачного возраста, особенно молодым. И, несомненно, заинтересовалась Дриаделью. Заинтересовалась, я уверен.
В мантейоне сделалось тихо, многие внимательно слушали, однако в голове Шелка, обремененной чудом богоявления, не осталось ни одной связной мысли.
– Итак, Пригожая Киприда, удостоившая нас немыслимой благосклонности, упоминается в Хресмологическом Писании семь раз… впрочем, об этом я, кажется, уже говорил, хотя некоторые из вас меня, вполне возможно, не слышали. В дар ей надлежит приносить белых голубей и белых же кроликов, отсюда и голуби… да. Голуби – дар Киприде от ее матери… то есть от матери Дриадели. От Орхидеи.
К счастью, тут ему, словно по подсказке богов, вспомнилось еще кое-что.
– В Писании Киприда почитается любимой спутницей Паса среди всех меньших богов.
Сделав паузу, Шелк сглотнул:
– Да, я сказал, что все вы вправе услышать все изреченное ею. Так велит мне канон. К несчастью, соблюсти каноны я сейчас не смогу, как бы мне того ни хотелось. Часть ее слов предназначена единственно для главной из скорбящих. Сию часть мне надлежит передать ей наедине, и я постараюсь устроить это немедленно, как только покончу с прочим.
Множество лиц всколыхнулось, заволновалось, словно море; туженицы – и те слушали Шелка с вытаращенными глазами, в изумлении поразевав рты.
– Она… то есть Пригожая Киприда… сообщила о трех вещах. Одна из них – та самая весть, которую я должен передать приватно. Еще она удостоила нас пророчества, дабы все вы уверовали, и… По-моему, сомневающихся здесь, среди нас, нет ни единого, но, может статься, кто-то из вас усомнится в сегодняшней теофании позже. Возможно также, что она имела в виду весь наш город, всех жителей Вирона. Пророчество ее таково: здесь, в Вироне, будет совершено величайшее преступление, причем успешное. Киприда накроет… э-э… преступников собственной мантией, и посему они преуспеют в задуманном.
Потрясенный до глубины души, Шелк замолчал, лихорадочно собираясь с мыслями, но тут на выручку ему пришел незнакомец, сидевший невдалеке от Чистика.
– Когда?! – во весь голос заорал он. – Когда его ждать?
– Сегодня ночью, – откашлявшись, ответил Шелк. – Киприда сказала: сегодня ночью.
Вопрошавший, захлопнув разинутый рот, оглядел сидевших рядом.
– И, наконец, третье: вскоре она снова явится к сему Священному Окну. Об этом я и просил ее – должно быть, некоторые из вас слышали как. Молил ее вернуться, и она ответила, что вернется к нам в самом скором будущем. Вот и все… все, что я могу сказать ныне.
Увидев склоненную голову майтеры Мрамор, Шелк почувствовал, что она молится за него, молится об укреплении его сил и самообладания, которых ему явно недоставало, и сам факт сей чудесным образом придал ему сил.
– Теперь я должен просить главную из скорбящих подняться сюда. Орхидея, дочь моя, будь добра подойти ко мне. Нам следует удалиться в… в уединенное место, где я смогу передать тебе весть от богини.
С этой целью Шелк решил вывести Орхидею боковой дверью в сад, но мысли о саде заставили его вспомнить про нетель и прочие жертвы.
– Вы же все будьте добры остаться на местах, либо, если угодно, расходитесь, позвольте другим приобщиться к священной трапезе. Сие будет благим деянием. Прощание с Дриаделью продолжится, как только я передам весть богини по назначению.
Прихватив с собой оставленную позади Священного Окна трость Крови с головой львицы на набалдашнике, он повел Орхидею вниз, к боковой двери.
– Снаружи, в беседке, есть скамьи. С твоего позволения, мне нужно снять с ноги вот эту повязку и ударить ею обо что-нибудь твердое. Надеюсь, ты не возражаешь?
Орхидея оставила вопрос без ответа.
До выхода в сад Шелк даже не понимал, какая жара царит в мантейоне, возле алтарного огня. Казалось, сад раскален докрасна: кролики, лежа на боку, жадно хватали ртом воздух, травы майтеры Мрамор увядали едва ли не на глазах, но ему сухой, знойный ветер показался прохладным, а пылающий брус полуденного солнца, в другое время ударивший бы в лицо, точно молот, совершенно утратил силу.
– Ох… горло промочить надо бы, – выдохнул он. – То есть воды напиться. Кроме воды, у нас ничего нет. Не сомневаюсь, тебе тоже хочется пить.
– Уж это точно, – подтвердила Орхидея.
Проводив ее в беседку, Шелк дохромал до кухни обители, покачал ручку помпы, пока из носика не хлынула вода, и с наслаждением подставил под струю голову.
Вновь выйдя в сад, он подал Орхидее кружку с водой, а вторую, для себя, наполнил из прихваченного с кухни карафа.
– По крайней мере, холодная. Сожалею, что не могу предложить тебе вина. Через день-другой благодаря тебе запасусь, но сегодня с утра просто времени не хватило.
– Вода – как раз то, что мне нужно. Голова разболелась, – призналась Орхидея. – Красива она была, верно?
– Богиня? О да! Она… она просто прекрасна. Ни один из художников…
– Я о Дриадели.
Осушив кружку, Орхидея протянула ее Шелку, и Шелк, кивнув, наклонил над ее кружкой караф.
– Как считаешь, патера, эта богиня вправду могла явиться к нам из-за нее… пусть даже не только? Хотелось бы думать… почему нет?
– Лучше я сразу изложу весть от богини, – заметил Шелк. – И так уже затянул с этим непозволительно долго. Киприда велела передать тебе следующее: та, кто любит хоть кого-то, хоть что-то помимо себя самой, не может быть особой вовсе уж, непоправимо скверной. Тебя на время спасла Дриадель, но теперь ты, спасения ради, должна подыскать нечто новое. Полюбить кого-то, что-то еще.
Долгое время (так показалось Шелку) Орхидея хранила молчание. Белая нетель, лежавшая под чахнущей смоковницей, заворочалась, укладываясь поудобнее, зачавкала жвачкой. Люди, ждавшие на Солнечной, по ту сторону садовой ограды, возбужденно роптали, тараторили меж собой. О чем они говорят, Шелк разобрать не мог, но догадывался.
– Неужели любовь вправду значит больше, чем жизнь, патера? – пробормотала Орхидея, наконец-то нарушив молчание. – Неужели она важней?
– Не знаю. Может, и да.
– Вообще-то я много чего любила, – с горькой, невеселой улыбкой заметила Орхидея. – Прежде всего те же деньги… однако на все это сотню карточек выложила, так? Может, на самом деле я люблю их не так уж сильно?
Шелк призадумался, собираясь с мыслями.
– Видишь ли, богам приходится говорить с нами на нашем языке, на языке, постоянно искажаемом, уродуемом нами самими, поскольку другого мы не поймем. Возможно, у них имеется тысяча разных слов для тысячи разных видов любви, а может, и десять тысяч слов для десяти тысяч оных, но, изъявляя нам свою волю, они вынуждены на наш манер заменять их все одним словом: «любовь». Должно быть, это порой затуманивает смысл их речений.
– Непростую ты мне, патера, задал задачку…
Шелк покачал головой:
– Я ни минуты не думал, что она окажется простой, и, полагаю, Киприда так не думала тоже. Будь это пустяком, уверен, богиня не стала бы предостерегать тебя ни о чем.
Орхидея принялась перебирать гагатовые бусины.
– А я-то гадала, отчего кто-нибудь – та же Киприда, или Пас, или другой кто – не уберег ее… но теперь до меня, кажется, дошло. Теперь-то понятно.
– Так объясни и мне, – попросил Шелк. – Я вот не понимаю этого, но очень, очень хотел бы понять.
– Все просто: чтоб от другой беды уберечь. Смешно, да? По-моему, Дриадель не любила никого, кроме меня, и если б я померла прежде… – Орхидея пожала плечами. – Вот боги и рассудили: пускай уйдет первой. Красива она была. Куда красивей, чем я, даже в лучшие мои годы. Всем хороша, только воли ей не хватало… по-моему. А ты сам, патера, что в жизни любишь?
– Не знаю, – признался Шелк. – В прошлой беседе ответил бы: наш мантейон, но с тех пор многое изменилось. По крайней мере, на мой взгляд. Пытаюсь любить Иносущего, постоянно говорю о нем, это Чистик заметил верно, однако порой готов его возненавидеть: конечно, он оказал мне великую честь, но и ответственность на меня взвалил неимоверную.
– Ты удостоился просветления. Так мне сказал кто-то по дороге сюда. Говорят, ты собираешься вернуть нам Хартию, а сам станешь кальдом.
Шелк, покачав головой, поднялся со скамьи.
– Пойдем-ка внутрь. Там нас, в такой-то жаре, дожидаются пятьсот человек.