– К нам вправду богиня приходила, патера?
– Настоящая?
– Какова она собой?
– Ты хорошо ее рассмотрел, патера?
– А поговорить с ней успел?
– А она тебе что сказала?
– Можешь нам рассказать, что она говорила?
– Да, что она говорила?
Шелк поднял руку, призывая мальчишек к молчанию.
– Вы сами могли бы увидеть ее, если б соизволили посетить жертвоприношение, как вам и полагалось.
– Нас не пустили.
– Внутрь войти не позволили.
– Весьма прискорбно слышать, – ничуть не кривя душой, сказал обоим Шелк. – Иначе вы бы узрели Пригожую Киприду вместе со мною, в отличие от прочих собравшихся, а собралось их, сдается мне, сотен пять, если не более. Итак, слушайте. Знаю, вам не терпится получить ответы на заданные вопросы – сам бы на вашем месте от любопытства сгорал, однако в течение пары следующих дней мне придется немало рассказывать о сегодняшней теофании, и я не хотел бы утратить свежести впечатлений. Кроме того, я непременно расскажу о ней всем вам, в палестре, во всех подробностях, а слушать одно и то же дважды, согласитесь, скучно.
Присев на корточки, Шелк устремил взгляд в изрядно перепачканное лицо меньшего из мальчишек.
– А для тебя лично, Лисенок, во всем этом есть особый урок. Всего лишь два дня назад ты спрашивал, действительно ли в нашем Окне появится кто-нибудь из богов, помнишь?
– Ага. И ты сказал, что этого придется ждать долгое время, а на самом деле долго ждать не пришлось.
– Нет, Лисенок, не совсем так. Я говорил: возможно, этого придется ждать очень долгое время, но в основном ты совершенно прав. Действительно, я полагал, что ждать нам придется долго, быть может, не одно десятилетие, и самым прискорбным образом ошибся, однако речь не об этом. Указать мне хотелось на следующее: когда ты задал вопрос, остальные ученики рассмеялись. Решили, будто он смешон до нелепости. Помнишь?
Лисенок без тени улыбки кивнул.
– Все рассмеялись, словно вопрос твой глуп, поскольку искренне сочли его глупым. Однако тут они ошиблись еще прискорбней, чем я, и теперь это, не сомневаюсь, понятно даже им. Вопрос твой был серьезен и весьма важен, а ошибся ты лишь в одном – задав его тому, кто знает разве что самую малость больше, чем ты. Посему запомни этот урок как следует: впредь никогда не позволяй насмешкам отвратить тебя от серьезнейших, важнейших вопросов всей жизни. Запомни и никогда о том не забывай.
С этими словами Шелк сунул руку в карман.
– А сейчас, ребятишки, у меня есть для вас поручение. Сбегал бы сам, да только еле хожу, не говоря уж о беготне. Вот тебе, Ворсинка, пять долек. Держи. А тебе, Лисенок, вот еще три. Сбегай, Лисенок, к зеленщику, скажи, что овощи для меня, и попроси дать чего-нибудь самого лучшего, свежего, на все деньги. Ты, Ворсинка, отправляйся в мясную лавку и попроси мясника отпустить мне хорошего мяса на ребрышках на все пять долек. Вернетесь с покупками, получите по… – Шелк ненадолго задумался. – По полдольки каждый.
– Каких ребрышек, патера? Бараньих или свиных? – уточнил Ворсинка.
– Оставим сие на усмотрение мясника.
Проводив взглядом со всех ног устремившихся прочь мальчишек, Шелк отпер калитку и вошел в сад. Как и говорила майтера Мрамор, трава оказалась изрядно истоптана. В той же мере пострадали и грядки с высаженной майтерой зеленью: урон был прекрасно виден даже в последних, угасающих на глазах проблесках дня.
«Что ж, – философски рассудил Шелк, – выдайся год обычным, ее грядки в любом случае принесли бы последний урожай не одну неделю назад».
– Патера!
Голос принадлежал майтере Розе, высунувшейся из окна киновии и машущей Шелку рукой (непочтительность, коей сама она попрекала бы майтеру Мрамор либо майтеру Мяту до скончания века).
– Да? – откликнулся Шелк. – В чем дело, майтера?
– Они вернулись с тобой?
Шелк дохромал до окна.
– Твои сибы? Нет. Они собирались вернуться вместе, пешком. Думаю, вскоре прибудут.
– Время ужина давно миновало, – весьма очевидно погрешив против истины, объявила майтера Роза.
Шелк улыбнулся:
– Ужин для тебя тоже вскоре прибудет, и да благословит Сцилла твою трапезу.
С этим он, не прекращая улыбаться, отвернулся и поспешил удалиться, пока майтера Роза не начала расспросов.
На ступенях крыльца, ведущих к кухонной, задней двери обители, обнаружился сверток в белой бумаге, перевязанный белым шнурком. Подобрав сверток, Шелк озадаченно повертел его в руках и отпер дверь.
– Пр-ривет… Шелк! – прокаркал Орев, восседавший на кухонном столе и, судя по россыпи брызг, утолявший жажду водой из отведенной ему чашки.
– И тебе привет, – отвечал Шелк, вынимая из ящика нож для фруктов.
– Птичка… р-резать?
– Нет. Я собираюсь всего лишь вскрыть этот сверток. Я слишком устал – а может, обленился, – чтобы распутывать эти узлы, однако, разрезав их, в любом случае сберегу большую часть шнурка. Покончил ли ты, Орев, с выгнанной мною вон крысой?
– Славная др-рака!
– Полагаю, тебя надлежит поздравить с победой, а также поблагодарить. Что ж, поздравляю и благодарю.
Под белой бумажной оберткой таилась целая коллекция изрядно пахучих мясных обрезков.
– А! Это кошачье мясо, Орев. После того как однажды мне на голову опрокинули целое ведерко сего лакомства, я его до смерти ни с чем не перепутаю. Склеродерма обещала занести нам толику и, как видишь, слово уже сдержала.
– Кор-рм? Сейчас же?
– Если угодно, ешь. Я от подобного корма предпочту воздержаться. Хотя ты ведь наверняка слопал изрядную часть убитой тобою крысы, а стало быть, не уверяй, будто все еще голоден!
Орев всего лишь захлопал крыльями и вопросительно склонил набок голову.
– Хм… я вот совсем не уверен, что так много мяса тебе на пользу.
– Мяс-ца… Хор-рошо!
– Вообще-то не слишком, – вздохнул Шелк, придвигая к птице бумагу, – но если оставить все это на потом, оно только сильнее испортится. Сохранить мясо от порчи нам негде, а стало быть, валяй, ешь, если угодно.
Орев немедля подхватил кусок мяса и, изловчившись, наполовину вскочил, наполовину взлетел с ним на шкаф для съестного.
– Благослови Сцилла и твою трапезу.
Тут Шелку в двухтысячный раз пришло в голову, что трапеза, благословленная Сциллой, согласно логике должна состоять из рыбных блюд – как изначально, в прежние времена, согласно намекам, имевшимся в Хресмологическом Писании. Вздохнув, он сбросил ризы и повесил их на спинку кресла, некогда принадлежавшего патере Щуке. Со временем их придется отнести наверх, в спальню, вычистить и повесить как подобает, а после еще извлечь из большого переднего кармана риз принадлежащий мантейону экземпляр Писания и вернуть его на место…
Однако и то и другое вполне могло подождать, и Шелк предпочел со всем этим не торопиться. Растопив плиту, он вымыл руки, отыскал сковороду, в которой накануне жарил помидоры, накачал в старую любимую кастрюльку патеры Щуки воды и поставил ее на огонь. Стоило ему задуматься о чайнике и мате, а может, кофе, в дверь с Серебристой улицы постучались.
Отодвинув засов, Шелк принял от Ворсинки примерно такой же сверток, как найденный на ступенях, только намного больше, и полез в карман за обещанной половиной дольки.
– Патера…
Личико Ворсинки сморщилось, искривилось от напряжения, словно сведенное мучительной судорогой.
– Да? Что с тобой?
– Не надо мне ничего. Вот.
С этим Ворсинка протянул ему на грязной ладошке пять блестящих квадратиков, крохотных долей, отрезанных от того же количества карточек.
– Это что же, мои?
– Ага, – кивнув, подтвердил Ворсинка. – Он их не взял.
– Понятно. Денег не взял, однако мясо на ребрышках отдал тебе сам: ведь ты-то определенно не стал бы заворачивать его в бумагу. Ну а поскольку он отказался взять с меня деньги… зря я, однако ж, велел сказать, что ты прислан мной… ты, мальчик честный и набожный, решил последовать его примеру.
Ворсинка важно, степенно кивнул.
– Что ж, ладно, настаивать не стану, однако я должен твоей матери дольку. Четыре давай сюда, а пятую передай ей. Сделаешь?
Ворсинка, снова кивнув, вручил Шелку четыре дольки и поспешил скрыться в сгущавшихся сумерках.
– Ребрышки не для тебя и не для меня, – назидательно сообщил Шелк птице на шкафу со съестными припасами, затворяя дверь на Серебристую и водружая на место тяжелый засов, – так что их трогать даже не думай.
Как ни велика была его сковорода, мясо на ребрышках заполнило ее до краев. Сдобрив его крохотной щепотью драгоценной соли, Шелк поставил сковороду на плиту.
– Нас превратили в плутократов от сверхъестественного, – в порядке непринужденной беседы сообщил он Ореву, – причем до такой степени, что просто стыдно становится. У одних – взять для примера хоть Кровь – есть деньги. У других – власть, как у советника Лемура. У третьих, наподобие Чистика, – сила и храбрость. А у нас что? Боги да призраки!
– Шелк… Хор-роший! – прокаркал Орев с верхушки шкафа для провизии.
– Если это значит, что тебе все понятно, ты понимаешь гораздо больше, чем я. Тем не менее я тоже стараюсь во всем разобраться. Стараюсь понять… Деньги плутократам от сверхъестественного, очевидно, не требуются, однако они, что также вполне очевидно, получают их невозбранно, а сила и мужество сами спешат им на помощь.
Устало рухнув в кресло с вилкой в руке, Шелк подпер свободной рукой подбородок.
– Что им действительно необходимо, так это мудрость. Богов и призраков не понимает никто, однако нам требуется понимать их: сегодня – Владычицу Киприду, прошлой ночью – патеру на верхней площадке лестницы и так далее и так далее.
Орев, придвинувшись к краю шкафа, свесил вниз голову.
– Человек… сквер-рный?
Шелк отрицательно покачал головой.
– Быть может, ты скажешь, что я упустил из виду Мукор, однако она не мертва, а следовательно, не может быть призраком, и, разумеется, не принадлежит к сонму богов. В действительности повадки у нее – почти в точности как у демона, а сие заставляет вспомнить, что у нас имеются и таковые. По крайней мере один, тот, что вился или до сих пор вьется возле бедняжки Ломелозии. Доктор Журавль полагает, будто она укушена каким-то нетопырем, однако сама Ломелозия жаловалась на некоего старика с крыльями.