– Ну вот и он, – объявила Синель. – Сам ему и выкладывай, с чем явился.
Мускус, утробно зарычав, оттолкнул ее с дороги, по-кошачьи пересек селларию и уселся в то самое кресло, где Шелк обычно читал.
– Не хотелось бы показаться негостеприимным хозяином, – откашлявшись, заговорил Шелк, – однако прежде всего я должен спросить вас обоих, что вы здесь делаете.
Мускус хищно оскалился. Синель покусилась принять скромный, чопорный вид, что ей почти удалось.
– Ну, не готова… не готова я тащиться за арманекроном в такую даль вот в этой хлипкой обувке! Тем более на могилу Орхидея нам идти не велела. Велела только прийти на прощание с Дриаделью, я и пришла. Некоторые – вон, даже на службе не появились.
– Продолжай, продолжай, – кивнул Шелк.
– И ты сам тоже ни о чем больше не говорил. Сказал: прийти, помолиться. Я так и сделала.
– Женщинам не положено переступать порог обители авгура, – резко заметил Шелк.
В его кресле расселся Мускус, а удовольствоваться одним из других ему не хотелось из принципа.
– Прошу прощения.
Кастрюля с водой на кухонной плите кипела вовсю. Добавив в топку изрядной величины поленце, Шелк отыскал в углу одолженную Кровью трость.
– Вот оно как, – заговорила Синель, едва он вернулся в селларию. – Стало быть, мне сюда заходить нельзя… но я-то об этом не знала. Хотела поговорить с тобой в мантейоне, пока ты крышку гроба завинчиваешь, да хема эта с нас глаз не сводила… словом, время и место оказались не лучшими. Тогда я решила подождать тебя там, но ты все не возвращался. Прождала пару часов впустую, пить захотела, вышла в ваш сад и нашла этот милый домик. Поиграла немного с твоей ручной птицей, а потом… а потом прилегла и сама не заметила, как задремала.
Шелк кивнул собственным мыслям.
– Сколько мне помнится, ты нюхаешь ржавь, а порой наверняка выпиваешь, причем помногу. А вчера, во время изгнания демона, похвастав хорошей памятью, обмолвилась, что в тот день не выпила ни капли. Уж не пила ли ты здесь?
– Я что же, с бутылкой на похороны Дриадели пойду?!
Мускус, хихикнув, вынул нож и принялся чистить острием ногти.
– Наверное, нет, – признал Шелк. – Если ты и прихватила с собой бутылку, то совсем маленькую, иначе я бы ее заметил. Но у тебя наверняка имеются деньги, а рядом, буквально в паре шагов, найдется дюжина мест, где торгуют и пивом, и бренди, и вообще всем, чего душа пожелает.
– Сколько ты получил от Орхидеи? – подал голос Мускус.
– Спроси у нее. Она тебя знает и, несомненно, боится – подобно многим из ее девушек. Уверен, она расскажет все без утайки.
– По слухам, много. Кучи цветов, живности столько, что всех богов в Майнфрейме можно неделю кормить до отвала. За все про все уже набегает солидно. Да еще эта шлюха в постели, сколько ты ни прикидывайся, будто не знаешь, для чего она здесь… путт.
Синель оправила платье.
– На меня посмотри. Видишь, одета. А если что, разве одетой осталась бы?
Шелк с силой стукнул об пол наконечником трости, одолженной Кровью.
– Что за вздор?! Помолчите-ка оба! Значит, у тебя, Синель, есть ко мне разговор? Но я еще днем пытался поговорить с тобой в мантейоне, однако ты не ответила.
Уже не впервые заметив за нею манеру взирать ему под ноги с легкой улыбкой, словно ее изрядно забавляют его стоптанные черные ботинки, Шелк вдруг почувствовал, что эта привычка может стать для него слишком, слишком знакомой.
– Объяснись, – велел он, – либо уйди немедля.
– В то время я не могла с тобой говорить, патера. О стольком подумать требовалось!.. Вот и решила я подождать. Чтоб, понимаешь, помириться с тобой… вот примерно как Мускус сказал. Только поговорить тоже хотела, но чтобы рядом не было никого.
– Понятно. Ну а тебя, Мускус, что сюда привело? Тоже нужда в приватном разговоре? Учти, для тебя у меня накопилось немало резкостей.
На лице Мускуса мелькнула гримаса удивления, острие ножа в его руках на миг замерло, прервав чистку ногтей.
– Могу сказать хоть сейчас. Меня прислал Кровь.
– Так я и полагал, – кивнул Шелк.
– Сколько он там тебе сроку давал? Четыре недели, так, что ли?
– Четыре недели, – снова кивнув, подтвердил Шелк. – К завершению коих я должен собрать и представить ему существенную сумму денег. После чего мы с ним договоримся об остальном.
Мускус упруго, гибко, словно один из зверей, которых Мукор назвала рысями, поднялся на ноги, поднял нож, развернув клинок плашмя, а острие нацелив в грудь Шелка, заставив его поневоле вспомнить о предостережении, прочитанном во внутренностях барана, приведенного Чистиком.
– Тому уговору конец. Четыре недели… Дерьма собачьего – четыре недели! Неделя на все про все.
– Бедный Шелк? – прокаркал Орев с верхушки пыльного шкафа для разных разностей.
– Но мы ведь договорились, – напомнил Шелк.
– Хочешь, лохмать твою, поглядеть, чего стоит ваш уговор? – прошипел Мускус, сплюнув Шелку под ноги. – Неделя на все про все. Может быть. А там мы придем снова.
– Человек… сквер-рный!
Длинный клинок, сверкнув молнией в полумраке селларии, со стуком вонзился в стенную панель над шкафом. Орев резко, испуганно заверещал; со шкафа, кружа в воздухе, спорхнуло на пол черное перышко.
– Ишь, птицу завел… дерьма-то, – прошептал Мускус. – Не иначе, в дружки, в ближние ко мне набиваешься, а? Ну, так слови облизня! Соколу бы скормить эту падаль, да нет при мне ни одного из моих. Гляди, не желаешь ей смерти, так приучи клюва не разевать!
Синель насмешливо хмыкнула:
– Взялся ножами швыряться, так хоть постарайся попасть! Промахи не так уж убедительны.
Мускус взмахнул кулаком, однако Шелк перехватил его запястье, прежде чем удар достиг цели.
– Брось ребячиться!
В ответ Мускус плюнул ему в лицо, и…
Увесистый резной набалдашник трости со звонким, резким, точно удар кирочки каменщика, стуком угодил Мускусу в подбородок. Невольно запрокинувший голову, Мускус рухнул навзничь, сокрушив в падении небольшой шаткий столик.
– Ах! – возбужденно сверкнув глазами, вмиг оживившись, выдохнула Синель.
Секунду-другую (хотя Шелку пауза показалась гораздо продолжительнее) Мускус не двигался, а после открыл глаза, долгое время бессмысленно таращился в потолок и, наконец, сел.
Шелк поднял трость кверху.
– Если у тебя есть иглострел, самое время его выхватить.
Мускус, полоснув его испепеляющим взглядом, отрицательно покачал головой.
– Ладно. Что там тебе было велено передать? Что на уплату Крови двадцати шести тысяч карточек мне дается неделя?
Свободной рукой вытащив из кармана носовой платок, Шелк утер со щеки плевок Мускуса.
– А то и меньше, – прохрипел Мускус, едва раскрыв рот.
Шелк, опустив трость, навалился на рукоять всей тяжестью тела.
– И это все?
С трудом поднявшись, Мускус поспешил опереться ладонью о стену.
– Все.
– Тогда послушай, что скажу я. Сегодня мы провожали в последний путь Дриадель. Ты ее, ясное дело, знал: оба вы – прямо ли, косвенно – работали на Кровь. О ее гибели ты знал тоже. Знал, но не почтил присутствием прощальную службу и даже не прислал какого-либо животного в жертву богам. После того как гроб ее был предан земле, я спросил Орхидею, не получала ли она каких-либо соболезнований от тебя или от Крови. Орхидея весьма неохотно ответила: нет. Станешь ли ты с этим спорить?
Мускус, не ответив ни слова, стрельнул взглядом в сторону двери на Солнечную.
– Посылал ли ты ей что-нибудь? Говорил ли? Уйти без ответа даже не думай. Не советую.
Мускус взглянул Шелку в глаза.
– Возможно, ты полагал, что Кровь сказал или сделал что-либо от имени вас обоих?
Мускус отрицательно покачал головой. Обильно смазанные маслом, его волосы заблестели в неярком сиянии светочей под потолком селларии.
– Что ж, ладно. Принадлежащий к нам, к человечеству, ты уклонился от исполнения человеческого долга. Мой долг – напомнить тебе о сем, научить тебя, как надлежит поступать человеку, если ты этому еще не научен. Предупреждаю: следующий урок будет далеко не столь легок.
Обогнув Мускуса, Шелк распахнул дверь на Солнечную.
– Ступай с миром.
Уходя, Мускус не проронил ни слова и даже не оглянулся, а Шелк затворил за ним дверь.
Прилаживая на место засов, он почувствовал быстрое прикосновение губ Синели к собственной шее, чуть ниже затылка.
– Не смей! – запротестовал Шелк.
– Понимаешь, мне страшно захотелось поцеловать тебя, а в щеку ты, дело ясное, не позволил бы. Кстати, иглострел у него вправду имелся.
– Как я и подозревал. У меня тоже. Не будешь ли ты так любезна сесть? Куда пожелаешь. Нога болит, а прежде тебя я сесть не могу.
Синель опустилась в жесткое деревянное кресло – то самое, где накануне вечером сидел Бивень, и Шелк с облегчением занял обычное место. Повязка Журавля стала совсем холодной. Размотав ее, Шелк несколько раз хлестнул ею о генуфлекторий.
– Пробовал я проделывать это чаще, – заметил он, – да что-то не помогает. Очевидно, эта штука не нагревается как следует, пока окончательно не остынет.
Синель согласно кивнула.
– Итак, ты хотела со мною поговорить. Могу я вначале спросить тебя кое о чем?
– Спросить – сколько угодно, только не знаю, смогу ли ответить, – предупредила Синель. – В чем вопрос?
– В мантейоне, пока я завинчивал крышку гроба Дриадели, ты объявила ее шпионкой, но в объяснения вдаваться наотрез отказалась. А минут десять назад одна из наших сибилл предупреждала, что мне угрожает опасность, поскольку кто-то из нашего квартала, похоже, старается втянуть меня в политику. Как только станет известно, что я свершил погребальный обряд над шпионкой, опасность существенно усилится, а следовательно…
– Я так не говорила, патера! Дриадель ни за кем не шпионила. Я себя, себя имела в виду… только выразилась, как будто речь о ком-то другом. Есть у меня такая дурная привычка.
– Себя?!
Синель истово закивала.
– Понимаешь, патера, я ведь до той самой минуты не соображала, что происходит… что я такое делаю. А пока прощальную службу отсиживала, вдруг – будто молнией меня поразило… только объяснять, если честно, жуть как нелегко.