– Ты думаешь, что все мы превращаемся в Орхидей либо умираем в страшных конвульсиях, перебрав ржави. Нет, чаще всего мы выходим замуж. Ты не поверишь, но так оно и есть. Выходим замуж за какого-нибудь малого, постоянно выбирающего нас. Так-то, Шелк…
С этим она погладила его волосы, и Шелку вдруг показалось, что, обернувшись, он ее не увидит, что пальцы, касающиеся волос, принадлежат призраку.
– А ты сказал, что не станешь, Шелк… потому что хочешь узреть бога. Кому-то… вчера? Да. А что скажешь сегодня?
– Сегодня… не знаю, – признался Шелк.
– Боишься, что я стану смеяться? Боишься оказаться неловким? Таковы все мужчины. Шелк… патера… боится моего смеха!
– Твоя правда. Боюсь.
– А смог бы ты убить меня, Шелк? Убить, боясь, что я стану над тобою смеяться. За мужчинами такое водится.
Ответил ей Шелк не сразу. Ее пальцы касались головы там же, где и пальцы Мускуса, однако Шелк знал: эти пальцы не причинят боли. Он ждал, ждал продолжения, но время шло, а тишину нарушало лишь отдаленное потрескивание дров, догорающих в кухонной плите, да частое тиканье часов на каминной полке.
– Значит, поэтому некоторые и бьют женщин, которых любят? Чтоб те не смеялись?
– Иногда.
– А Пас тебя бьет?
Смех собеседницы зазвенел серебристым ручьем, но над кем она смеется, над Пасом ли или над ним, – этого Шелк не понял.
– Нет, Шелк. Он никогда никого не бьет. Либо убивает, либо… либо пальцем не трогает.
– Но ведь тебя-то… тебя-то он не убил, – заметил Шелк.
Ноздри его снова защекотали ароматы духов и пудры пополам с прелым запахом платья, залежавшегося в сундуке.
– Не знаю.
Ответ прозвучал предельно серьезно, и понять его сути Шелку не удалось.
Орев, отрывисто свистнув, спрыгнул с плеча Шелка на стол.
– Она… здесь! Вер-рнулась! – прокаркал он, шмыгнув в тень сломанной лампы для чтения, а оттуда взвившись на шкаф. – Железная девочка!
Кивнув, Шелк поднялся и захромал к двери в сад.
– Кстати, – негромко пробормотала ему вслед Синель, – я вовсе не предлагала выведывать для Журавля тайны Вирона. Да и сама этим, думаю, заниматься больше не стану. Я предложила всего лишь вместе раздобыть для тебя денег у Журавля.
С этим она снова зевнула, прикрыв рот широкой, куда шире, чем у большинства женщин, ладонью.
– Похоже, денег у него уйма. Если не у него, то в его распоряжении, это уж точно. А если так, почему б нам не взять их себе? Сделайся ты владельцем этого мантейона – думаю, переводить тебя отсюда на чиновничью должность станет неловко.
Шелк, обернувшись, невольно разинул рот.
– Ну вот, теперь ты ждешь от меня хитроумного плана. А у меня его нет. У меня с планами вообще не очень, а сейчас я вдобавок устала так, что не до раздумий. Спать со мной ты не станешь, вот и подумай сам. И я тоже подумаю, только высплюсь сперва.
– Синель…
В дверь деликатно, негромко забарабанили стальные пальцы майтеры Мрамор.
– Это та ваша механическая женщина, Орев прав. Когда-то таких было гораздо больше. Как же их называют… «роботы»? «Роботники»?
– Хемы, – шепотом подсказал Шелк.
Майтера Мрамор вновь постучала в дверь.
– Не важно. Открой же, Шелк, пусть она меня видит.
Стоило Шелку отворить дверь, майтера Мрамор воззрилась на рослую, пламеннокудрую Синель с нешуточным изумлением.
– Патера меня исповедовал, – пояснила та ошеломленной сибилле, – а теперь мне нужно где-то заночевать. Думаю, оставлять меня на ночь здесь ему не захочется.
– Тебя?.. Нет, конечно же нет!
Казалось, майтера Мрамор округлила глаза, хотя произойти в действительности сие, разумеется, никак не могло.
– Я, – поспешил вмешаться Шелк, – рассудил, что вы с майтерой Розой и майтерой Мятой могли бы на одну ночь устроить ее в киновии. Свободные комнаты у вас, знаю, имеются. Как раз собирался отправиться к вам с просьбой… но ты, майтера, должно быть, прочла мои мысли.
– О нет, патера. Я всего-навсего хотела вернуть тебе тарелку, – пояснила майтера Мрамор, протягивая тарелку Шелку, – но… но…
– Ты оказала бы мне неоценимую услугу, – перебил ее Шелк, принимая тарелку. – Ручаюсь, Синель не доставит вам ни малейших хлопот, и, может статься, ты либо майтера Роза с майтерой Мятой сумеете дать ей совет-другой в тех областях, в какие мне, мужчине, вдаваться непозволительно… но, разумеется, если майтера Роза будет против, Синели придется искать ночлег где-то еще. Час уже поздний, однако я постараюсь найти семейство, которое согласится предоставить ей кров.
Майтера Мрамор смиренно кивнула:
– Я постараюсь, патера. Сделаю все, что смогу. Можешь не сомневаться.
– Знаю, знаю, – с улыбкой заверил ее Шелк.
С тарелкой в руке, прислонившись к дверному косяку, он замер на пороге, глядя им вслед. Майтера Мрамор в черных одеяниях и Синель в черном платье, столь схожие и в то же время столь разные, шли по короткой тропке не торопясь. Незадолго до того, как обе достигли дверей киновии, последняя, чуть приотстав, оглянулась и помахала Шелку рукой.
Казалось, лицо, мелькнувшее в полумраке, – отнюдь не лицо Синели и вовсе не обычное миловидное лицо, но лик – лик поразительной красоты…
Заяц ждал у входа в постройку для пневмоглиссеров.
– Ну все. Закончили, – сообщил он.
– А полетит?
Заяц только пожал плечами. Синяк на челюсти Мускуса он, ясное дело, заметил, но разговора о нем, будучи малым сообразительным, предпочел не затевать.
– Так полетит он? – повторил Мускус.
– Мне-то откуда знать? Я в них ничего не смыслю.
Едва достававший макушкой Зайцу до подбородка, Мускус шагнул вперед.
– Полетит или нет? Последний раз спрашиваю.
Заяц кивнул – вначале неуверенно, затем куда энергичнее.
– Еще бы. Полетит, куда денется.
– Откуда тебе, лохмать твою, знать, путт?
– Он сказал да. И тяжесть, сказал, подымет немалую. Уж он-то должен соображать: как-никак, пятьдесят лет мастерит их.
Мускус, не говоря ни слова, смерил подручного пристальным взглядом. Руки его замерли в воздухе у самого пояса.
– И с виду хорош, – отодвинувшись на полшага, зачастил Заяц. – Солидный такой. Идем, сам поглядишь.
Мускус, едва ли не с неохотой кивнув, направился к боковой двери, поспешно распахнутой Зайцем.
Жутких зеленоватых светочей, откликающихся на шум, из тех, что прихватили с собой (а то и вправду умели мастерить сами) первые поселенцы, в сарае для глиссеров, построенном совсем недавно, конечно же, не имелось. Просторное, будто пещера, помещение освещали свечи пчелиного воска да полдюжины ламп, заправленных рыбьим жиром, однако и слабый, тяжелый запах расплавленного воска, и вонь рыбы заглушал сильный, куда более пряный аромат спелых бананов. Мастер-змеедел, склонившись над творением своих рук, подтягивал почти невидимую нить, соединявшую между собой крылья размахом в десять кубитов.
– По-моему, ты говорил, он закончен, – заметил Мускус. – Совсем готов.
Мастер-змеедел поднял взгляд. Ростом он уступал даже Мускусу, однако в бороде его серебрилась обильная седина, а кустистые брови свидетельствовали о вступлении в предпоследнюю стадию человеческой жизни.
– Так и есть, – негромко, с легкой хрипотцой в голосе ответил он. – А тут подтянуть да там ослабить – дело обычное.
– Запустить его сможешь? Сегодня, сейчас же?
Змеедел кивнул:
– Если ветра хватит.
– Мускус, она ж ночью не полетит, – возразил Заяц.
– Но эта-то штука? Эта-то штука полетит?
Змеедел вновь кивнул.
– И с кроликом? Кролика она поднимет?
– Разве что маленького. Домашние кролики больно крупны. Такого большого не выдержит. Как я и говорил.
Мускус, рассеянно кивнув, оглянулся на Зайца.
– Сбегай, принеси одного из тех, белых. Чуть покрупнее самого маленького. Вот такого примерно.
– Так ветра же нет.
– Белого, – повторил Мускус. – На крышу сразу тащи.
С этим он кивнул старику-змееделу:
– А ты бери эту штуку и леер. И все, что может потребоваться.
– Тогда вначале разобрать придется, а после собрать там, наверху. Работы по меньшей мере на час. А может, и больше.
– Давай леер мне, – велел Мускус. – Поднимусь первым. Сам подождешь внизу, прицепишь его, а я подниму. А тебя Заяц на крышу выведет.
– Кошки, случаем, не на воле?
Мускус, отрицательно покачав головой, подхватил с верстака леерную катушку.
– Пошли.
Знойный вечер выдался на редкость тихим. Лес за стеной словно замер: ни скрипов, ни шорохов, ни даже легкого трепета листьев.
– Жди там, видишь? – распорядился Мускус, ткнув пальцем в нужную сторону. – Где три этажа. Я наверх.
Змеедел, кивнув, вернулся в сарай для глиссеров и завертел рукоять, отворявшую главные ворота, в три пневмоглиссера шириной. Поднятый с пола, новый змей показался ему изрядно тяжелым. Прежде он змея не взвешивал и теперь принялся гадать, сколько же в нем весу. Наверное, не меньше, чем в той боевой громадине с огромным черным быком, одной из первых его работ…
Да, этакую тяжесть не поднять никакому ветру слабей штормового!
С этими мыслями он двинулся вдоль посыпанной белым щебнем дорожки, пересек покатую лужайку и остановился с новым змеем в руках там, где указал Мускус. Ни Зайца, ни свисающего с крыши леера… Запрокинув голову, змеедел обвел взглядом узорчатые зубцы, окаймлявшие крышу, чернея на фоне яркой мозаики небесных земель, будто тот самый бык. Нет, наверху не обнаружилось ни души.
За спиной его, в некотором отдалении, нервно расхаживали по вольеру, предвкушая свободу, хозяйские кошки. Конечно, кошачьих шагов змеедел не слышал, но чувствовал, прекрасно чувствовал и когти, и огоньки в янтарно-желтых глазах, и голод, и разочарование. Что, если талосу велено выпускать их наружу, не дожидаясь распоряжений Мускуса? Что, если они уже на воле, крадутся, скользят сквозь кусты, готовясь к прыжку?
Что-то коснулось его щеки.
– Эй, там, внизу! Не спи! – донесся с крыши грудной, едва ли не женственный голос Мускуса.