С лязгом затворив дверцу топки, Шелк поставил на огонь таз с водой для бритья.
– Р-рыбьи головы?
– Нет. На рыбьи головы, извини, не было времени, но, кажется, в запасе у нас оставалась прекрасная груша. Ты груши любишь?
– Гр-руши… Любишь!
– Я тоже, так что разделим напополам.
Выудив из раковины нож, которым нарезал помидоры, Шелк вытер лезвие (причем со стыдом заметил, что сталь начала ржаветь), рассек грушу надвое, впился зубами в свою половину, опорожнил раковину, накачал в нее свежей воды, ополоснул лицо, шею, волосы.
– А не желаешь ли ты, Орев, присоединиться к нам за утренними молитвами? Для тебя они, разумеется, не обязательны, но, пожалуй, на пользу пойти вполне могут. Причем не только тебе, но и мне, – со смехом прибавил он, вообразив, как воспримет появление Орева майтера Роза.
– Птичка… спать.
– Но прежде, я полагаю, покончишь с грушей. Гляди, если вернусь и увижу ее на месте, съем сам.
Орев спорхнул со шкафа на стол.
– Кор-рм… Сейчас же.
– Весьма разумно, – похвалил его Шелк.
Вновь впившись зубами в свою половинку груши, он задумался о приснившемся. То, что запомнилось, казалось сновидением весьма, весьма незаурядным. Далее из недр памяти всплыл желтоватый хирургический кетгут, стягивавший кожу на голове Мукор. Вправду ли он видел шов или это ему просто пригрезилось?
Ну а затем мысли закономерно свернули в сторону Журавля – тоже доктора, причем, скорее всего, того самого, кто вживлял в утробу безумной девчонки рогатых кошек, вне всяких сомнений, по две, а то и по три зараз…
Наверху, в спальне, намылив лицо и сбривая щетину, Шелк вспомнил совет Синели раздобыть денег на спасение мантейона у Журавля. В обычных обстоятельствах он отверг бы столь дикое предложение сразу, без церемоний, однако исходило оно вовсе не от Синели – точнее выразиться, не от одной Синели: что б она ни утверждала, обманываться на сей счет смысла не было никакого, хотя учтивость, разумеется, требовала притворства. Он-то молил Пригожую Киприду вернуться, но богиня, превзойдя все его ожидания, попросту не ушла – вернее, покинув Священное Окно, вселилась в Синель.
Вселилась… и тем самым, безусловно, оказала Синели великую честь. На миг Шелк ей даже позавидовал, однако он сам удостоился просветления от Иносущего, а это ведь честь еще большая. Уж ему-то теперь вообще грешно когда-либо завидовать хоть кому-нибудь хоть по какому-нибудь поводу! Киприда, богиня шлюх… Возможно, Синель оказалась на редкость искусна в своем ремесле, за что и вознаграждена по заслугам? Вчера она (а вернее, богиня, а может, обе они) говорила, что возвращаться в заведение Орхидеи не собирается…
Очистив и насухо вытерев бритву, Шелк пристально осмотрел собственное лицо в зеркале.
Не означает ли все это, что Киприда, любя их, не питает любви к их занятию? Воодушевляющая догадка… воодушевляющая и, вполне вероятно, верная. Как жаль, что о Киприде ему известно до обидного мало, да и об Иносущем он до сих пор пребывает в прискорбном неведении, хотя Иносущий показал ему столь многое, а Киприда накануне вечером поведала кое-что о себе – особенно о собственных отношениях с Пасом!
Утерев лицо, Шелк полез в платяной шкаф за чистой рубашкой и вспомнил, что патера Ремора не менее как приказал ему озаботиться приобретением новой одежды. Ничего, при карточках, оставшихся от прощания с Дриаделью, это труда не составит.
Гиацинт придержала его рубашку, помогла одеться, несмотря на поврежденную руку…
Опомнившись, Шелк обнаружил, что, вместо того чтоб бежать вниз, в мантейон, к сибиллам, сидит на кровати, подперев подбородок ладонями, а голову его кружат мысли о Гиацинт. Как же она прекрасна и как добра! Как чудесно было сидеть с нею рядом по дороге к могиле! Да, в свое время он умрет – все люди смертны, и она тоже, – но к чему, к чему им умирать в одиночестве? Слегка потрясенный, он вдруг осознал: сон его – вовсе не праздные шалости ночи, а наверняка послан кем-либо из богов, вне всяких сомнений, Иераксом, также фигурировавшим в сновидении (что само по себе практически равноценно собственноручной подписи) с полупрозрачным духом Дриадели в руках.
Вновь исполнившись радости, Шелк поднялся и выхватил из платяного шкафа свежую рубашку. Кровь назвал Иераксом ручную птицу, то есть совершил преднамеренное святотатство. Он, Шелк, убил эту птицу или, по крайней мере, дрался с нею и стал причиной ее гибели. Посему Иеракс благосклонен к нему – благосклонен с тех самых пор, ибо ниспослал ему не только сон, полный собственных символов, но и прощание с Дриаделью, принесшее мантейону изрядный доход. Кто после этого упрекнет Иеракса в неблагодарности?!
Ризы, в которых он ходил накануне, здорово пропотели, да еще оказались обильно испачканы запекшейся кровью, однако чистых им на замену у Шелка не было. Отыскав платяную щетку, он принялся за дело, да с таким рвением, что пыль поднялась до потолка.
Вылепленные из глины (причем изначально, согласно одному довольно сомнительному стиху из Писания, не кем иным, как Иносущим), люди в итоге вновь обращаются в пыль. Рассыпаются пылью и, правду сказать, слишком уж, чересчур быстро… и, помнится, сия отрезвляющая мысль приходила Шелку в голову еще накануне, под конец прощания с Дриаделью, когда он завинчивал крышку ее гроба.
А Синель помешала ему, поднявшись, будто… будто…
Увы, подходящее сравнение никак не давалось в руки. Тогда Шелк постарался воссоздать вчерашнюю сцену в уме. Синель… рослая, выше большинства мужчин, с тугими огненными кудрями, широкая в кости, плоскоскулая, полногрудая… неловкие, дерганые движения деревянной куклы, простое синее платье…
Нет. Не синее – черное, как и положено. Откуда же взялось синее? Может, из воспоминаний о первой встрече, у тела Дриадели? Тоже нет, там было зеленое… да, точно, зеленое.
Игрушка Бивня! Вот оно! В самую точку. Правда, ее Шелк никогда не видел (тут он заработал щеткой усерднее прежнего), однако не раз видел похожие – суставчатые фигурки, управляемые четырьмя нитями на деревянной крестовине. Кукла Бивня была одета в нарисованный синий плащ, а Синель поначалу двигалась в точности как такая игрушка, словно богиня еще не выучилась управляться с нитями. И говорила, кстати, не лучше Орева…
Неужели даже богине приходится учиться, осваивая нечто непривычное? Вот уж, поистине, новость!
Но обучалась богиня, по всему судя, быстро: к приходу патеры Реморы выучилась метать Мускусов нож лучше самого Мускуса. Мускуса, накануне вечером урезавшего срок выкупа мантейона до какой-то жалкой недели. Мантейон… быть может, мантейон и не стоит спасения, но Иносущий наказал спасти его, а значит, Шелк должен, обязан его сохранить.
Да, положение аховое. Что делать, что предпринять сегодня? Времени исчезающе мало, и тратить его понапрасну нельзя. Сегодня нужно каким-то образом вытребовать у Крови побольше времени… либо где-то добыть большую часть этой чудовищной суммы, если не всю ее целиком.
С этими мыслями Шелк хлопнул по карману брюк. Иглострел Гиацинт оказался на месте. Припав на колено, Шелк вытянул из-под кровати денежный ящик, отпер дверцу, извлек азот, спрятал его под рубашку, запер ящик, вернул ключ на место, а опустевший ящик отправил назад, под кровать.
– О Меченосная Сфинга, – пробормотал он, – не забудь слуг своих, живущих мечом и от меча умирающих!
Конечно, эта молитва предназначалась для стражников, но Шелк решил, что ему она подойдет по меньшей мере не хуже.
Когда Шелк, следуя за майтерой Розой, с майтерой Мрамор и крохотной, хрупкой майтерой Мятой за спиной, вышел из мантейона боковой дверью, Синель ожидала в саду.
– Шелк… хор-роший! – объявил Орев с ее плеча и перепрыгнул на плечо Шелка.
Увы, майтера Роза шла впереди, а посему оценить выражение ее лица Шелку не удалось. Возможно, сибилла и вовсе не заметила воскресшей птицы.
– Я было думала пригласить тебя, Синель, присоединиться к нам, но ты так сладко спала…
Синель улыбнулась:
– И очень рада, что ты воздержалась, майтера. Устала я жутко… но позже украдкой заглянула к вам. Надеюсь, вы меня не заметили.
– Вот как? – с ответной улыбкой (то есть подняв лицо кверху и склонив голову чуточку вправо) удивилась майтера Мрамор. – А отчего же не вошла помолиться с нами? Это вполне позволительно.
– Со мною был Орев, а он испугался… да и вы все равно уже заканчивали поминовение.
Шелк кивнул собственным мыслям. От Киприды в лице Синели не осталось ровным счетом ничего, и солнце, уже палившее вовсю, его отнюдь не щадило, однако слова «поминовение» Синель не знала наверняка.
– Надеюсь, минувшим вечером Синель не доставила тебе особых хлопот, майтера? – спросил он.
– Нет-нет, никаких хлопот. Совершенно никаких. Однако сейчас прошу меня извинить: вскоре сбегутся детишки. Нужно отпереть двери и еще раз обдумать урок.
– Боюсь, в моем присутствии ей беспокойно, – заметила Синель, глядя вслед спешащей прочь сибе. – Ей и хотелось бы относиться ко мне хорошо, но она опасается, как бы я не совратила тебя с пути истинного.
– В твоем присутствии мне самому беспокойно… Синель, – признался Шелк.
Тут оба заметили майтеру Мяту, потупив взгляд, дожидавшуюся завершения их разговора в пятнистой, прореженной лучами солнца тени беседки.
– Ты хочешь о чем-то поговорить, майтера? – понизив голос, осведомился Шелк.
Майтера Мята, не поднимая глаз, отрицательно покачала головой.
– Быть может, тебе хочется попрощаться с гостьей? Говоря откровенно, я не уверен, что ей не придется остаться у вас, в киновии, еще на одну ночь.
И тут майтера Мята впервые за все время знакомства действительно поразила Шелка до глубины души.
– Мне с тобой рядом вовсе не беспокойно, – заговорила она, выступив из тени, подняв голову, взглянув в лицо Синели с непостижимой, невесть чем порожденной страстной тоской в глазах. – С единственной среди взрослых. Наоборот, меня… влечет к тебе. Об этом я и хотела тебе сказать.
– Ты мне нравишься тоже, – негромко сказала Синель. – Очень, очень, майтера.