– Понятно, – кивнув, пробормотал Шелк. – Чувствую, твои наставления принесут нам немало пользы, и, полагаю, Синель со мной полностью согласна. Согласна, Синель, или, по-твоему, я ошибаюсь?
Синель с блеском в глазах замотала головой.
– Подозрительно это: я ж еще не закончил. Дойки, как звать этого бобра?
– Симулида.
– А, ясно. Здоровый такой бычара, с усами?
Синель кивнула.
– Вернемся с озера – наверное, надо бы нам с патерой к нему наведаться. Как копыто, патера?
– Сегодня гораздо лучше, – ответил Шелк, – но что нам проку во встрече с этим комиссаром?
Орев вопросительно склонил голову набок и вновь прыгнул в гущу виноградных лоз.
– Надеюсь, встречаться с ним не потребуется. Осмотреться хочу. Пригодится, если вы с Дойками вернетесь из Лимны пустыми. Может, эти советники и живут где-то в тех краях, как ты, патера, считаешь, но может, и нет. Может, он перед ними там просто щегольнуть хотел чем-нибудь. Или они перед ним. Словом, ты просто слышал какие-то мутные разговоры об озере, и если вы с Дойками собираетесь ловить этого олуха, Журавля, на крючок, вам может потребоваться наживка. Вот мы нынче ночью к этому Симулиде на холм и заглянем. Мне пожива, вам наживка – все поровну.
На спинку старой дощатой скамьи спрыгнул Орев.
– Человек… пр-ришел!
Шелк, кивнув, поднялся и раздвинул лозы. Боковую дверь мантейона, ведущую в сад, рассеянно, не сводя изумленного взгляда с какого-то предмета в руках, затворял локтем невысокий, довольно пухлый молодой человек в черных ризах авгура.
– Мы здесь! – окликнул его Шелк. – Патера Росомаха, если не ошибаюсь?
Переступив порог беседки, он захромал по иссохшей, бурой траве и подошел к новоприбывшему.
– Да благословит тебя сим днем каждый из бессмертных богов. Рад, очень рад видеть тебя, патера.
– Патера… какой-то человек там, на улице… – Запнувшись, Росомаха поднял и показал ему некий узкий предмет, засверкавший на солнце зеленым и желтым. – Он просто… мы… и, понимаешь ли, наотрез…
Тут сзади подоспел и последовавший за Шелком Чистик.
– Большей частью топазы… но вон тот – вроде бы недурной на вид изумруд.
Протянув из-за спины Шелка руку, он бесцеремонно избавил Росомаху от браслета, поднял украшение повыше, залюбовался игрой самоцветов.
– Знакомьтесь. Это патера Росомаха, вот эту почтенную даму зовут Синелью, – продолжал Шелк, указав в сторону беседки, – а ее спутника – Чистиком. Оба они – достойнейшие из наших прихожан, жителей сего квартала, особы чрезвычайно набожные и, вне всяких сомнений, любимые всеми богами. Спустя минуту-другую я вместе с ними должен буду уйти по делам, ну а дела мантейона на время моей отлучки целиком предоставляю тебе. Вон там, в киновии, ты без труда отыщешь майтеру Мрамор – сущий фиск весьма ценных сведений и разумных советов.
– Какой-то человек… просто вручил мне вот это, патера! – выпалил Росомаха. – Всего минуту назад. Попросту сунул в руки!
– Понятно, – невозмутимо кивнул Шелк, удостоверившись, что азот по-прежнему под рубашкой, за поясом. – Чистик, будь добр, верни патере Росомахе эту штучку. Патера, наш денежный ящик найдешь у меня под кроватью. Ключ под карафом на прикроватном столике. Минутку… – С этим он подал Росомахе и вынутый из кармана бриллиантовый анклет. – Будь любезен, патера, то и другое спрячь в ящик, ящик надежно запри, а ключ до моего возвращения лучше держи при себе. Вернуться я рассчитываю примерно к часу закрытия рынка или чуть позже.
– Человек… сквер-рный! Сквер-рный! – провозгласил Орев с верхушки беседки.
– Все дело в твоих черных ризах, патера, – пояснил Шелк. – Он опасается, как бы его не принесли в жертву богам. Орев, иди сюда! Мы отправляемся к озеру. Рыбьи головы, безмозглая птица!
Увечная ночная клушица, в отчаянной спешке захлопав крыльями, грузно приземлилась на плечо Шелка, облаченного в точно такие же черные ризы авгура, как и Росомаха.
VIОзеро Лимна
– Что ты такое сказал, сын мой? – переспросил Шелк, опускаясь на колено, дабы его лицо оказалось вровень с лицом малыша.
– Мамка говорит: благословения попроси.
Казалось, внимание мальчишки разделено между Шелком и Оревом поровну.
– А отчего же оно тебе требуется?
Малыш не ответил ни слова.
– Не из желания ли, чтобы бессмертные боги взглянули на тебя с благосклонностью, сын мой? Разве тебе ничего не рассказывали на сей счет в палестре? Уверен, рассказывали, как же иначе?
Малыш неохотно кивнул. Тогда Шелк, осенив голову мальчугана знаком сложения, прочел кратчайшую из общеупотребительных формул благословения, завершив ее так:
– Именем старшей из чад их, Сциллы, Покровительницы Нашего Священного Града, Вирона, и именем Иносущего, старейшего среди всех богов!
– А ты вправду патера Шелк?
Никто из полудюжины человек, дожидавшихся голомероса – фургона до Лимны для всех желающих, по дольке карточки за проезд – даже не оглянулся, однако Шелк весьма, весьма явственно почувствовал охватившее всех вокруг оцепенение. Озерная улица, место отнюдь не из тихих, сделалась тихой, как никогда прежде.
– Да, так и есть, – с гордостью объявила Синель.
Один из ждавших фургона шагнул к Шелку и, склонив голову, опустился перед ним на колени. Прежде чем Шелк успел осенить его знаком сложения, рядом с первым преклонили колени еще двое.
Спасло Шелка только прибытие голомероса – длинной, пестро раскрашенной, накрытой колышущимся, изрядно ветхим от старости пологом из узорчатого холста повозки, запряженной парой усталых лошадей.
– По дольке с каждого! – загремел кучер, свесившись с козел. – За дольку до самой Лимны, в тени, с ветерком! Ни мены, ни кредита: нет денег – пешком ходите!
– У меня деньги есть, – заверила Шелка Синель.
– У меня тоже, – в самом непреклонном тоне, на какой был способен, отозвался Шелк и шикнул на полдюжины пассажиров, принявшихся настаивать на том, что патера Шелк должен ехать бесплатно.
– Если кто насчет птицы жаловаться начнет, придется тебе сойти, – заявил кучер, пряча в карман полученные от Шелка дольки, и вздрогнул от неожиданности, слегка испуганный хоровыми протестами.
– Не нравится мне все это, – признался Шелк Синели, как только оба отыскали себе местечко на одной из длинных, обращенных лицом наружу скамей. – И то, что люди мелом на стенах пишут, тоже, надо заметить, не нравится.
Кучер щелкнул бичом, и фургон, качнувшись, тронулся в путь.
– «Шелка в кальды»? Ты об этом, Шелк? А что, мысль хорошая.
– Верно, – вздохнул Шелк, вынимая из кармана четки. – То есть – нет, нет, неверно. Неверно и в отношении меня, и в отношении должности кальда. Во-первых, я не политик, и ни один из стимулов, какой ты сумеешь назвать, не побудит меня сделаться таковым. Ну а что касается кальдства, сей институт стал не более чем расхожим суеверием, историческим курьезом чистой воды. Да, моя мать знала последнего кальда, однако он умер вскоре после моего рождения.
– А я его помню… кажется?
– Если я хоть вполовину верно понял тебя, о Пригожая Киприда, – с тоской, не глядя на собеседницу, заговорил Шелк, – помнить его ты не можешь никак: Синель ведь четырьмя годами младше меня.
– Выходит, я… выходит, на ум мне пришел кто-то другой. Тебе не тревожно? Шелк… Шелк? Путешествовать с такой, как я?.. Всем этим людям известно, кто ты.
– Надеюсь, да, о Великая Богиня, а еще надеюсь, что они совершенно во мне разочарованы, видя, как я, не бесчестя священного призвания, спасаю собственную жизнь.
Повозка подпрыгнула на ухабе так, что Шелк рухнул на женщину, сидевшую справа, и та немедля рассыпалась в извинениях. В свой черед попросив у нее прощения, Шелк начал молитву пустотелого креста:
– О Пас Всевеликий, творец и создатель круговорота, верховный владыка, хранитель Златой Стези…
Златая Стезя… стезя от края до края неба, духовный эквивалент солнца… Путь, к коему поднимаются жертвы, дабы, следуя им, попадать в Майнфрейм, к восточному полюсу, туда, где берут начало и Стезя, и солнце. Тем же славным путем следуют и умершие, не отягощенные злом, а согласно Хресмологическому Писанию, духи некоторых святых теодидактов порой покидали лепную глину осязаемых тел, дабы, примкнув к толпам мычащего, блеющего скота вперемежку с кающимися усопшими, на время отправиться в Майнфрейм, посоветоваться с богом, удостоившим их просветления…
А ведь он, Шелк, теперь тоже теодидакт, удостоившийся просветления от Иносущего!
К этому времени он успел покончить не только с пустотелым крестом, но и с четырьмя (сосчитал на ощупь) бусинами. Продолжая бормотать предписанные молитвы и добавляя к каждой имя Иносущего, он велел себе, покинув тело и оживленную улицу, слиться с нескончаемым потоком путников, спешащих Златой Стезей.
Казалось, на миг ему сие удалось, хотя увидел он перед собою вовсе не золотую стезю солнца, но студеную черную бездну за гранью круговорота, испятнанную мерцающими там и сям искорками.
– Кстати, о надписях на стенах, Шелк… Шелк? Взгляни-ка. Открой глаза.
Так Шелк и сделал. Послушно открыв глаза, он тут же увидел на стене дома плакат, скверно, однако броско отпечатанный красным и черным, настолько свежий, что еще никто не успел разорвать его либо нацарапать поверх написанного что-нибудь непристойное (то есть, скорее всего, вывешенный в этом квартале менее часа назад).
КРЕПКИХ И СИЛЬНЫХ МОЛОДЫХ ЛЮДЕЙ
С НЕТЕРПЕНИЕМ ЖДУТ
В НОВОЙ СВОДНОЙ БРИГАДЕ РЕЗЕРВА!
ХОЧЕШЬ СТАТЬ СТРАЖНИКОМ?
СЛУЖБА В БРИГАДЕ РЕЗЕРВА – ЭТО:
• УЧЕНИЯ ДВАЖДЫ В НЕДЕЛЮ!
• ЖАЛОВАНЬЕ!
• МУНДИР!
• ПЕРВООЧЕРЕДНОЙ ПЕРЕВОД В РЕГУЛЯРНЫЕ ЧАСТИ!
• ОБРАЩАТЬСЯ В ШТАБ-КВАРТИРУ ТРЕТЬЕЙ БРИГАДЫ ГОРОДСКОЙ СТРАЖИ, К КОМАНДУЮЩЕМУ, ПОЛКОВНИКУ ООЗИКУ
– А тебе не кажется, что змей его вымотал чересчур?
Этот вопрос Кровь задавал уже не впервые, и Мускусу здорово надоело отвечать «нет».
– Я же говорил: Аквила – орлица, – на сей раз ответил он.