– Категорически нет. Кстати, святилища – далеко не лучшие места для жертвоприношений, хотя нередко используются в качестве таковых. Особы, получившие надлежащее образование, вроде меня, как правило, склонны посещать святилища для размышлений либо непродолжительных чтений религиозного толка.
И при всем этом, по словам чиновницы из местного Хузгадо, святилище Сциллы у берега озера довольно часто посещают различные виронские политики… Странно, странно: да, показной набожности политиканы, как правило, не чуждаются, но Шелк не слыхал ни об одном, верующем искренне и глубоко. Недаром же Пролокутор, согласно свидетельствам всех до единого, за исключением Реморы, более не имеет почти никакого влияния на власти города!
Однако же то ли Синель, то ли Чистик – да, определенно Чистик, – зная Симулиду в лицо, назвал его «здоровенным бычарой» или как-то в этом роде. Имея в виду высокий рост и немалый вес. Тем не менее Симулида, по-видимому, совершил паломничество к местному святилищу Сциллы пешком, причем уже после начала небывалой жары. Вот это выглядело в высшей степени неправдоподобным – тем более что встретиться с советниками он там не мог.
Потирая на ходу щеку, Шелк рассеянно поглядывал в витрины лавок. Вполне возможно, похвальба комиссара Симулиды перед Синелью – не более чем пустое фанфаронство. В таком случае Синель не заслужила тех пяти карточек, а время, проведенное здесь Журавлем, потрачено зря…
Но зря или не зря Журавль тратил здесь время, след Симулиды он отыскал не в лимнинском Хузгадо, как сам Шелк. Может статься, Журавль даже не нашел комиссарского следа вовсе.
– Нет, Орев, что-то здесь крайне нечисто. Что-то не так. Крыса у нас за стенной панелью, если ты понимаешь, о чем я.
– Лодка… нет?
– Вот-вот. Ни лодки, ни доктора, ни советников. Ни денег, ни мантейона. И даже ни крупицы способностей, обладателем каковых отчего-то счел меня Иносущий.
Хотя бессмертные боги, как подсказывает здравый смысл и подтверждает Писание, не считают кого-либо кем-либо, а что-либо чем-либо. Вовсе нет. Боги не «считают», не «полагают», не «думают». Боги знают.
Сам не понимая зачем, Шелк шагал, шагал вдоль Прибрежной на запад и вскоре увидел, что улица перегорожена внушительным, выкрашенным в белое валуном с грубым резным изображением Сциллы о множестве рук на боку.
Свернув к середине улицы, чтоб рассмотреть изображение вблизи, Шелк обнаружил под ним рифмованную молитву. Вычертив в воздухе знак сложения, он воззвал к Сцилле с просьбой о помощи (не забыв упомянуть о необходимости мантейона для ее города и повиниться в том, что столь опрометчиво поспешил к озеру безо всяких причин полагать, будто добьется сим хоть чего-либо) и, прежде чем прочесть молитву, с легкой усмешкой отметил явное – пусть, несомненно, случайное – сходство высеченного в камне лица богини с лицом предупредительной чиновницы из местного Хузгадо.
По ее словам, члены Аюнтамьенто святилища не посещали ни разу, однако комиссары наведывались к нему частенько. Быть может, она сама с некоей регулярностью навещает его и, таким образом, видит, кто там бывает, а кто нет?
«Навряд ли. Почти наверняка нет», – решил Шелк и с удивлением заметил, что вокруг, наблюдая за ним, молящимся, склонив перед образом голову, собралось не менее полудюжины человек. Стоило ему отвернуться от камня, один из них – коренастый, примерно в его возрасте, извинившись, спросил, не собирается ли он совершить паломничество к святилищу.
– Я как раз сделал здесь остановку, дабы испросить наставлений богини, – объяснил Шелк. – Всего несколько минут назад, в разговоре с одной доброй женщиной, я сказал, что отправлюсь туда при первой же возможности. Опрометчивое, конечно же, обещание, поскольку судить, что означает «возможность», весьма затруднительно. Сегодня у меня здесь, в Лимне, дела, и, таким образом, возможности посетить святилище я, можно сказать, лишен, однако паломничество к святилищу с некоторой вероятностью может изрядно поспособствовать их завершению. Если так, я непременно отправлюсь туда сегодня же.
– Нет-нет, патера, даже не думай! – вмешалась в разговор девушка примерно того же возраста, что и заговоривший с Шелком молодой человек. – Не в такую же жару!
– Хор-рошая девочка! – пробормотал Орев.
– Моя жена, Кервель, – представил ее коренастый молодой человек. – Ну а меня зовут Коипу. Мы совершали паломничество туда дважды.
Шелк раскрыл было рот, однако Коипу остановил его взмахом руки.
– Вон в том заведении, – продолжал он, – подают холодные напитки. Если ты собираешься в дорогу к святилищу, прихвати с собою питья, сколько сумеешь. Чем больше, тем лучше. Мы тебя с удовольствием угостим. Только, согласившись принять угощение и послушав нас, ты, скорее всего, не пойдешь туда вовсе.
– Пить хочу!
Кервель рассмеялась.
– Цыц, Орев, – велел Шелк. – Я, кстати заметить, тоже.
В указанном заведении царила милосердная прохлада, а зал после яркого солнца показался Шелку, вошедшему внутрь, непроглядно темным.
– Здесь есть и пиво, и фруктовые соки – даже кокосовое молоко, не пробовал? – и родниковая вода, – сообщил ему Коипу. – Заказывай что угодно.
Подавальщик подошел к столику сразу же, едва все трое уселись.
– Моей жене – померанцевый сок, а мне – пиво. Не важно какое – главное, чтоб в лохани для охлаждения пролежало как можно дольше, – распорядился Коипу и повернулся к Шелку: – Ну а тебе, патера? Все, чего ни пожелаешь.
– А мне, пожалуйста, родниковой воды. Два бокала было бы в самый раз.
– Мы твой портрет на заборе видели, – сообщила ему Кервель. – Только что, не больше пяти минут назад. Авгур с птицей на плече, довольно мастерски изображенный углем и мелом. А над твоей головой художник написал: «Шелк здесь!» А вчера, в городе, нам надпись «Шелка в кальды!» на глаза попадалась.
Шелк, помрачнев, кивнул:
– Упомянутого тобою портрета с птицей я не видел, но, кажется, догадываюсь, кто его нарисовал. И если не ошибаюсь, надо бы перекинуться с ней парой слов.
Подавальщик водрузил на стол три запотевших бутылки – желтую, янтарно-коричневую и прозрачную, точно хрусталь, – и начертал на небольшой грифельной доске счет.
Коипу, ткнув пальцем в бок бурой бутылки, довольно улыбнулся:
– По сциллицам здесь вечно битком – что ни закажешь, все теплое. Эти, наверное, еще тогда остужать положили.
Шелк согласно кивнул:
– Под землей всегда холодно. Сдается мне, ночь, окружающая круговорот, – не иначе как зимняя.
Коипу, откупоривавший померанцевый сок для жены, замер, не сводя с него изумленного взгляда.
– Разве ты, сын мой, никогда не задумывался, что лежит за пределами круговорота?
– То есть… если копать и копать? По-моему, нет там ничего, кроме земли, как глубоко ни заройся.
Шелк покачал головой, откупоривая свою бутылку.
– Нет, сын мой, и об этом известно даже самым невежественным из рудокопов. Даже могильщик – я вчера разговаривал с несколькими и не могу отказать в остроте ума ни единому – скажет тебе, что толщина слоя почвы, которую пашут наши плуги, немногим превышает человеческий рост. Под нею находится глина и галечники, а еще ниже – скала либо крылокамень.
Собираясь с мыслями, Шелк налил холодной воды в бокал для Орева.
– Ну а за скальным массивом и слоем крылокамня, вовсе не столь толстым, как тебе может представляться, начинается пустота, в коей вращается наш круговорот. Вечная ночь, простирающаяся во все стороны, не зная предела.
Сделав паузу, он покопался в воспоминаниях, а между делом наполнил бокал для себя.
– Однако ночь сия повсюду усеяна россыпями разноцветных искр. Мне было объяснено, что они собой представляют, но в данный момент я не в силах этого вспомнить.
– А я думал, дело попросту в том, что жара вниз не проникает.
– Проникает, да еще как! – заверил Коипу Шелк. – Тепло достигает глубин, намного превышающих глубину подвалов этого заведения и колодцев моего мантейона, исправно снабжающих нас холодной водой, если как следует покачать помпу. Достигает каменной оболочки круговорота, пронизывает ее наружный слой и теряется там, в студеной ночи. Если б не солнце – первый и величайший дар Паса сему круговороту, – все мы замерзли бы насмерть.
Умолкнув, Шелк покосился на Орева, пьющего воду из поставленного перед ним бокала, а после надолго припал к своему.
– Благодарю вас. Ваше угощение весьма кстати.
– Конечно, о значимости солнца я ни с тобой, патера, ни с Пасом спорить не стану, – подала голос Кервель, – однако оно может быть и опасным. Если ты вправду хочешь взглянуть на святилище, от всего сердца советую: повремени с паломничеством до вечера. Пока жара хоть чуть-чуть не спадет. Коипу, помнишь, в последний раз?..
Ее муж согласно кивнул.
– Мы, патера, ходили туда прошлой осенью. Прогулка вышла на славу, вид от святилища открывается великолепный, и решили мы в этом году сходить к нему снова. Пока собирались, уже смоквы вызревать начали, но жара такой силы, как сейчас, еще не набрала.
– Смешно даже сравнивать, – вставила Кервель.
– Так вот, тронулись мы в путь, а день все жарче и жарче… Рассказывай лучше ты, милая.
– И он сошел с тропы, – продолжила рассказ Кервель. – С Паломничьего Пути, или как там его называют. Камня на два впереди нас виднелась еще одна пара, но он свернул вправо, ко дну такой небольшой… не знаю, как это называется. Небольшая каменистая долина меж двух холмов.
– Распадок? – подсказал Шелк.
– Да, верно. Ко дну того распадка. Я говорю: ты куда, вот же дорога! А он мне: идем, идем за мной, иначе вовсе никуда не дойдем. Ну что ж, я побежала за ним, догнала…
«Еще год, и родится у них дитя», – подумал Шелк, представив себе всех троих за ужином в уютном внутреннем дворике, беседующих, смеющихся, и, пусть Кервель не смогла бы сравниться с Гиацинт ни красотою, ни очарованием, вдруг позавидовал Коипу от всего сердца.
– А он раз – и кончился. Ну, распадок. Уперся в такой крутой склон, что наверх не взобраться, а он стоит и не знает, что делать. В конце концов я говорю: а ты куда, собственно? А он мне: к тетушке!