Патера Росомаха поднял перед собой вынутый из кармана браслет.
Ремора поджал губы.
– Должен добавить, Твое Высокопреосвященство, с тех пор обитель авгура навестило около полудюжины людей того же сорта. Согласно моим впечатлениям – весьма отчетливым впечатлениям, Твое Высокопреосвященство, – являлись они с подобными же дарами, однако, узнав, что патера Шелк в отлучке, вручить их отказались.
– Но ты, патера… э-э… пробовал поднажать на них?
– Насколько осмелился, Твое Высокопреосвященство. Не те это люди, что безропотно сносят чрезмерный нажим.
Ремора озадаченно крякнул.
– Еще я как раз собирался сообщить Твоему Высокопреосвященству, что, стоило мне показать сей предмет патере Шелку, он передал мне похожую вещицу и велел запереть обе в денежный ящик. Вещица, Твое Высокопреосвященство, представляла собою бриллиантовый анклет. В то время возле него находились еще две особы, мужчина и женщина. Полагаю, все трое собирались на озеро. По крайней мере, речь между ними о чем-то подобном шла… хотя, возможно, Твое Высокопреосвященство, туда отбыли только патера с женщиной, – виновато кашлянув, уточнил Росомаха.
– Похоже, ты думаешь, что патере следовало бы вести себя осмотрительнее. Благоразумнее, – заметил Ремора, словно бы утонув в кресле глубже прежнего. – Однако ж, не установив… э-э… личностей этих двоих, оценивать меру его благоразумия… м-м… рановато. Что тебе удалось узнать о них, э?
Росомаха неуютно поежился:
– Он называл их Чистиком и Синелью, Твое Высокопреосвященство. И представил обоих мне.
– Дай-ка взглянуть на эту… э-э… побрякушку, – велел Ремора, протянув ладонь за браслетом. – Пожалуй, мне вряд ли… м-м… стоит напоминать, что сам ты, патера, должен держаться… э-э… гораздо, гораздо благоразумнее. Да. А под благоразумием я в данном конкретном… э-э… случае имею в виду решительность. Напор. Уверен, сия… э-э… интерпретация данного слова здесь как раз к месту. Благоразумие, патера, есть… м-м… проявление трезвой расчетливости, э? Ну а в нашем текущем… э-э… деле трезвый расчет побуждает к решительным… м-м… мерам? Стратегиям. Или, если угодно, подходам.
– Совершенно верно, Твое Высокопреосвященство.
Ремора, подняв браслет так, чтоб на него упал свет из фасонного окна «бычий глаз» за его спиной, покачал им из стороны в сторону.
– Любые дары от верующих тебе, патера, надлежит принимать с благодарностью и… э-э… благосклонностью. На сей… м-м… счет я, патера, не желаю слышать никаких… м-м… оправданий. Понимаешь, патера? Никаких отговорок, э?
Росомаха смиренно кивнул.
– Ведь эти… э-э… достойные граждане могут вернуться к вам, э? И, может статься, в отсутствие патеры, как при сегодняшнем… м-м… стечении обстоятельств. Таким образом, когда… э-э… пробьет час, тебе представится роскошная… э-э… возможность реабилитироваться, э? Не исключено, не исключено! Будь любезен воспользоваться ею, как надлежит, патера.
Росомаха, беспокойно заерзав, втянул голову в плечи.
– Постараюсь, Твое Высокопреосвященство. Уверяю, я буду крайне решителен.
– Вот то-то. Ну а твои… э-э… впечатления о самом Шелке? Описанием… э-э… внешности можешь не утруждаться: я его видел.
– Слушаюсь, Твое Высокопреосвященство.
Тут Росомаха слегка замялся, замер с приоткрытым ртом, выпученные глаза его затуманились.
– Казалось, он полон решимости.
Ремора опустил браслет на кипу бумаг.
– Решимости, э? Решимости… совершить что?
– Не могу знать, Твое Высокопреосвященство, однако… Крепко сжатые зубы, уверенность в движениях… и, если мне позволено будет так выразиться, стальной блеск в глазах. Возможно, Твое Преосвященство, сия метафора несколько преувеличена…
– Вполне возможно, – сурово подтвердил Ремора.
– Однако как минимум превосходно описывает, что я в нем чувствовал. В схоле, Твое Высокопреосвященство, патера учился двумя классами старше меня…
Ремора кивнул.
– Я его, разумеется, заметил, Твое Высокопреосвященство, – а кто б не заметил? Заметил и счел благообразным, прилежным в учебе, но несколько… вялым. Нерасторопным. Однако теперь…
«Теперь» Ремора отмел досадливым взмахом руки:
– Очевидно, ты, патера, полагаешь, что наш… э-э… патера Шелк решил пуститься в бега, э? С некоей парой. С семейной парой? Обвенчаны ли они… э-э… м-м… насколько ты способен судить?
– Вполне возможно, Твое Высокопреосвященство. Вполне возможно. Женщина носит на пальце прекрасный перстень.
Ремора рассеянно повертел в длинных пальцах украшенный самоцветами гаммадион.
– Опиши их, э? Как они… м-м… выглядели?
– Мужчина, Твое Превосходительство, с виду силен, крепок и, позволю себе заметить, несколько старше меня годами. Небрит, однако весьма пристойно одет. На поясе полусабля. Волосы, Твое Превосходительство, темно-русые, прямые. Рыжеватая бородка. Глаза темные, взгляд проницателен, цепок. Ростом довольно высок. Особо мне, Твое Высокопреосвященство, когда он забирал у меня вот это, – пояснил Росомаха, кивнув на браслет, – бросились в глаза его руки. И когда возвращал, тоже. На редкость велики и сильны… Твое Высокопреосвященство. Сказал бы, задира… драчун, но опасаюсь, как бы Твое Высокопреосвященство не упрекнул меня в избытке фантазии.
Ремора вновь крякнул:
– Продолжай, патера. Выкладывай все до конца. Свое мнение я выскажу после, э?
– Теперь о полусабле, Твое Высокопреосвященство. Оправлена в бронзу, с довольно большой гардой, клинок, судя по ножнам, длиннее и шире, чем у большинства подобных. Изогнут довольно круто. Такое чувство, будто оружие – вполне под стать хозяину… если Твое Высокопреосвященство понимает, что я хочу сказать.
– Я… э-э… подозреваю, что ты, патера, сам не вполне себя понимаешь. Однако сии подробности могут оказаться не совсем уж… м-м… пустячными. Ну а что женщина? Эта Синель, э? Не стесняйся, дай фантазии волю.
– На удивление привлекательна, Твое Высокопреосвященство. Лет двадцати, высока ростом, но отнюдь не дородна. И тем не менее есть в ней нечто…
Ремора, вскинув ладонь, прервал рассказ молодого авгура на полуслове.
– Волосы цвета вишни?
– Да, Твое Высокопреосвященство, именно так.
– Я ее знаю, патера. И еще прошлым вечером… э-э… отрядил двух-трех своих… м-м… ахатов на ее поиски. Выходит, нынче с утра сия… э-э… огненновласая бесовка снова оказалась в мантейоне Шелка, э? Придется, патера, придется сказать моим… э-э… адептам пару ласковых. Давай-ка еще раз посмотрим на эту безделку, – распорядился Ремора и вновь взял в руки браслет. – Полагаю, ты даже не подозреваешь, сколько она стоит? В частности, этот вот зеленый камушек, э?
– Карточек пятьдесят, Твое Высокопреосвященство?
– Понятия не имею. Тебе не пришло в голову… м-м… оценить ее? Нет, нет, не нужно. Верни ее в ящик Шелка, э? Верни и скажи ему… э-э… нет, не говори ничего. Я обо всем скажу ему сам. По пути обратно передай Наковальне, что мне угодно побеседовать с патерой в тартлицу. Пусть Наковальня отправит с тобою записку, но не упоминает, что ты побывал здесь. Пусть также отметит время аудиенции в моем дневном расписании.
– Будет исполнено, Твое Высокопреосвященство! – горячо закивав, откликнулся Росомаха.
– Так. Эта… э-э… женщина. Что в точности она говорила, что делала на твоих глазах? Каждое слово, э?
– В общем, ничего, Твое Высокопреосвященство. Кажется, она вовсе ни разу рта не раскрыла. Позволь поразмыслить?
Ремора благосклонно махнул рукой.
– Размышляй, сколько… э-э… сочтешь нужным. И помни: мелочей, не стоящих… м-м… упоминания, в сем деле нет.
Росомаха прикрыл глаза, склонил голову, прижал ладонь к виску. В большом, просторном кабинете, где патера Ремора, исправляя обязанности коадъютора, вершил дела Капитула (нередко весьма и весьма запутанные), воцарилось молчание. С бесценного полотна Смолевки на склоненную голову Росомахи в четыре пламенных ока взирал Двоеглавый Пас; внизу, на улице, тревожно заржал конь патрульного стражника.
Спустя минуту-другую Ремора поднялся на ноги и подошел к «бычьему глазу» за спинкой своего кресла. В округлом проеме распахнутого настежь окна (диаметр коего превышал даже его весьма значительный рост) виднелись стрельчатые крыши и массивные башни Хузгадо, расположившегося у подножия сего – западного, наименее крутого – склона Палатина. Поднятый ввысь над высочайшей из башен на длинном, почти неразличимом благодаря капризам слепящего солнечного света древке, реяло ярко-зеленое знамя Вирона. Судорожно оживляемые порывами нерасторопного знойного ветра, длинные белые руки Сциллы на зеленом полотнище словно манили к себе, подобно сосочкам неких беспозвоночных обитателей ее озера, колышущимся в явном подражании его поверхности, слепо, без устали ощупывающим прозрачные воды в поисках пищи – ошметков падали либо живых рыбешек.
– Кажется, я готов. Готов рассказать Твоему Преосвященству обо всем, что видел.
Ремора повернулся к Росомахе.
– Манифик. Э-э… колоссаль! Великолепно! Излагай же, патера.
– Разговор наш, как я уже сообщил Твоему Высокопреосвященству, оказался исчезающе кратким. Продлись он дольше, пожалуй, я был бы не так уверен в… Знаком ли тебе, Твое Высокопреосвященство, небольшой сад, примыкающий к нашему мантейону?
Ремора отрицательно качнул головой.
– Так вот, Твое Высокопреосвященство, там, на задах, имеется сад. В сад можно выйти из самого здания мантейона – именно таким образом по прибытии попал туда я. Первым делом заглянув в мантейон, поскольку подумал, что могу застать патеру Шелка за молитвой.
– Будь любезен, патера: ближе к женщине. К этой… м-м… Синели, э?
– Почти в самой его – то есть сада, Твое Высокопреосвященство, – середине есть увитая виноградом беседка со скамьями внутри. Там она и сидела, почти целиком укрытая свисающей книзу виноградной листвой. Полагаю, патера и этот мирянин, Чистик, беседовали с нею внутри. Далее тот и другой вышли ко мне, но она даже не поднялась со скамьи.
– Но в конце концов… э-э… соизволила выйти?