– Да, Твое Высокопреосвященство. Разговор наш продолжался около минуты. Патера, как я уже докладывал, представил мне обоих по имени, затем сказал, что уходит, а его птица… знакома ли она Твоему Преосвященству?
Ремора с досадой кивнул.
– К женщине, патера, к женщине.
– Патера сказал, что им необходимо идти, и тогда она выступила из беседки. Если не ошибаюсь, патера выразился в точности так: «Это патера Росомаха, Синель. Мы о нем говорили». В ответ на что она с улыбкой кивнула.
– А после, патера? Что же… м-м… случилось далее, э?
– А после они ушли, Твое Высокопреосвященство. Отбыли все, втроем. Патера еще сказал: «Орев, иди сюда! Мы отправляемся к озеру, безмозглая птица!» А выходя из калитки – в саду, Твое Высокопреосвященство, имеется калитка на Солнечную, – мирянин сказал: «Надеюсь, вы чего-нибудь да добьетесь, но если нет, не вешайте носа». А вот женщина не проронила ни слова. Ни слова вообще.
– А ее платье, патера?
– Черное, Твое Высокопреосвященство. Помнится, я поначалу принял его за одеяния сибилл, но в действительности оно оказалось обычным платьем – черным, шерстяным, из тех, что носят зимой светские модницы.
– А украшения? Ты говорил, на ее пальце имелся перстень?
– Именно так, Твое Высокопреосвященство. И ожерелье, и серьги – гагатовые. Перстень особенно бросался в глаза, так как сверкнул на солнце, когда она сдвинула в сторону виноградные лозы. Темно-красный самоцвет вроде карбункула – по-моему, довольно крупного – в простенькой оправе желтого золота. Если бы только Твое Высокопреосвященство изволил посвятить меня в…
– То есть объяснил, отчего… м-м… сосредоточил на ней интерес? Возможно, лишь по ошибке.
Вздохнув, Ремора отодвинул кресло от письменного стола, поднялся на ноги, отвернулся от Росомахи, вновь подошел к окну и заложил руки за спину.
– Возможно, лишь по ошибке, – неторопливо повторил он.
Подхлестнутый избытком учтивости, Росомаха тоже вскочил с кресла.
– А может статься… м-м… может статься, и нет. Тебе, патера, не терпится послужить богам… во всяком случае, согласно твоим… м-м… декларациям, э?
– О да, Твое Высокопреосвященство! Крайне не терпится!
– А заодно подняться повыше в… э-э… реестрах нашей… э-э… м-м… на редкость многочисленной семьи, э? Сие я также… э-э… также не преминул принять к сведению. А не подумывал ли ты, что с течением… э-э… времени вполне можешь занять и пост… м-м… Пролокутора, э?
Росомаха покраснел, зарумянился, словно девица на выданье.
– О нет, нет, Твое Высокопреосвященство! Это же… это… я…
– Нет-нет, подумывал, да еще как, э? Подобно любому юному авгуру. Подобно мне самому. Однако приходило ли тебе в голову, что к тому времени, как в твою сторону хотя бы легонько повеет… м-м… шелковицей, те, кого ты надеешься… э-э… впечатлить? Сразить наповал. Что к тому времени все они сойдут в могилу? Покинут нас, э? Умрут и забудутся, оставшись в памяти одних лишь бессмертных богов? В памяти одних лишь бессмертных богов да патеры Росомахи – сиречь твоей, мальчик мой! А кто поручится за бессмертных богов, э? Никто на свете. Такова правда жизни, уж поверь… э-э… на слово!
Росомаха сглотнул и (вне всяких сомнений, благоразумно) почел за лучшее промолчать.
– Не сумеешь, патера. Не сможешь ты впечатлить их, как ни старайся. Э? Как ни тужься. Ну, примешь ты должность. Допустим. Хотя вероятность сего и невелика. Но ведь не раньше, не раньше, чем уйду я, э? Не говоря уж о моем преемнике. Ныне ты… э-э… слишком, слишком уж юн. Пусть даже я проживу исключительно долго, э? Сам понимаешь. Сего не понял бы разве что полный идиот, э?
Злосчастный Росомаха согласно кивнул, отчаянно жалея, что не может немедля сбежать.
Коадъютор повернулся к нему.
– А поручиться за него я… м-м… не могу вовсе, э? То бишь за своего преемника. Нет. Разве что за себя. О-о… да. А что до меня, я… э-э… м-м… рассчитываю править куда дольше, чем старина Кетцаль, э?
– Иного я тебе в жизни не пожелаю, Твое Высокопреосвященство!
– Его покои, патера, вон там, – продолжал Ремора, указав куда-то в сторону взмахом левой руки. На этом же самом этаже дворца, э? По южную его сторону. С видом на наш сад. Куда обширнее садика патеры Шелка, – с усмешкой заметил он. – Вне всяких сомнений… э-э… много обширнее. Фонтаны… э-э… статуи, ветвистые деревья… м-м… словом, все, что положено.
– Они прекрасны, Твое Высокопреосвященство, я знаю, – кивнув, подтвердил Росомаха.
– Он занимает должность вот уже тридцать три года, э? Наш старина Кетцаль, да. А в твоем поколении, патера, сто с лишним человек, и связи у многих – у многих – изрядно… э-э… лучше, надежней твоих. Я же… м-м… предлагаю тебе цель, лежащую несколько ближе, несколько… э-э… более прямой путь к вершинам твоих амбиций.
Вернувшись в кресло, Ремора знаком велел Росомахе сесть.
– Ну что ж, а теперь давай-ка… м-м… поиграем минутку, э? Скоротаем сей… э-э… сверх меры жаркий час за невинной забавой. Выбирай себе город, патера. Назови любой, какой пожелаешь, исключая Вирон. Нет-нет, я совершенно серьезен. В… э-э… в рамках нашей игры. Подумай. Большой? Красивый? Богатый? Какой из городов тебе по сердцу, патера?
– Палюстрия, Твое Высокопреосвященство?
– К головастикам, стало быть, э? Неплохо, неплохо. Тогда вообрази себя главой Капитула в Палюстрии. Лет этак через… э-э… лет этак через десяток от сего дня. Разумеется, с выплатой десятины в пользу главного, виронского Капитула. Ты ведь не против и далее пребывать в подчинении у Пролокутора, э? Кем бы он ни был. В подчинении у старины Кетцаля либо… м-м… у меня, что спустя десять лет куда более вероятно. Находишь ли ты, патера, сие заманчивой перспективой? – Вопросительно приподняв брови, Ремора, как прежде, вскинул перед собою ладонь. – Нет-нет, если тебя… э-э… что-то смущает, так прямо и говори!
– Твое Высокопреосвященство?..
– Понятия не имею, патера. Так-таки и ничего, э? А, скажем, засуха? Ты ведь осведомлен о ней, э? От нее не спастись, не спрятаться. Сколь… э-э… мудр твой выбор, патера? Как поживает Палюстрия в засуху?
Росомаха нервно сглотнул:
– Я слышал, на рис там ныне неурожай, Твое Высокопреосвященство. И знаю, что здесь, у нас на рынке, риса не стало вовсе, хотя обычно купцы его к нам привозят.
– Волнения там, патера, – кивнув, пояснил Ремора. – Конечно, о голоде речь… э-э… не идет. Пока не идет. Однако призрак голода налицо. Солдаты стараются… э-э… держать буйные толпы в узде. Но часть этих солдат… э-э… практически износилась. Твой дядюшка из военных, э?
– Да… я… да. Один из… да, – пролепетал Росомаха, изрядно ошарашенный внезапной переменой темы.
– Майор во Второй бригаде. Спроси у него, патера, поинтересуйся, где наша армия. А может, ответ тебе уже известен, э? Может, ты слышал от него что-либо… э-э… в застольной беседе? Где она, э?
– В хранилище, Твое Высокопреосвященство. Под землей. Вирону вполне достаточно городской стражи.
– Именно, патера, именно! Однако в иных местах дела обстоят иначе. Мы с тобой смертны, э? Стареем, подобно… э-э… Его Высокомудрию, и следуем стезею, ведущей в Майнфрейм. А вот хемы держатся куда дольше. Быть может, вечно?
– Никогда в жизни не задавался сим вопросом, Твое Высокопреосвященство. Но я бы подумал…
Уголок губ Реморы дрогнул, дернулся кверху.
– И уже думаешь, э? Бесспорно, думаешь, патера. Прямо сию минуту, э? Сколь отрадно знать, что наши… э-э… руки Сциллы совсем как новые! Ну или… э-э… почти как новые. В отличие от… э-э… м-м… палюстрийских, э? Не говоря уж о многих других городах. Солдаты, оружие – все… э-э… как новенькое либо немногим хуже. Подумай о сем, патера, подумай как следует.
Сев прямо, Ремора оперся локтями о письменный стол.
– Что… э-э… еще можешь ты сообщить касательно патеры, патера?
– Вот, кстати, об упомянутом Твоим Преосвященством оружии. В его спальне я, среди прочего, обнаружил бумажный пакетик с иглами, Твое Высокопреосвященство. Начатый. Вскрытый.
– Пакетик с иглами, патера? Этого я не…
– Не швейными, вовсе не швейными, – поспешил пояснить Росомаха. – С зарядами для иглострела, Твое Высокопреосвященство. В одном из ящиков комода патеры, на дне, под одеждой.
– Над этим следует… э-э… поразмыслить, – неторопливо проговорил Ремора. – Я… м-м… это… м-м… внушает определенное беспокойство. Вне всяких сомнений. Что-либо… э-э… сверх сего?
– Последняя находка, Твое Высокопреосвященство. Да такая, о которой весьма, весьма неприятно докладывать. Вот это письмо, – отвечал Росомаха, извлекая из кармана свернутый лист бумаги. – Письмо от…
– Так ты… э-э… вскрыл его, – заметил Ремора, одарив юного авгура мягкой улыбкой.
– Писано женской рукой, Твое Высокопреосвященство, и крепко надушено. В сложившихся обстоятельствах я счел сей поступок оправданным. И искренне, Твое Высокопреосвященство, от всего сердца надеялся, что оно получено от сестры либо иной родственницы, Твое Высокопреосвященство. Но на поверку…
– Ты… э-э… храбр и решителен, патера. И это хорошо. По крайней мере, так… э-э… склонен считать лично я. Сфинга благоволит храбрецам, э? – пробормотал Ремора, вприщур взглянув на подпись. – Однако ж оно не от этой… м-м… дамы, Синели, э? Иначе ты сообщил бы о нем много раньше, м-м?
– Нет, Твое Высокопреосвященство, не от Синели. От другой женщины.
– Прочти его вслух, патера. Должно быть, ты уже разобрал эти… э-э… каракули. Я предпочту от сего… э-э… воздержаться.
– Боюсь, Твое Высокопреосвященство обнаружит, что патера Шелк пал ниже некуда. Мне очень хотелось бы…
– Об этом уж… э-э… об этом уж, будь любезен, позволь судить мне, э? Читай, патера, читай.
Росомаха, откашлявшись, развернул письмо.
– «О, милый мой, о, моя Крошка-Блошка! Зову тебя так не только из-за прыжка наружу, за окно, но и из-за прыжка в мою постель! Как же твоя чахнущая в одиночестве зазноба жаждет, ждет от тебя весточки!!!»
– «Зазноба», патера?
– Полагаю, это нечто вроде невенчанной жены, Твое Высокопреосвященство.