Исчезновение фольклора из города в XVII в. было вызвано жестоким преследованием скоморохов: специальные указы предписывают «бить кнутом по торгам» тех, кто упорствует и не оставляет своего ремесла, запрещают держать дома музыкальные инструменты и т. д. Лишенное устной поэзии русское общество обратилось к книжной поэзии. Подлинный расцвет русской силлабической поэзии наступает в середине 60-х гг. Он связан и обусловлен деятельностью крупнейшего поэта XVII в. Симеона Полоцкого и его учеников: Сильвестра Медведева и Кариона Истомина.
Самуил Емельянович Синтианович-Петровский родился в 1629 г. в Полоцке. Двадцати семи лет он постригся в монахи (Симеон — его монашеское имя). Окончив Киево-Могилянскую духовную академию, Симеон стал учительствовать в родном Полоцке. В Москву Симеон переезжает в 1664 г. и вскоре добивается прочного положения при дворе. Учитель царских детей (Алексея и Федора Алексеевичей), придворный поэт, панегириками и «приветствами» отмечавший каждое мало-мальски значительное событие придворной жизни, организатор «верхней» (находившейся в Кремле) типографии, преподаватель латинского языка в монастырской школе, переводчик с латыни во время богословских диспутов со старообрядцами, проповедник, — словом, человек, подвизавшийся на самых разнообразных поприщах, Симеон в душе оставался прежде всего поэтом-профессионалом. Весь свой досуг он отдавал любимому занятию — стихотворству, работая регулярно и весьма продуктивно. Его друг и ученик Сильвестр Медведев вспоминал, что Симеон «на всякий день име залог (зарок, обычай) писати в полдесть по полу тетради, а писание его бе зело мелко и уписисто».
Литературное наследие Симеона огромно. Помимо полемического богословского трактата «Жезл правления», многочисленных проповедей, объединенных в два изданных им сборника: «Обед душевный» и «Вечеря душевная», двух пьес — «Комедии о блуднем сыне» и «Трагедии о Навходоносоре», поэтического переложения псалтыри («Псалтири рифмотворной»), Симеон написал также огромное количество стихотворений, объединенных им впоследствии в два фундаментальных сборника — «Рифмологион», куда вошли по преимуществу панегирические стихотворения и «приветства», и «Вертоград многоцветный».[110]
Этот последний сборник особенно интересен. Он содержит 1246 стихотворений (около 30 000 стихотворных строк). Сборник разбит на тематические рубрики, расположенные в алфавитном порядке; в каждой рубрике содержится по нескольку стихотворений, от кратких двустиший до весьма пространных повестей в стихах. Сходство с энциклопедией не кончается алфавитным расположением тематических разделов сборника. Симеон действительно стремился создать своего рода поэтическую энциклопедию: в «Вертограде» излагаются многочисленные исторические легенды и анекдоты, нравоучительные истории из жизни знаменитых людей древности и безвестных обывателей; здесь мы найдем стихи на темы естественной истории, описание драгоценных камней, животных, птиц, различных предметов. Известный исследователь древнерусской литературы И. П. Еремин сравнивал сборники «Вертоград» и «Рифмологион» с музеем, «в витринах которого расставлены в определенном порядке («художественне и по благочинию») самые разнообразные вещи».[111] Однако вещи эти чаще всего интересуют Симеона не только сами по себе; он видит в них материал для уподобления, стремится раскрыть их аллегорический смысл. Множество стихотворений Симеона посвящено изображению человеческих характеров и страстей; он наставляет в добродетелях и обличает пороки. Эта дидактическая задача сформулирована в предисловии к «Вертограду»: «благородный и богатый» найдет в нем «врачевства (исцеление) недугом своим: гордости — смирение, сребролюбию — благорасточение, скупости — подаяние, а «худородный и нищий» — исцеление своим недугам: «роптанию — терпение, татбе (воровству, разбою) — трудолюбие, зависти — тленных презрение (равнодушие к мирскому богатству)».
Иногда «уподобления» Симеона кажутся слишком прямолинейными. Так, в стихотворении «Суд прежде сна» Симеон, упомянув, что уставший пес, прежде чем лечь, имеет обычай «сам ся обращати» (вертеться на месте) и, «егда осмотрится окрест на месте, тогда положится», советует и людям перед сном оглянуться на прожитый день и припомнить, не случилось ли им согрешить в чем-либо. И если «как злоба усмотрится», человек должен уподобиться овце: она, когда хочет лечь, «нрав на колена имать припадати». Вот так и люди должны, преклонив колени, молиться о прощении своих грехов.
Мы видим, как несколько нарочитый дидактизм сочетается в стихотворении с живыми бытовыми черточками. Таких примеров у Симеона мы встретим немало: он как бы предвосхищает живость сатир и басен XVIII столетия. Таков, например, рассказ о пьянице, у которого двоилось в глазах, и он стал попрекать жену неверностью, ибо вместо двух сыновей ему привиделось четыре. Муж потребовал, чтобы она в доказательство своей невиновности взяла в руки раскаленное железо. Но женщина попросила, чтобы супруг сам подал его ей.
Обжегшись, муж протрезвел и убедился в своей ошибке: «И се два сына точию видяше, невинность жены, свою вину знаше».
И все же некоторым стихотворениям Симеона, особенно на сюжеты исторических легенд, недостает поэтической образности. Обличение порока достигается не путем поэтически-тенденциозного изображения события, тех самых «сильных деталей», о которых мы говорили при анализе летописных повестей о княжеских преступлениях, а лишь путем назидательного вывода, который поэт делает в конце стихотворения.
Силлабическая поэзия XVII в. еще только находила себя как искусство. Стихами можно было пересказать историческое предание, преподать моральное наставление, описать редкий минерал или песочные часы; стихами можно было написать торжественное «приветство» и учебник.
Эмоциональная сила поэзии, ее специфические свойства как искусства слова еще не были полностью открыты ни самим Симеоном, ни тем более его учениками и последователями. Их поэзии недоставало искренности, воодушевления, свежести чувства. В этой связи заметим, что силлабическая поэзия XVII в. не знала лирики, воспевающей любовь-страсть. Симеон Полоцкий относился с осуждением даже к супружеской любви, видя в ней уступку плоти. Любовные стихотворения, в нашем понимании этого слова, появляются в XVII в. исключительно редко, и отнюдь не у поэтов-профессионалов круга Симеона Полоцкого.
Несмотря на все сказанное, роль Симеона в истории русской культуры и истории русской поэзии была исключительно велика. Он совершил переворот в версификации, он создал систему поэтических жанров, возглавил школу поэтов-силлабиков. Высоко ценя образованность, Симеон пытался основать в Москве первый русский университет. Этому плану не суждено было сбыться, но Симеон оставил свои стихи; читатель его «Вертограда» невольно становился студентом этого несозданного университета — он становился широко образованным, в том (пусть схоластичном) понимании этого слова, которое вкладывал в него великий поборник просвещения — поэт Симеон Полоцкий.
«Житие» протопопа Аввакума. «Житие» протопопа Аввакума — шедевр древнерусской литературы, явление исключительное даже на фоне разнообразной и богатой художественными открытиями литературы XVII в.
Аввакум родился в 1621 г. в семье священника и в возрасте 23 лет сам стал сельским священником. Жизнь его складывалась трудно: прихожане не прощали своему пастырю суровых обличений, «начальники» грозили расправой, когда Аввакум заступался за обиженных или проявлял так свойственную ему религиозную нетерпимость. Дважды ему пришлось бежать в Москву, спасаясь от разгневанной паствы. Живя в Москве, Аввакум сближается с кружком «ревнителей благочестия», участники которого были обеспокоены падением авторитета церкви среди населения, а в догматических вопросах настойчиво требовали сохранения древних «отеческих» традиций.
В 1650-х гг. патриарх Никон начинает проводить свою реформу церковных обрядов и требовать исправления богослужебных книг по греческим оригиналам. Реформы Никона вызвали резкое противодействие среди защитников старых обрядов, влиятельнейшим вождем которых становится протопоп Аввакум. В 1653 г. по требованию Никона Аввакума ссылают в Сибирь, где он пробыл до 1662 г., когда царь Алексей Михайлович приказывает вернуть опального протопопа. Аввакум с почетом был принят в Москве и обласкан, но, увидев, что и без Никона[112] «зима еретическая на дворе», снова «заворчал», требуя восстановить «старое благочестие». В ответ на это последовали новые гонения — ссылка в Мезень, расстрижение, заточение в монастырских темницах. В 1667 г. Аввакума и его сподвижников — Епифания, Федора и Лазаря — ссылают на север, в Пустозерск, где они томятся в земляной тюрьме. В 1682 г. они были сожжены в срубе.
В Пустозерске, в заключении, Аввакум между 1669 и 1675 гг. пишет свое «Житие». Написать «Житие» Аввакума «понудил» его духовный отец и соузник по пустозерской ссылке — инок Епифаний. В композиции аввакумовского «Жития» есть черты традиционного жития: вступление, обосновывающее повод создания жития, рассказ о юных годах Аввакума и о чудесах, которые должны свидетельствовать о божественном признании подвижника.
Но Аввакум пишет собственное «Житие», и это не только влияет на его сюжет, но и вынуждает Аввакума оправдывать возможность такого жития-автобиографии. Именно в этом отношении так важны оказываются сцены, в которых автор убеждается сам и убеждает читателя в своем праве на высокую миссию мученика и защитника истинной веры.
Не случайно поэтому в начале «Жития» Аввакум рассказывает о чудесном сне- видении: по Волге плывут «стройно два корабля златы, и весла на них златы, и шесты златы... » Эти корабли, вещают Аввакуму, Луки и Лаврентия, его детей духовных, а за ними плывет третий корабль, «не златом украшен, но разными пестротами — красно, и бело, и сине, и черно...», на том корабле «юноша светел», который на вопрошание Аввакума о принадлежности корабля отвечает: «Твой корабль! Да плавай на нем з женой и детми, коли докучаеш!» Так знамением было предначертано многотрудное плавание Аввакума по волнам житейского моря.