то становится безличным, стертым значением, вошедшим в нелитературный обиход, элементом общей повседневной цивилизованности. Понятно, что сам конец течения литературного времени не осознается, так как остановка его культурно не маркирована.
2. «Фон», или пародируемые в актах смыслообразования конструктивные или тематические значения, не есть нечто неподвижное, а, напротив, сам представляет собой движущее начало эволюции или динамики, подчиняющееся системе социального взаимодействия, описание которого требует специального анализа. Или же: структуры культурных конфигураций, «доминирующие» или «вторичные ряды», «старшие или младшие ветви литературных родов», мифов, канонов, традиций существуют не в идеальном пространстве культуры (на манер платоновского космоса вечных идей), они закреплены композицией социальных образований (групп, институтов), благодаря которым литература и существует как нечто целое. Условием литературного движения становится распределение систем литературных значений (с их различиями временны́х характеристик, глубины и особенностями организации культурной памяти, устройством и наборами литературных авторитетов и символов) по тем или иным узлам социального взаимодействия, складывающимся по поводу литературных явлений. Литературная статика, на фоне которой только и можно отмечать движение, в этом смысле есть не абсолютная неподвижность, вневременность литературных рядов, а структурность социального мира культуры. Перефразируя известное выражение «короля играют придворные», можно сказать, что литературную динамику делают рутинизаторы (эпигоны и хранители).
3. Литературная динамика в своем социально-структурном аспекте представляет собой непрерывное взаимодействие участников литературного процесса, распределяемых в соответствии с их основными функциями по фазам всего цикла динамики: инновации, отбора нового, хранения образцового состава литературы, адаптации литературных образцов (в любом отношении), т. е. их утилизация, использование в других литературных или внелитературных целях. Весь цикл – от момента инновации до растворения в повседневности – можно описать через набор или композицию групп, образующих или отмечающих отдельные фазы процесса. Конституция этих групп (стало быть, самоопределения их членов как основание выделения группы из всей массы взаимодействия по поводу литературы) определяется различием их функций, а нормы, в соответствии с которыми строятся взаимоотношения между группами, могут рассматриваться как своего рода правила динамики, правила передачи образцов (литературной топики, сюжетики, типов героев, метафорики времени и пространства и проч.) от группы к группе. Пользуясь словами Тынянова, можно сказать, что литературная динамика раскрывается как последовательное изменение функции конструкции или приема.
Однако ход этого изменения обусловлен представлениями о символическом «третьем», внешнем по отношению к собственно творцам литературы: имплицитными значениями тех, для «кого» отбираются и интерпретируются литературные образцы. Эти фигуры представляют социальные инстанции, заинтересованные в культуре, в частности в литературе. Они являются «внутренними адресатами» участников литературного процесса. Ориентации на них скрыто предопределяют не только сам отбор нового, но и последующий состав образцов, устанавливаемой таким образом «традиции» или «ряда» литературы, как и все направление дальнейшей динамики, создавая тем самым неявное силовое поле литературной работы. Благодаря этому литературный образец (произведение, конструкция, тема, прием и т. п.) каждый раз оказывается в ином смысловом контексте, иной системе интерпретации и подчиняется ее логике, теряя связь с условиями своего возникновения, включаясь во все более широкие системы значений, признаваемых все большим кругом людей. В противном случае литературные новообразования оставались бы лишь достоянием предельно малой группы, непосредственно связанной с автором, – первых слушателей и читателей, членов литературного салона, кружка, компании друзей писателя и т. п. Неизбежность последующей универсализации смыслового элемента вызвана самим фактом признания его ценностного содержания.
Литературная динамика начинается с использования слов поэта для целей и отношений, не связанных с собственно структурой авторского смыслообразования. Фазы прохождения или изменения, трансформации семантики образца, функционального значения конструкции или приема можно рассматривать как последовательность, составляющую течение культурного времени. (Если исходить из того, что время задано не физической хронологией, а точками семантических переломов, сдвигов, изменений.)
Рассмотрим всю схему динамики несколько подробнее. Начнем с первой группы – творцов или инноваторов, дающих начало движению. Мера радикальности инновации – степень выражения авторской субъективности, следовательно, отклонения от общепринятых представлений о реальности, нормативного фиксированного порядка вещей. Явным операциональным признаком субъективности могут служить особые семантические образования, лишенные предиката существования, т. е. чисто фикциональные синтетические значения. В качестве наиболее чистой или предельной формы приведем ахматовские строки: «зеркало зеркалу снится», «беды скучают без нас», «последняя невстреча» или метафоры Заболоцкого: «и мысли мертвецов прозрачными столбами», и др. Такие семантические образования в логике и философии науки иногда называют «логически невозможными» или «интересными» истинами. Эти парадоксальные в экзистенциальном плане значения представляют собой такой индивидуальный синтез различных предельных ценностных представлений (в эпистемологическом отношении – трансцендентальную структуру), на который в общепринятом языке и общении наложен запрет. Иными словами, поддержанием жесткой нормы реальности, устойчивости смыслов и значений предметов (= отношений к ним, стало быть – и отношений между людьми) достигается систематическая и непрерывная изоляция инновационных и продуктивных групп и сегментов культуры, узаконивающих их существование.
Смысл же отмеченных выше конструкций значим только внутри них самих, только в границах самого экспрессивного действия и выражения субъективности. Принцип понимания этих конструкций заключается в воспроизводстве самого процесса их субъективного синтезирования (методически генезис смыслового образования выступает в форме правила понимания семантической структуры). Если рассматривать смыслообразование как соединение ценностных значений, их «перевод друг на друга», ранжирование и т. п., то возможность медиации ценностей (в обиходе не подлежащих опредмечиванию – нельзя овеществить идею добра или свободы, красоты и бессмертия, нельзя однозначно установить, чтó есть бесконечность) предполагает предварительную и условную (игровую) их натурализацию, причем сама эта натурализация или персонификация ценностных значений осуществляется в демонстративной и «театрализованной» форме («беды скучают без нас»).
Важно подчеркнуть, что для связывания или сопоставления ценностей в такой натурализованной форме значимы лишь чисто субъективные основания, т. е. принцип понимания и источники синтезируемого семантического материала не обладают никаким собственным или «объективным» (внешним по отношению к авторскому Я) авторитетом: они значимы лишь постольку, поскольку их устанавливает поэт (субъект культурного действия и высказывания). Нет, следовательно, никаких навязываемых извне правил построения смысловой структуры, кроме указываемых и демонстрируемых тут же, в самой ситуации порождения смысла. В этом, кстати, и заключается характер «затруднения» или «сдвига», который подчеркивали в своей поэтике и теории литературы опоязовцы: нормы понимания или генезиса семантической структуры заданы в самой субъективности образования, нормах соединения поэтом несовместимых значений. Парадоксальность такого синтеза указывает на особые принципы рациональности построения, предполагающей обучение правилам в процессе самой «игры», т. е. научение смыслообразованию в процессах демонстрации производства смысла. Это и есть игра в самом серьезном и строгом смысле, на который указывал Тынянов, – «игра с чистой формой»[333].
Сообщество, возникающее на признании таких правил, а стало быть, конструированное подобными представлениями о человеке, – это общество равнозначных индивидов, интеграция которых возможна лишь через признание в каждом из них равноценности творящего духа (модель – идея Цеха поэтов, платоновской Академии, Телемского аббатства).
С формальной точки зрения аналогией замкнутой структуры смыслообразования будет золотое правило этики или категорический императив Канта – идея автономного и самодостаточного индивида, назначающего себе правила поведения. Принцип «игра с чистой формой» соответствует в формальном отношении принципу «поступай с другими так, как ты хотел бы, чтобы поступали с тобой». Всеобщность и универсальность ценностей культуры (непременная предпосылка «большой» литературы) означает чисто субъективный их выбор и признание, т. е. самостоятельное утверждение правил игры, условий и границ действия: черта между внешним миром повседневности и зоной смыслообразования проведена признанием условий «места» и «времени» значимости вводимых правил. Вне фикционального синтеза значений и вне ситуации понимания семантических рамок конструкции этого типа не действуют. Поэтому оппонентом субъективному Я в литературе выступает не конкретный социальный персонаж, а сама анонимность рутинного строя вещей, устойчивость общепринятых, коллективных представлений и форм их семантического выражения.
Однако смыслообразование (и непременное многообразие его форм) еще не составляет само по себе динамического ряда, поскольку в принципе возможно простое накопление идей и новых смыслов, без их признания вне группы инноваторов дающими начало движению. (Несостоявшаяся рецепция – проблема, в теоретическом отношении тождественная реконструкции ситуации инновации.) Социокультурная динамика начинается с тех, кто заимствует литературные образцы