В подобной ситуации средством маркировки ценности того или иного образца выступает его значимость для специфического культурного персонажа – «культурного человека». Авторитетность последнего связана с ожиданиями массовой публики, оценивающей его как фигуру, ответственную за введение ценностных образцов, которые созданы в других значимых группах и ситуациях, т. е. как фигуру культурного посредника. Понятно, что требуемым признаком той или иной книги, попадающей в разряд дефицитных, становятся «следы» ее исторического бытования в значимых культурных средах. Они являются средствами упорядочения потенциального многообразия культуры (как, например, издательская серия, представляющая «весь» мир литературы и книжной культуры в целом) и гарантируют возможность многократного и разнообразного, в том числе внекнижного, обмена. Книга приравнивается к обобщенным символическим посредникам типа денег либо замещает их в специфических ситуациях[345].
Книжный дефицит в данном случае связан с повышенным спросом на вполне определенные издания, хотя в иных ситуациях популярность книги или автора может и не порождать дефицитарного стресса (ср. феномен «бестселлера»). Когда же в магазинах и библиотеках спрос систематически не удовлетворяется, книгопокупка не только приобретает характер резерва на случай возможного дефицита того или иного издания, но и становится компенсаторным дополнением к структуре предложения на несвободном и регулируемом рынке или в библиотеке.
Как и в структуре дефицита, в этом резервно-компенсаторном фонде будут прежде всего представлены специально отмеченные образцы, которые выступают в качестве целостных конфигураций, образующихся в связи с той или иной отдельной и самодостаточной, в пределе – уникальной, культурной ценностью. Таковы образцы, обозначенные именами собственными, индивидуальными любительскими занятиями и интересами и т. п. В этом смысле домашние собрания книг и журналов совпадают с рядом изданий, наиболее часто требуемых в библиотеках и попадающих в закрытые фонды[346]. В массовой библиотеке вокруг них либо выстраиваются неформальные отношения дефицитарного типа, либо образуются партикулярные группы культурно «равных», чьи отношения основаны на доверии («свои читатели»).
Таким образом, характер читательского пользования закрытым фондом можно квалифицировать как «отклоняющееся» поведение в сравнении с общепринятыми и общеобязательными поведенческими моделями (норму здесь представляют общедоступные книги). Функциональное же значение домашних собраний (принципиально иное, хотя иногда и основывающееся на «тех же самых» книгах) состоит в том, что они являются базой для социализации другого типа, чем навязываемое государством. Современная семейная библиотека, репрезентирующая не род, а нуклеарную семью, т. е. двух самостоятельных индивидов, и существующая не долее одного поколения, поддерживает и воспроизводит культурный мир индивида как ценности в любом его (профессиональном, конфессиональном, любительском) проявлении. Соответственно, семейное книжное собрание такого типа генетически следует возводить не к протестантской библиотеке наследственных родовых профессий (врача, нотариуса, ученого) и не к библиотеке аристократии (дворянина, князя), а к гуманистической идее «культивирования собственной личности», проходящей от Ренессанса через эпоху Просвещения к современности. Специальный анализ мог бы выявить здесь следы культурной истории индивида и даже самого принципа индивидуальности. Именно этот принцип и является конститутивным для идеи «общества» как структуры взаимодействия автономных, сознательно действующих и социально дееспособных индивидов. (В этом смысле социализацию на основе домашней библиотеки следует рассматривать как универсальную.) Тип нормативного определения природы индивида и тем самым типы социальных форм, реализуемых в различных исторических ситуациях, коррелируют, следовательно, с составом и структурой домашних библиотек и формами предполагаемого социализирующего воздействия.
Принятый нами способ рассмотрения, ограничивающийся формой библиотеки как института и структурными характеристиками фонда значений, положенных в основу его функционирования, имеет свои содержательные, исторические пределы. Он возможен и результативен, пока речь идет о принципиальной готовности комплектаторов учитывать реальное многообразие как производителей, так и потребителей образцов письменной культуры. Универсалистские основания комплектования, значимость учета любого интереса читателей в интенциональной структуре фонда позволяют ограничиться формальным анализом организации библиотечного собрания. Разбор же самой семантики комплектуемых образцов необходим лишь при рассмотрении состава массовой библиотеки: именно в ее условиях имеет место регулируемая селекция и в этом смысле символическая репрезентация «культуры» в ее письменной и литературной форме. Моментом самоопределения групп, репрезентирующих «культуру» в письменном виде, и является маркировка сферы, подлежащей социализирующему воздействию, как неструктурированной, внекультурной, однородной, массовой, т. е. не обладающей имманентно никакими иными качествами, кроме потенции к воспитанию[347]. Подобное видение культуры, заключающее в себе проблематику авторитета, господства, и порождает антиномичные представления о массовой культуре, литературе, коммуникации и т. п.
Анализ значений, кумулируемых в фондах массовых библиотек, дает в итоге понимание нормативного «ядра» литературной культуры на данный исторический период и в этом смысле очерчивает пределы согласованных представлений комплектаторов и абонентов о мире литературы и друг о друге. Аналогичного обращения к семантике культурных образцов требует и исследование не поддержанного массовыми библиотеками широкого спроса публики на определенный круг изданий, произведений и авторов (детективы, фэнтези и т. п.).
Однако здесь необходим уже иной проблемный разворот. Если в первом случае предметом изучения являются деятельность библиотеки по поддержанию и воспроизводству выработанной специфическими группами идеологии литературы и «следы» этой работы в читательском поведении «неспециалистов», «массового читателя», то во втором – исследователь вынужден выйти за пределы тех или иных нормативных определений литературы инновационными группами и поддерживающими их структурами репродукции и социализации и обратиться к более широким концепциям как собственно социологического, так и культурологического уровня.
КНИГА И ДОМ(к социологии книгособирательства)[348]
Б. Дубин
Когда проблемы книги, чтения, личной библиотеки обсуждаются в межличностных коммуникациях, журнальных статьях и текущих исследованиях, предметом обычно служат содержательные характеристики печатных текстов: речь идет о тех или иных параметрах имеющихся в них сообщений – научно-информационных, справочно-нормативных, жанрово-тематических, дидактических и т. п. Но чаще всего в стороне остается сам факт собирания печатных источников в доме, способ их существования среди домашней обстановки, форма организации библиотеки в соотнесении с пространством жилья. Столь избирательное внимание не случайно, как показательно и то, что когда к этим игнорируемым моментам все же обращаются, их обсуждение настойчиво блокируется негативной оценкой. Допустив в круг внимания «неподобающие» аспекты или способы бытования книги, участники тут же демонстрируют социальную дистанцию, расподобляясь с «формальными», «показными», «вещистскими», «мещанскими» сторонами жизни книг. Мы попытаемся, во-первых, разобрать смысловую структуру подобных оценок, во-вторых, уяснить их социальный контекст и генезис и, в-третьих, наметить траекторию сдвига этих устойчивых представлений и их рамок, относящегося к самому последнему времени. Важно предупредить, что весь этот комплекс задач рассматривается здесь как теоретический: обусловленный проблематичностью наличной книжной ситуации, напряжениями в различных ее аспектах, он сосредоточен преимущественно на выработке языка описания и истолкования проблем.
Как и в предыдущих работах, опирающихся на традиции социологии идеологии и социологии знания, меня здесь будет интересовать заключенный в представлениях о книге и библиотеке образ человека и общества, соотносительное понимание себя и других. Значимыми в этом плане характеристиками (осями для фиксации в группировки материала исследуемых оценок) изберем следующие:
– замкнутость/открытость (целостность/дробность) домашнего книжного собрания;
– способы его временной организации (в соотнесенности времени создания, издания и собирания текстов);
– печатные и изобразительные компоненты образа книги.
Иначе говоря, мы попробуем реконструировать, как в перечисленных элементах оценки книг и книжных собраний находят выражение процедуры социального самоотождествления, сравнения и противопоставления – господствующие в различных социальных группах и средах представления о личности и социуме, образ общества в форме домашней библиотеки, источники формирования и предназначение этого образа (инстанции его удостоверения и структуры проектируемой адресации).
Когда подчеркивают форму замкнутого собрания книг, представляющего культуру как целое и в этом смысле тяготеющего к кумулятивным по культурному устройству и интегративным по социальному назначению типам издания (энциклопедия, серия, «библиотечка» и т. д.), то эти особенности обычно отмечаются, становятся «видны» с такой позиции, для которой нормально, как раз наоборот, предельное смысловое разнообразие, расширяющийся космос разнопорядковых значений. Их самостоятельный, экспериментальный синтез и составляет жизненную задачу субъекта – начала координат этого космоса, его центра. Напротив, формальная замкнутость собрания книг дома отсылает к «внешней» точке зрения – области «иного» в культурном плане и авторитетным «другим» в плане социальном. Эти референтные инстанции я