[98].
На начальных этапах этой переориентации философской и политической мысли с критики социальных институтов на условия и формы социального порядка (что, собственно, и знаменует собой появление и становление социологии) универсальной является сама методическая процедура реферирования объясняемых феноменов к социальному. Не к «трансцендентному», не к традиции, не к культуре, а к наличным системам взаимодействия людей, что предполагает и требует «понимания» мотивов их действий во всем их разнообразии. Процедуры «понимания» меняют всю систему объяснения в эмпирических науках. Но на первых порах в этот период символами «социального» (наличных устойчивых или повторяющихся человеческих взаимоотношений) становятся рефлексивно конструируемые, «традиционализированные» культурные характеристики гемайншафтного социального уклада – определения «местного» («нравы эпохи»), «народного» и даже «природного» (климат, раса), в дальнейшем обобщаемые, генерализуемые до «национальных» характеристик общности или их «исторического» изменения. Подобная, по сути метафорическая, конструкция изучаемой «действительности, сочетающая универсалистские (ценностные) элементы с партикуляристскими характеристиками (приписываемыми свойствами отдельных групп, сословий, локальных общностей, народов)», позволяет ухватывать моменты преемственности и изменения. Это, в свою очередь, выдвигает проблему сопоставимости изучаемых феноменов, т. е. вводит в исследование общества и литературы фундаментальный методологический принцип сравнения и стимулирует выработку аналитически фиксируемых единиц сопоставления, универсальных критериев сравнения и различий, установления причинных или функциональных зависимостей.
Коррелятами этой переориентации на специфическое и уникальное выступают нашедшие свое выражение в культурном движении романтизма попытки проблематизации национального самоопределения и предназначения. Учитывая интенсивность идущих процессов формирования национальных государств во Франции и Германии, крайне важным в этих условиях стало «открытие Средневековья», стимулированное романтизмом. Движение в этом направлении релятивизировало авторитет классицистической античности и «абсолютизм» критериев классической культуры и литературы. Рефлексия над особенностями средневекового общества и культуры дала начало «исторической школе» в социальных науках (Ф. К. Савиньи, К. Г. Книс, В. Рошер и др.), стимулировала социологические концепции О. Конта, А. де Токвиля, П.-Ж. Лепле и др. Под этим воздействием сложилось противопоставление «общины» и «общества» у Ф. Тенниса, обобщенные характеристики которых в качестве базовых координат социального изменения оказались удержаны социологией вплоть до настоящего времени (ср. схему стандартных переменных у Т. Парсонса, явно или имплицитно используемую на правах парадигмы в большинстве современных исследований модернизации).
Моментами, ограничивающими область релевантности партикуляризирующих определений «социального» (переосмысленных радикалов романтической традиции), выступают некоторые компоненты традиции просветительского рационализма, удерживающие параметры обобщенной нормы «реальности» в виде уже лишь универсальных принципов референции объяснения к социальным факторам и требований единого, общезначимого языка описания[99]. Так складывается собственно социологический метод переинтерпретации содержательных результатов истории литературы (значений «действительности») в рамках единой теоретической схемы – социологической картины жизни «общества». Тем самым – и логически, и исторически – исследователи все более имеют дело с рефлексивными эквивалентами гомогенного «естественного» порядка в виде методологических постулатов специализированной интеллектуальной деятельности – институционализированными универсальными нормами логической доказательности, теоретической упорядоченности, связности и т. п. Позднейшее осознание этих обстоятельств открывает возможность собственно социологической постановки проблем, в том числе в области социологии литературы, руководящейся в определении предмета, метода, процедуры образования понятий и др. теперь уже не нормами литературоведения, а собственными институциональными критериями.
На эти общие, «логические» условия формирования социологического подхода к литературе накладываются, в особенности в начальный период, ограничения, связанные со спецификой национальной истории, культуры, интеллектуальной традиции. Так, в Англии, где проблематика социального бытования литературы и выражения в литературе социальных идей оказывается – по ряду обстоятельств – актуальной гораздо раньше, чем на континенте, социальные аспекты анализа литературы разрабатываются преимущественно в рамках так называемой «культурной критики». Для последней характерно противопоставление культуры обществу (цивилизации), подчеркивание значимости традиций и сверхполномочий интеллектуальной элиты, моральная критика социальных изменений и т. п. Авторитетность представителей этого идейного направления от М. Арнольда до Р. Хогарта и Р. Уильямса вынуждены учитывать и современные английские социологи, обращающиеся к исследованию литературы.
На европейском континенте основополагающим для развития социологизирующих представлений о литературе признается влияние идей Дж. Вико, адаптированных во Франции Ж. Мишле, а в Германии – И. Г. Гердером. При этом во Франции, с ее устойчивыми традициями этатизма и социального определения национальной и личностной идентичности, социологизация подходов к исследованию литературы получила выражение в преимущественном интересе к механизмам влияния социальных институтов на литературную культуру, формам социальной организации литературной системы, социальной прагматике функционирования литературных текстов. Среди наиболее значительных фигур здесь можно отметить И. Тэна, «культурно-исторический метод» которого, наследующий «исторической школе» О. Тьерри и Ж. Мишле, получил развитие в трудах Г. Лансона и Г. Брандеса, а позднее отозвался в идеях таких представителей социологической эстетики, как Ж.-М. Гюйо и Ш. Лало. В целом для этого этапа характерен подход к литературе в традициях идущего от Ш. Монтескьё критического анализа социальных институтов, опора на «эмпирику», а позднее – на эксперимент, демонстративный утилитаризм редукции литературного к социальному. Функции общей теории выполняет при этом позитивистская философия, что сказывается на известной биологизации социального и натурализации исследуемых феноменов. Разработка методологических подходов, которые позволяли бы фиксировать рефлексивную (и институционально-специализированную) позицию исследователя, ощутимо блокируется в данной традиции жесткой закрепленностью методологических проблем познания за философской эпистемологией (фактор, кстати, определяющий и современную ситуацию во Франции; ср. название специального издания по социологии знания – «Социологическая эпистемология» («Social epistemology: A journal of knowledge, culture and policy»). Дело будущего историка дисциплины – проследить, в какой мере и в каких формах оказались эти факторы определяющими для развития французской социологии литературы ХХ в.
В Германии стимулом для выработки социологизирующих представлений о литературе явились труды И. Г. Гердера, оказавшие – через романтическую эстетику И. Г. Фихте, Ф. и А. Шлегелей – влияние на Ж. де Сталь и Л. де Бональда. Гердеровский сравнительно-исторический подход, последовательно релятивизирующий нормативные определения литературного (и культурного) материала, позволил ввести литературу в контекст культуры в целом, т. е. использовать методологический прием, богатейшие возможности которого реализуются впоследствии преимущественно герменевтикой, но, к сожалению, почти не оценены социологией литературы. Кроме того, внимание к национальной специфике, к «народной литературе» систематически тематизировало «чужой», инокультурный материал, что – в совокупности со сравнительными принципами исследования – с неизбежностью включало в определение литературы и круг внимания исследователей экстраэстетические аспекты словесности. Это, в частности, касалось моментов функционального генезиса и обусловленности литературных форм как общественных феноменов, что противостояло как классицистической апелляции к самодостаточности канона, так и позднейшей романтической идее превосходства творческого акта над его продуктом. Характерно, что именно в этой традиции ранее всего возникает понимание культурной значимости феноменов массовой и тривиальной словесности. Здесь появляются и первые ее эмпирические исследования[100].
Гердеровские идеи получили развитие в условиях становления немецкого национального государства, выработки принципов национальной политики, формирования национальной культуры, что переносило внимание социальных мыслителей на проблемы культурной идентичности нации и на область культуры в целом. Кроме того, здесь необходимо учитывать и влияние со стороны такой значимой интеллектуальной традиции, как философская эстетика И. Канта, Ф. В. Шеллинга, а впоследствии – Г. Ф. Гегеля. Последнее обстоятельство способствовало значительной теоретизации проблематики исследования литературных феноменов при сохранении преобладающего интереса к философской («духовной») значимости литературы и широких культурологических рамок соотнесения литературных фактов. В дальнейшем традиции философской спекуляции и социального критицизма дали различные, в разной мере авторитетные и порою любопытно взаимодействующие филиации в рамках социологического подхода к литературе в Германии. Устойчивая традиция преимущественного внимания к смысловым компонентам действия и последовательная методологизация исследовательских подходов позволили немецкой социологии литературы, усвоившей достижения критики идеологии, социологии знания и социологии идеологии (от К. Маркса до К. Маннгейма), наметить в последнее время в работах отдельных представителей рецептивной эстетики перспективы сближения герменевтически-ориентированного литературоведения и феноменологической социологии знания в широком культурологическом контексте.