2) «современники», чьим пафосом деятельности становится особая актуальность обсуждаемых проблем, публицистичность и т. п. при незначимости для них проблем технической экспрессивности. Ценностное конструирование и организация литературного материала осуществляются здесь в рутинных формах литературного производства, как технически инвариантный перебор нормативных конфликтов.
Два эти типа критериев (разведение, в общем, чисто условное) могут служить и первыми, сравнительно приблизительными индикаторами успеха и длительности обращения книги в различных группах читателей. Произведения первого типа, как правило, тематизируют (на любом материале) проблематику, связанную с выработкой новых смысловых значений, символического и ценностно интегративного толка, тогда как второго – связанную непосредственно с формами нормативной фиксации значений, поддержания существующего нормативного образца. Соответственно, литературе первого рода обеспечен (при благоприятных обстоятельствах) небольшой, но устойчивый успех на протяжении довольно длительного периода; второй же – массовая читательская популярность с полным затуханием ее через 10–15 лет.
Подавляющая часть популярной литературы оказывается вне поля внимания критики. И это не случайно: критика как институт охватывает и контролирует лишь небольшую часть литературного потока. Ее функциональное назначение определяется двумя моментами:
– не собственно литературное значение: критика маркирует характер проблем, тематизируемых литературой в тех случаях, когда литература («ненормальный» случай) выступает заместителем демократических, политических, идеологических и культурных институтов. Это возможно лишь в силу сравнительно слабой способности критики к рационализации текущих общественных процессов, ограниченной компетенции в вопросах, требующих специальных знаний, экспертизы и т. п. Ходовые оценки литературной продукции: «типично – нетипично», «жизненно – нежизненно», «соответствует времени (эпохе, истории, правдоподобию и проч.) – не соответствует…», «глубоко – поверхностно», «мелко», «сенсационно», «внешне» и т. п. – носят при этом «пустой», чисто регулятивный характер, позволяющий в принципе вместить почти любое содержание. Об этой же идеологичности норм-оценок свидетельствует и их вневременность, всеобщность, «естественность», не допускающая ни рефлексии, ни сомнения. Соответственно, только изучение ситуативного применения этих норм, определение конкретного адресата санкции позволяет говорить об интересах группы, осуществляющей отбор и оценку, селекцию литературного потока;
– собственно литературное значение: введение новой проблематики возможно лишь как открытие новой экспрессивной техники, новых, адекватных ей средств выражения. Лишь эта вторая функциональная сторона деятельности критики отмечает зону «высокой» литературы, образцы «лучшей», «элитной» литературы. Только эта литература гасит векселя претензий на «мудрость», от лица которой узаконивается авторитет и словесности, и культуры в целом. Литература этого рода разрушает рутинную конвенциональность жизненного мира, обыденных определений действительности, деформирует общезначимые правила достижения взаимной согласованности действия[118].
Еще более характерным это является для «классики». В эту группу произведений и, соответственно, авторов попадают исключительно образцы высокой литературы. Сюда могут включаться и произведения, первоначально принадлежавшие к литературе с нормативной структурой конфликта, однако претерпевшие процесс «оценивания», трансформации нормативных коллизий в ценностные в результате значительной временной и пространственной (т. е. социокультурной) дистанции и «вымывания» конкретности исторических реалий, обыгрывания стереотипных, клишированных компонентов определенной эпохи. Появление пространственных и все умножающихся комментариев, разъяснений, примечаний и т. п. свидетельствует о процессе «опустошения», универсализации с выявлением «вечных вопросов» и мотивов (пример – античная драма). В результате многочисленных интерпретаций произведение становится в конечном счете совершенно открытым для любых толкований и аналогий. Подобная «пустая» форма представляется весьма соблазнительной культурной структурой – устройством для идентификации субъективных ценностей и представлений аналитика, интерпретатора, способом самооценивания. Без такого рода конструкций культура не могла бы обрести своеобразной динамики и процессуальности.
Однако этой субъективной привлекательностью роль классики не исчерпывается. Особенность классических произведений – свобода от жестоких фиксированных норм, универсализм ценностных регуляций. Классика определяет:
1) Их центральное положение в литературном процессе, обусловленное способностью классики устанавливать связность и интегрированность литературного взаимодействия при постоянных исторических изменениях. Посредством общей структуры литературных авторитетов («рамок соотнесения») формируются межпоколенческие связи литераторов. Другими словами, складываются общие каноны литературы, сама литературная культура[119].
2) Содержательные эталоны литературного мастерства и аккумуляцию технических приемов и средств.
3) Универсализм социокультурных характеристик пространства и времени, которые обусловливают наиболее общие механизмы воспроизводства общества и культуры (структуру «социально-родовой памяти», что особенно важно в социологическом отношении).
Релятивизация конкретно-исторического содержания классического образца выражается в растущем ценностном потенциале произведения, повышении его культурных акций, предполагает сознание множественности систем времени (а следовательно, и множественность «социальных пространств действия»). Релятивизация, следовательно, классицистских элементов структуры культуры позволяет такому устройству вместить практически безграничный объем информации. А именно эти системы культурной записи делают возможным для всей социальной структуры адаптацию к инновации как перманентному процессу изменений.
В массовой литературе типы предельных ситуаций, через введение в которые достигается гармонизация нагруженных на положительных героев антиномических значений, жестко определены и формализованы. Они и представляют собой конструктивные элементы «формулы»: соблазнение, испытание верности, случайность или катастрофа, перетасовывающая персонажей или срывающая их с надлежащих им мест и т. п.[120] Впрочем, столь же стереотипен и сам набор традиционных средств определения ситуации и ее преодоления, что и позволяет преобразовывать основные коллизии этого рода в типовые переменные формульных повествований.
Напротив, «высокая литература» постоянно ищет новые методические (речевые, стилистические, когнитивные и т. п.) средства релятивизации общепринятых представлений. Для этого, например, вводится авторская ценностная дистанция – «я» автора, «я» повествователя, т. е. указываются конкретные основания для оценки. Непредсказуемость ситуаций «высокой» литературы достигается и введением «нелитературных обстоятельств», т. е. неконвенциональных значений литературных, поэтических, лирических и т. п. тем и ситуаций, за которыми обычно записаны значения высокого, низкого, трагического, драматического, прекрасного и иного. Разумеется, они столь же условны, что и жесты или позы, которые принимает актер на театральной сцене для выражения своих состояний. Но их условность имеет узкогрупповой характер, они еще не стали литературной нормой. В этом отличие «высокой» литературы от формульных повествований, где предсказуемость тем, поворотов сюжета и способов решения конфликта чрезвычайно высока. Оно связано с постоянным разрывом с литературной традицией, с нарушением согласованности достигнутых определений действительности, или, точнее, закрепленных отношений к «литературному» значению. Обосновывается новация тем, что открывает новые отношения, темы, которые существуют «в самой жизни», не упорядоченной «литературной классификацией».
Таким образом, динамическое равновесие в системе базовых ценностей достигается через их условную деструкцию, их сопоставление в критических ситуациях или через выработку релятивизирующей позиции по отношению к сверхзначимым ценностным объектам. Каталог довольно обширен: здесь все приемы «остранения», «отчуждения», «объективации». Те группы в обществе, авторитет которых связан с определением и разметкой перспектив действия, используют эти приемы либо для выработки идеальных систем, способных моделировать структуру реальных конфликтов и через это становящихся доступными для контроля, либо для определения нормативов и ресурсов действия и средств их мобилизации. Последние представляют собой этические регуляторы действия, ограничивающие технически возможный потенциал средств достижения целей и сам набор возможных целей, что, следовательно, предполагает их интеграцию с традиционными представлениями и системой идей. Такова с социологической точки зрения проблематика, например, «Преступления и наказания» Достоевского. Дело не только в возможности контроля, но и в том, что только таким образом может осуществляться специфическая запись конфликтов основных культурных значений (ценностей и норм), не могущих быть в силу тех или иных обстоятельств дублированными другими формами записи. А это значит, что культура транслируется только в такой, только в этой форме, что характерно для модернизирующихся, секулярных обществ, где литературе отводится чрезвычайно важное место, где она политизируется либо сакрализуется.
Именно для литературы такого типа и существует социальная группа экспертов – специализированный институт критики, являющийся симптомом и специфическим продуктом процесса социальной дифференциации. Критике при этом вменяется в обязанность отличать значимое от незначимого в ситуации нормативной неопределенности, нормативного дефицита, отделять подлежащее сохранению от случайного, патологического, «не-объективного», «искусственного», «литературного» и т. п. и таким образом осуществлять и функции социального контроля, и функции поддержания образца в социальном литературном процессе.