его фиксации (хотя и это имеет место), сколько в передаче определенного заданного отношения к авторитетным ценностям-значениям (символам). Речь идет о фиксированной норме, безразлично к тому, касается ли это технических аспектов реализации ценности (целедостижение) или символических аспектов (ценностно-рациональные моменты).
В культурных пластах, с которыми соотносятся указанные типы литературы, проблематизирована значимость социальных нормативных средств, прежде всего – универсальных, инструментальных, достижительских (труда, образования, бережливости, «правильного поведения» и некоторых других), с чем связаны возможность и ожидание «надлежащего» вознаграждения. В данных случаях проблематизируется все то, что предполагает блокировку «чуда», иллюзий, необоснованных надежд, ожидания мгновенного присвоения тех или иных благ – важнейших особенностей магического традиционного сознания.
Самой общей предпосылкой подобной элиминации иррационального является калькуляция и расчет. Овладение техникой оперирования временем становится условием всеобщей нормы достижительской культуры. К этим формульным структурам можно отнести детектив, научную фантастику, некоторые виды приключенческой литературы (типа протестантского, повседневного освоения мира в «Робинзоне Крузо»).
Рассмотрим научную фантастику.
Отличительной чертой научной фантастики (НФ) может считаться подчеркнутая рациональность и конструктивность. Не случайно уже в самом названии жанра или вида этой литературы подчеркнут ее рациональный характер – «научная» (литература). Ее структуру и основные особенности организации материала образует мысленный эксперимент[133] , в ходе которого проблематизируются нормативные системы того или иного ценностного порядка.
В зависимости от основных тематизированных ценностей можно наметить следующие виды НФ, исторически сменяющие друг друга: утопию – «политический остров», фантастику – экспериментальные испытания техники, и антиутопию – альтернативную модель культуры.
«Политический остров». Возникновение этой интеллектуальной и литературной конструкции приходится на XVI–XVII вв. В процессе ее формирования и развития проблематизируется средневековое, сословно-христианское представление о «сущности» человека и основанного на ней социального порядка. Выдвигается идея универсальной природы – родовой сущности человека. Его экзистенция понимается теперь не как сотворенная божеством, а как природа, обладающая соответственными «естественными правами», структура которых дублирует «естественные потребности». Развитие философских и мировоззренческих оснований идеи человека идет таким образом от религиозного эссенциализма к деистическому, пантеистическому и, наконец, секулярному пониманию индивида как потенциально автономного существа, нуждающегося лишь в просвещении и уяснении собственного естества.
Рационализация, следовательно, выражалась как «опустошение» идеи человека от сакральных значений и замещение их инструментальными представлениями: автономизация личности предполагала просвещение его «естественным светом разума», т. е. его образование и воспитание, его «взращивание» – культивирование его человеческой природы («породы»). Утверждается монада утилитаристского понимания человека, разумного эгоиста, но никак не связанного с социальным окружением, с «обществом», человека, детерминированного лишь сознанием своих потребностей, в пределе (но чуть позже) – «человека экономического».
Этот процесс проблематизировал иерархически-сословный порядок социального, т. е. порядок предписанных статусов, позиций, сословий. На место «права по рождению» выдвигалось право в силу «профессионализации занятий» и «призвания» к ним. Критическое начало выдвижения «естественных и всеобщих прав и потребностей» скрывало за собой потенцию достижительства. Универсальность и бескачественность этой «природы» открывается такому же универсализму познавательных и душевных способностей – Разуму[134], впервые делая возможным исчисление поведения и, следовательно, его организацию по заранее намеченому оптимальному плану (конструктивное планирование).
Гомологическое подобие науки (эпохи Просвещения) и утопии (общие законы Природы и Разума) проявляется и в схожих координатах конструкций литературных утопий: в них принципиальными моментами становятся отсутствие времени, пренебрежение своеобразием историко-этнографического материала, технологический характер представлений о социальной жизни и организации.
Однако утопическая модель «идеального города» как метафора разумной природы и потенций человеческой сущности оказалась действенным средством саморефлексии и экспликации ценностных оснований группы, к которой принадлежит данный интеллектуальный представитель – писатель. Благодаря суггестии как демонстрируемых целей, так и используемых логически принудительных средств (если брать их только в системе культуры данного автора) создается рациональная умственная конструкция в виде пространства контролируемых возможностей. При этом исключаются все нежелательные последствия произведенных действий, все значения, враждебные группе. Модальное пространство эксперимента демонстрируется изоляцией современной автору среды: установлением стены города, непроходимым для кораблей морем, отдаленным от европейской цивилизации месторасположением Города Солнца и аналогичных секулярных раев, искусственной космической средой и т. п. Реализуемая таким способом самодемонстрация группой собственных определений оказывается чрезвычайно мощным интегративным средством. И если в своем чистом виде мирного путешествия в Икарию, на Луну, в Новую Атлантиду утопия фактически не сохранилась в настоящее время как факт нормального массового чтения, то в виде базовой конструкции, основных ментальных процедур, схемы аналитического пространства она вошла во все прочие разновидности НФ. Ближе всего к первоначальному проекту стоят, конечно, «космические одиссеи» любой изощренности, чаще всего оснащенные дополнительным блоком инструментальности – космической, галактической, планетарной войной с пришельцами или, наоборот, завоеванием жизненных пространств, а также принудительным миссионерством и спасением малоразвитых туземцев, которые в качестве «анти-мы» позволяют организацию блистательного гала-парада собственных добродетелей. Помимо «космических пришельцев» можно указать еще на две наиболее распространенные типовые схемы НФ: машина времени и бунт роботов. Нетрудно показать, что, как и в первом случае, базой оценки и конструирования здесь будут непроблематические проекции различных «мы-образов»: меняется только фон «чужих», но структура действия и идентификации остается той же самой.
В литературных конструкциях второго типа НФ – технических утопиях, фантастике – проблематизируется не природа человека (она уже содержательно представлена в конкретных идеологиях, начиная с буржуазно-либеральной), а инструментализация ее культивирования (первые симптомы кризиса, эрозия содержательных значений рациональности или какого-то иного дивергентного процесса внутри самой этой идеологии).
На первом этапе развития этого типа фантастики присутствует позитивная оценка техники как средства социальной организации (в утопии ее нет). В качестве примера укажем на романы Жюля Верна. На втором – тематизируется социальная оценка техники (промышленности) как критерия социальных ценностей, причем возможна даже негативная оценка техники.
Третий тип НФ – антиутопия: техническая оценка социальных ценностей и благодаря этому очерчивание альтернатив социального целедостижения через сопоставление различных достигнутых результатов (Е. Замятин, С. Лем, А. и Б. Стругацкие, О. Хаксли, Дж. Оруэлл и другие).
Итак, общую структуру НФ составляет мысленный эксперимент, в ходе которого те или иные аспекты системы (главным образом, в ее прикладном плане, технологическом отношении; сам предмет технологии – будет ли это дизайн социальный или технологический, индустриальный – безразличен) испытываются и анализируются в отношении фундаментальных ценностей и идеалов данного общества. Возникновение подобной литературы становится средством (и симптомом) обживания, освоения, аккультурации резкого социального изменения, определенные идеологические компоненты которого таким, «эстетическим», образом могут быть проконтролированы политическим или теоретическим сознанием. Но, как и в других случаях, раз возникнув в определенной исторической констелляции, уникальная социальная или культурная форма теряет свое непосредственное исторически-ситуативное значение и принимает более общий характер, чтобы затем, впоследствии, «застрять» в культурах тех групп, для которых значима подобная структура проблематической ситуации. И если первый тип НФ (чисто политическая утопия) в силу утраты актуальности соответствующей проблематики сохраняет интерес практически только для специализированной части исследователей (филологов, философов, социологов, историков – хранителей гуманитарной традиции), то два других типа НФ чрезвычайно актуальны, но функционируют в разных социальных средах, в различных культурных стратах.
Так, например, антиутопия экспериментирует с фундаментальными ценностями данного общества. Посредством предъявляемого набора семантики деструктивных ситуаций (организованного и тотального насилия государства, то есть фиксированной демонстрации ценностных позиций) она определяет границы консистентности и обязательности альтернативных или конфликтующих базовых ценностей и, тем самым, указывает нормативные, пороговые пределы реализации этих ценностей. Эти функции сближают ее с элитарной литературой других типов, произведения которой пользуются весьма ограниченным спросом лишь у специализированных групп, легитимность которых обусловливается продуцированием культурных образцов и для которых этот тип мысленного эксперимента является важной конструктивной чертой образа существования.