логические обоснования неотложности перемен и требования поддержки со стороны всех без исключения социальных сил, разовой и тотальной мобилизации становятся важнейшими политическими составляющими идеологии власти в ее поисках всеобщего признания. Эффективность реализации заявленной программы есть в этих условиях основной критерий законности притязаний власти, ее «легитимности». (Это в полной мере относится и к ведомственной власти в ситуации кризиса, когда ряд атрибутов центрального политического руководства переходит к различным могущественным ведомствам.) Мало этого – степень принятия этих идеологических постулатов или их, напротив, эрозия оказывают важнейшее и вполне самостоятельное воздействие на общество, сами становятся динамической составляющей социальных процессов, укрепляя или ослабляя общественные силы, взаимосвязи различных институтов.
Периодический кризис общества или переломные моменты развития страны всякий раз связаны именно с проблемами усиления культурных обоснований власти как главной структурообразующей силы общественной жизни – с поисками укрепления легитимной базы, попытками мобилизовать иные социальные и культурные силы для определенных целей и стратегий развития. Понятно, что опора при этом ищется уже не в инструментальных структурах аппарата, а в культурных элитах и других группах, нередко выдвигающих собственные контрпроекты развития. Важно, что это группы с автономными ценностями и самоопределениями, более того – группы инновативного характера, продуктивные в культурном и социальном плане, выступающие потенциалом общественной динамики. Но диалектика формирования и привлечения этих сил поддержки каждый раз осложняется тем, что чисто инструментальные структуры, исполнительский аппарат, созданный под реализацию предыдущей программы, периодически присваивает господствующие позиции и связанные с ними источники материальных и культурных ресурсов, сохраняя свою значимость, поскольку различные системы социальной организации (законодательная и исполнительная власть, экономические и контрольные механизмы) остаются по-прежнему не расчлененными. Так складывается противодействие сил ускорения и механизмов торможения социальной динамики.
Отметим, что и сама идеология форсированного развития вовсе не обязательно становится рабочей стратегией действия. Более того, для точности социального анализа эти моменты необходимо всякий раз тщательно разводить, поскольку функции данных представлений и опирающихся на них в своей деятельности сил различны. В одном случае это культурная легитимация власти, в другом – характер господства и авторитета, основанного на определенной исполнительской стратегии осуществления власти.
Однако в наших условиях обычно такое присвоение власти, когда программы развития превращаются в средства удержания господства, а планами на будущее отчитываются за прошлую работу. Возможность достигнуть некоего искомого состояния в перспективе превращается в претензию уже сейчас взять командные высоты, удержать руководящие или по крайней мере контролирующие позиции над всей системой воспроизводства и распределения (это относится и к главному обстоятельству в сохранении власти – кадровому контролю). Следуя за классическим определением М. Вебера, можно сказать, что господство в повседневности выражается именно как массовое управление. А потому особенности культурного обоснования авторитетных позиций имеют самое прямое отношение к складывающейся специфике социальных связей уже в широком плане – к представлениям руководства об особенностях общества, субъектах социального действия, границах их правомочности, условиях социального порядка. Тем более когда – как это характерно для отечественных условий – управляющий аппарат берет на себя осуществление всех важнейших функций общества – от хозяйственных до воспитательных.
При подобном тотальном и единообразном контроле и управлении действия ведомств, опирающихся на исключительно дидактическую идеологию, имеют следствием постоянное и необратимое ограничение многообразия функционирующих в обществе традиций и образцов. Это и понятно: ведь культуре, в ее ведомственной трактовке, задана единственная функция – доводить исходный «человеческий материал» до однозначной нормативной кондиции. Поэтому фонд и содержательный объем культуры принимают здесь вид типовой учебной программы. Отсюда – неистребимые из ведомственной идеологии представления об обязательном «ядре» (неважно, массовой библиотеки или торгового ассортимента), единственно верном учении, подлинно научной – читай, первой и последней – концепции развития того или другого и т. п.
Любое взаимодействие при этом рассматривается по образцу коммуникативных контактов однонаправленного, командного типа, которые выстроены по оси господства: вышесидящий задает цели, средства и алгоритмы действия, нижестоящий их просто исполняет. Собственно, исполнение становится ведущей признанной и работающей формой социального действия и взаимодействия. Впрочем, отметим, что здесь мы имеем дело скорей с исполнительством исполнения, «исполнительностью», которую специфическим образом демонстрируют представителям власти. Те же, в свою очередь, предъявляют соответствующие властные характеристики и атрибуты. Каждый разыгрывает норму собственного поведения в представлении партнера. «Вне» подобной замкнутой на себе и единой для всех ситуации ничего и никого – других по типу участников, целей и ценностей – нет. Она в этом смысле непродуктивна и есть, по сути дела, процедура удостоверения власти, с одной стороны, и зависимости, с другой. А потому и восприниматься она должна как «вечная» вещь: ведь кроме некоторых кадровых перетасовок и тактических кампаний с их сменой лозунгов и вывесок в «главном» и «по-крупному» ничего не будет и не может быть.
«Двоемыслие», «вторая (черная, теневая) экономика» и т. п. феномены – обязательные спутники и «естественное» развитие описанной ситуации. Представления о равноправном – любом! – партнере, чьи действия не умещаются в рамки господства и подчинения, авторитарной дидактики и школьнического послушания, изгоняются как неэффективные, культурно недопустимые или даже социально противозаконные, но возвращаются «с черного хода», делаясь теперь резервом для маневра в условиях тупика, запасом для лавирования одного из участников. Важно, что ситуацию при этом нет нужды изменять: напротив, принципиальная структура господства над нею даже укрепляется, поскольку есть возможность слукавить (как противоположной стороне – «сачкануть»), закулисно и бесконтрольно воспользовавшись добавочным ресурсом власти, дополнительным средством усилить свои позиции для власть имеющей стороны и способом самооправдания или компенсации – для стороны зависимой.
Столь же «логично» подобное доминирование рано или поздно завершается созданием (через сосредоточение в одних руках практически всех жизненных ресурсов) дефицитарной ситуации, будь то в производстве, торговле, информационном обслуживании, культурной коммуникации. Можно сказать, что дефицит, воплощенный, с одной стороны, в очереди, а с другой – в отделе спецобслуживания, составляет «свернутую» базовую формулу реальных (а не идеологических) общественных отношений и социальной организации ведомственно-командного типа. Ограничение доступа к ценимым благам и манипулирование доступом к ним представляют собой способ осуществления власти и ресурс ее существования. Исполнительно-распорядительная активность (нарезание и раздача паек) выступает функциональной заменой смыслозадающей, творческой, собственной культурной деятельности. А уж дефицитаризация общественных отношений «автоматически» влечет за собой образование по этой единой матрице подобных по устройству структур кланово-, клико– и мафиеподобного типа. Так подавленная социальная динамика и дифференциация общества выступают в формах должностной коррупции и уголовного преступления.
Поскольку перед ведомством стоит задача обеспечить себе долговременный, стратегический ресурс господства и послушания, то оно не может не ориентироваться и не опираться на все менее обеспеченные (соответственно, все менее самостоятельные) группы и слои общества. Воспроизводство по преимуществу их усредненных установок и стандартов во всех видах деятельности – от промышленной технологии до выпуска книг и телепрограмм – как раз и становится этим искомым средством самоувековечения, дающим возможность заблаговременно консервировать развитие ради сохранения командных полномочий и систем. Так что вытеснение культурогенных групп из сферы печатных коммуникаций в кружки устного общения – не просто автоматическое следствие массовидной социальной и культурной политики монопольной власти, но прежде всего превентивная и целенаправленная деятельность аппарата по парализации возможных, но нежелательных источников общественной динамики (своего рода профилактическое «подрезание связок»). Легко понять, что сам аппарат все больше рекрутируется из тех же слоев, составляющих его социальную базу, а культуропроизводящие группы вводятся в замкнутый, партикуляристский режим существования: они составляют еще одно «теневое» общество со своей «второй» культурой[181].
Именно поэтому как исследователю, так и практику планируемых реформ в любой сфере общественной жизни и культурной активности необходимо различать те представления о человеке и образы общества, которые кладутся в основу программ контролирующих ведомств, с одной стороны, и выдвигаются социальными группами инновативного плана, держащими все многообразие культурного наследия и обеспечивающими общественную и интеллектуальную динамику, с другой. Для операциональных целей здесь можно крайне схематично выделить два доминирующих представления об обществе.
Начнем с ведомственного. Общество тут есть система административно-отраслевого управления всем социальным целым. Она опирается на рационирование и распределительную экономику, соответственно – директивное планирование и централизованную координацию, распределение ресурсов и кадров, жесткую иерархию целей и социальных приоритетов. Социальное целое представляется такому сознанию как бы гигантской фабрикой с функциональным распределением и однозначно определенным характером труда. Соответственно и индивид трактуется здесь исключительно как субъект общественного воспроизводства с минимальными техническими навыками в исполнении извне заданного объема и характера деятельности. Его идеологическая вменяемость тождественна способности принять смысл существующего социального порядка и свою роль в нем. Сами антропологические характеристики сведены, с одной стороны, к известному разнообразию человеческого материала «на входе» (природные свойства и задатки), а с другой – к репродуцированию способностей к исполнению заданных функций (воспроизводству закрепленной структуры рабочих мест, регулируемых мобилизационных потоков): они равны сумме «общественно необходимых потребностей». Ины