, не может быть слишком большой – она определяется размерностью «актуального времени», т. е. возможностями участия в настоящем. Бессмысленно во времена интенсивной социальной жизни говорить о настоящей полемике или дискуссии, если ответ на опубликованную ранее статью, возражение или мнение приходит почти через полгода или даже год. Поэтому первая фаза цикла «работы» журнала, реально и постоянно присутствующего в сфере интересов читателей, таких как «Огонек», «Новый мир», «Октябрь», «Знамя», «Дружба народов», не может быть больше 3–4 месяцев. Эта фаза – представление читателю инновационных материалов, идей, результатов научной работы, новых произведений, материалов исторического исследования. На этой фазе осуществляется селекция из всего представленного на суд общественности. Отбор осуществляется не одной инстанцией, а рядом их. В принципе, чем более развита система селекторов, тем более динамична и богата социальная и культурная жизнь обществ. Напротив, когда значимы лишь одна-две инстанции признания (ситуация, характерная для тоталитарных режимов не только периода 1930–1950‐х гг., но и нашего общества эпохи застоя, а отчасти и сегодняшнего периода), тогда речь идет о безоговорочном контроле над интеллектуальной, нравственной и культурной жизнью общества, о «паразитарной кастрации» или стерилизации общественной жизни бюрократией (принимающей вид хранительницы всеобщих интересов «партии—государства»), т. е. о стагнации или репрессивном идеологическом подавлении и как результате – параличе, апатии общества. Объем того, что отбирается сегодня из журнального потока «на будущее», не так уж велик. Если взять только «толстые» центральные журналы двух столиц, Москвы и Ленинграда (и «Огонек», поскольку публикационная страничка стала частью новой политики его обновленной редакции), в которых главным образом и осуществляется селекция новаций, разметка литературного и интеллектуального процесса, действуют внутренние механизмы организации литературной и иной культуры, то на страницах этих 15 изданий за полтора года (с января 1986 г. по июль 1987 г., т. е. с момента фактического начала перестройки) появилось всего 2025 новых литературно-художественных текстов и публикаций. Примерно таковы параметры «нового», «нормальный» объем для самых разных периодов общественной печати; колебания здесь крайне невелики и зависят от глубинных течений социокультурных процессов, от динамики ядра общества, структуры его авторитетов. Это та доля всего публикуемого в журналах, которая вводится примерно за такой временной промежуток (фактически это чуть больше, из‐за публикационной тактики в «Огоньке»).
За такой отрезок литературного процесса (предел того, что можно считать «современностью», даже для эпохи медленного времени, какой был период застоя) из всего литературного потока значимым фактом стали лишь 178 публикаций, т. е. 8,8%. Это те произведения, которые отмечены читателями и обсуждаются критикой. Преимущественно они принадлежат авторам, уже получившим ранее известность, тем, за чьей работой следят и каждую вещь прочитывают, будь то новый роман, маленький рассказ или даже отдельное стихотворение. Но есть и несколько новых, принципиально новых имен (таких, как Т. Толстая, С. Каледин, В. Пьецух и др.). Вот ради этих 8–12% (величина год от года колеблется, отражая частоту дыхания литературной культуры), собственно, и существует литература. Через еще один период, т. е. через 5–7 лет, список имен такого рода сократится на 2–3 десятка, а еще через 20 лет – фазу литературного поколения – от него останется лишь несколько имен и произведений, которым предстоит войти уже в историю этого периода или историю отечественной литературы в целом.
Отдельный разговор в связи с «публикационным бумом» нужен о том, что, кем и с каким успехом вводилось в качестве «публикации», как и кем создавалась ее дальнейшая судьба. Для такого рода «оперативной истории» небезынтересно, что уже сейчас можно говорить о времени публикаций В. Ходасевича и Н. Гумилева, В. Набокова и М. Булгакова, А. Платонова и В. Гроссмана; это время отмечено, и довольно широкий круг в несколько миллионов современников именно так его оценит и оценку такую разделит и поймет. Вместе с тем для этой же аудитории едва ли столь же наполнено прозвучит, например, сообщение о публикации М. Пруста или Р. Музиля, Х. Л. Борхеса или Г. Броха, томов поэзии или эстетики немецких романтиков, двухтомника Ф. Г. Лорки и еще многих трудов, отмеченных несомненной удачей замысла и выполнения и составляющих открытие, новую страницу для отечественной культуры, ее литературных традиций и самого языка.
Стало быть, в этих случаях речь должна идти об иной группе инициаторов литературных новинок, о другом масштабе их значимости, об иной аудитории (а это, в свою очередь, возвращает к вопросу об инициаторах «пробойных» журнальных публикаций). Взаимоотношения между этими группами, подвижки в этих взаимоотношениях вполне могут быть показаны на материале печатных судеб нескольких десятков авторов и произведений, что составит интересную страницу истории отечественной литературы, истории общества. Пока же отметим несколько фактов, значимых для разговора о том, чтó есть публикация как литературное событие.
Сколько бы мы еще ни вспоминали блистательных изданий зарубежных авторов, мы, во-первых, почти не найдем их в журналах. Они, как правило, издаются сразу книгой – либо как «классика» (тогда лишь в определенных издательствах и видах издания, с комментарием и т. п.), либо как «чтение», «чтиво» (так, скажем, зачастую выходят детективы, фантастика, приключения и другая остросюжетная литература). Иными словами, более или менее устоявшиеся группы инициаторов литературной динамики при этом не затронуты. Редкие исключения относятся к публикациям зарубежных авторов журналами с программой (или, как называет их, вспоминая XIX в., Ю. Буртин – «с направлением»). Случаи такие крайне редки, тенденция же – превращать зарубежного автора и его произведение в героя и событие отечественной словесности при публикации в «неспециализированном» журнале – весьма устойчива. Напомним Э. М. Ремарка в «Новом мире» 1960‐х гг.
Стало быть (первый вывод) мы имеем в данном случае дело с группой инициаторов, иной не только по своему составу, но и по функции в литературном сообществе и в обществе как таковом.
Вторая группа фактов – тиражи зарубежных новинок того уровня, о котором речь. Сто тысяч – предел (это издания М. Пруста, Ф. Г. Лорки, Х. Л. Борхеса), как правило – пятьдесят, а для поэзии и эстетики – 25–30 тыс. экз. В целом это обычные тиражи первоизданий, но на этот раз – авторов и книг, уже ставших классикой, правда, в более широких историко-литературных, культурных, языковых и т. п. рамках.
И отсюда второй вывод: у этих книг иные сроки жизни и каналы поступления, другая, соответственно, и аудитория – во многом те, кто собирает книги (от «жучков» до специалистов и библиофилов). Отсюда – путь к разговору о группах читающих в подлиннике и т. д.
И, наконец, третье. Сколько-нибудь развернутые отклики хоть на одну из перечисленных книг в популярном литературно-художественном журнале – рецензия, обзор, полемика, статья-персоналия – практически отсутствуют. Нет их и по телевидению. Им не посвящают свое внимание известные критики и литераторы (вне круга специалистов-зарубежников). И, наконец, их не балует отзывами единственный русскоязычный журнал, отведенный всему, что связано с зарубежной культурой (от текущей информации и справок об авторах до зарубежного театра и кино, от современного детектива до древнекитайской лирики).
Поэтому последний вывод: у данных произведений и авторов иные группы и формы поддержки, иные «условия литературного существования». Социологи литературы знают, каким четким дифференцирующим признаком является обращение читателей к иностранной литературе в целом, к переводной поэзии в частности, что такое в социокультурном разрезе зарубежный детектив или фантастика.
Встает задача проверить эти знания в нынешней меняющейся ситуации, уточнить и развить их.
Сегодня список значимого представлен прежде всего тем, что называется «публикационным бумом». Подобные феномены имеют очень важное значение, не только прямое, но и по их последствиям: введение нового, возвращение забытого и вычеркнутого или даже удаление из литературы дутых авторитетов, вторичных или второстепенных писателей, занимавших высокие посты (типа Фадеева, Федина, Симонова, не говоря уже о длинной гряде всяческих лауреатов – Бабаевского, Кочетова, Софронова и иже с ними). Но даже в этих исключительных случаях объем кандидатов или полноценных «классиков» не превышает 3%, что, опять-таки повторим, является нормальным ежегодным «медосбором литературы». Сегодня это главным образом произведения и авторы, которым был закрыт в литературу путь по идеологическим причинам.
По шесть публикаций за первые полтора года цензурных послаблений было только у четырех авторов – М. Булгакова, Н. Гумилева, В. Набокова и В. Ходасевича. Отметим также, что их стремительное возвращение в литературу было бы невозможно без длительного периода деятельности групп хранителей, публикаторов и интерпретаторов интеллектуальной культуры, действующих вне зависимости от того, какой климат стоит на идеологическом дворе, какого мнения придерживаются руководящие «товарищи». Сама полнота и нарастающая интенсивность публикаций авторов указывает на ценностный ранг, в который вводят подобные имена эти группы – подлинные создатели исторической шкалы ценностей, а не номенклатурной табели о рангах, которыми руководствуются чиновники в литературных, министерских и партийных инстанциях. Отметим, что публикации большей части сочинений всех названных, кроме Булгакова, все еще впереди. Пять публикаций за этот период было у И. Северянина (в том числе «юбилейных»), 3 – у А. Ахматовой, по две – у Г. Бёлля, В. Высоцкого, О. Мандельштама, А. Платонова, М. Цветаевой, Б. Пастернака, В. Шаламова.
Объем возвращаемого в литературу, при всем ощущении радикальности изменений, как видим, ни