Объяснение того, как происходит выделение и закрепление из ранее аморфной совокупности предметных разработок институционализированных форм производства и организации знания, тем более прослеживание последовательных стадий их эволюции, не может быть дано только из имманентной логики развития идей или концептуального арсенала исследований в данной области. Понимание процессов такого рода требует необходимого анализа семантических компонентов, культурных значений, с которыми связывается значимость аксиоматики данной когнитивной системы и, соответственно, статус этих ученых занятий в социокультурной структуре науки и общества в целом. Иначе говоря, прогресс (или, напротив, стагнация) в той или иной дисциплине может объясняться действием специфического смыслового элемента, которое обеспечивает признание этой дисциплины в обществе, т. е. доверие когнитивным усилиям академического научного сообщества. Не рафинированность теоретической рефлексии или богатство интерпретаций материала определяют условия признания значимости научной работы, а ее социальный потенциал – те ценности, которые связывают с ней внешние инстанции, другие функциональные институты общества. Поэтому возможность последующей рационализации этого ценностного элемента (исходной аксиоматики дисциплины) определяет параметры, интенсивность и направления (оси, перспективы) научной эволюции в соответствующей сфере исследований. В данном случае речь идет о тех содержательных определениях, которые даются различными социальными группами такой культурной ценности, как «литература», конституирующей рассматриваемую нами проблемную область[190].
Развитие социологии литературы протекало как постепенное формирование собственно социологической проблематики исследования литературы в процессе отделения ее от традиционных историко-литературных, литературоведческих и т. п. постановок проблем и вопросов, или, другими словами, сопровождалось такими трансформациями ценностей и семантики феноменов литературной культуры, которые выразились не только в формах социокультурной дифференциации системы литературы (разнообразием групп, репрезентирующих и потребляющих литературу), но и в теоретико-методологической структуре самой науки о ней. Именно движение в обществе ведет к появлению новых концепций литературы и способов ее объяснения[191].
Значимые, действующие культурные представления, будучи подвергнуты систематическому упорядочению, составляют ценностный, конститутивный базис – совокупность теоретических интересов исследователя, обусловливающих взаимосвязь когнитивных структур (принципов и организационных форм научной работы), которые характеризуют процессы институционализации дисциплины. Именно эти рамки задают нормы литературной интерпретации, расцениваемые как детерминированные, обоснованные и достаточно аргументированные. Показателем их, однако, в первую очередь следует считать не столько разработки теоретических представлений, содержащих предметное понимание данной сферы изучения, т. е. концептуализированное описание определенных фрагментов «реальности», сколько развитие методологического мышления в формах, применимых к действующим теоретическим системам. Иначе говоря, только формирование специфических средств рефлексии над собственными ценностными основаниями, аксиоматикой данной сферы, и процедур внутридисциплинарной исследовательской взаимной проверки и критики обеспечивает условия парадигматического развития и обособления определенных групп исследователей, работающих над одними и теми же проблемными и предметными вопросами. Именно методологическая критика (наличие постоянно действующих органов публикации – специализированных журналов) позволяет удержать единство теоретических способов анализа и объяснения, единство проблематики при изменяющихся предметном ви́дении или формулировках. Она сохраняет возможности использования контролируемого теоретического языка даже при введении результатов работы смежных специалистов. Кроме того, методологическая осмысленность теоретической работы является единственной предпосылкой аккумуляции научного знания. Она позволяет рефлексивно дистанцироваться от ценностного компонента изучения, взвесить результативность избранных средств анализа, а тем самым – при меняющемся культурно обусловленном объекте изучения – сопоставлять различные результаты исследований и положения отдельных ученых. Другими словами, открывается возможность специализированной социализации, т. е. собственно дисциплинарной подготовки исследователей данного профиля.
Общий характер постановки проблем социального изучения литературы диктовался философскими представлениями о литературе как выражении или отражении духа времени, общества и т. п., сложившихся к началу XIX в. (Л. де Бональд, Ж. де Сталь и др.). Позднейшая литературная критика, а впоследствии и литературоведение приняли подобные представления в качестве идеологического основания собственных групповых самоопределений и претензий на определенный статус в социальной системе. Исходя из утверждений о едином смысле («идее») литературного произведения, соответственно единстве его интерпретации, критик отстаивал значимость собственной роли «как важнейшей функции посредника между произведением и публикой, поскольку смысл художественного произведения он переводил публике как жизненную ориентацию»[192]. Общие рамки интерпретации ограничивались семантикой фундаментальных представлений о реальности в литературе. К этому времени они уже являлись набором риторических определений, вырожденных, рутинизированных и анонимных, продуктом распадающегося содержательного состава культурной традиции образно-символического выражения. Круг этих определений в целом можно обозначить метафорой литературы как «зеркала», а писателя («гения», «поэта») – в романтической фразеологии как «светильника», «светоча», «пылающего сердца» и т. п.[193] В качестве синонима литературы мог выступать и отдельный жанр, по преимуществу роман.
Каждый из подобных комплексов представлений, обозначаемых своеобразной «ядерной», или «корневой», как ее иногда называют, метафорой, является системой интерпретаций, которая определяет порядок и нормы объяснения, т. е. устанавливает референциальные отношения между контекстами объяснимого материала и системами концепций или положений, принципов, которые выступают в качестве объясняющих оснований, аргументации, содержащих критерии познанности, средства и технику объяснения и т. п. Иначе говоря, метафоры символически обозначают «герменевтические каноны» интерпретации, предписывающие определенный характер истолкования, указывая общий горизонт отбора материала, т. е. целостность относящихся сюда феноменов (например, что есть «литература», стало быть, фиксируя ее ценностные значения).
Итогом рационализации подобных представлений, воспринятых социологией литературы в середине 1930‐х гг., явились три концепции литературы, которыми оперировали социологи: «литература как отражение общества», «литература как средство социального контроля» и «литература как воздействие» на социальную жизнь в форме репрезентации идеальных, оцененных моделей действия, чувствования и т. п.
Первые, считающиеся «социологическими», исследования литературы, появившиеся в 1920‐е гг. в Германии, были, по существу, приложением некоторых социологических средств объяснения к решению проблем, поставленных традиционным литературоведением или историками литературы. Эти работы велись в рамках так называемого «социологического метода в литературоведении», который должен был компенсировать недостаточность чисто литературоведческих средств анализа путем привлечения аргументов «со стороны» – использования данных о среде писательского формирования, источниках влияния на творческие процессы и т. п.
Предметом изучения сторонников этого метода являлись области значений, из которых заимствовались нормативные основания различных каузальных детерминаций литературных феноменов. В определенной степени, кроме того, использование подобных процедур способствовало воздержанию от оценок произведения, дистанцированию от ценностей, конституирующих эстетические достоинства изучаемого предмета, а следовательно, расширяло поля возможных точек зрения на него и его анализа. Уже отношение к поэту как к «типичному представителю» идеологии какой-то группы снимало уникальность его фигуры как «гения». Однако в наибольшей степени свойством нейтрализации корпоративных ценностей литературоведения явилось обращение к маргинальным эстетическим феноменам, к литературе «низовой», массовой и т. п. Предполагалось, что на этом материале, не защищенном высокой оценкой литературоведения, а значит, и не соответствующем представлениям об оригинальном творчестве, т. е. литературе «стереотипной», «клишированной» и по языку («стертому»), и по конструктивным принципам («избитым сюжетным ходам и темам»), как бы «неавторской», можно максимально адекватным образом наблюдать массовые, т. е. чисто социальные, обстоятельства (проективные стереотипы, иллюзии, желания, напряжения, ценностные представления и т. п.). Характеристика такой литературы как «неэстетической» или «эстетически малоценной» автоматически вела к признанию неиндивидуализированности ее производства («формульной», «развлекательной», «халтурной», «консуматорной» и т. п.), превращала ее в нечто вроде «коллективного продукта», современного «мифа» или «городского эпоса», так как при этом вводилась неявная посылка, что в ней тем самым непосредственно выражаются коллективные ценностные представления и нормы.
Проблематику ранних стадий социологических исследований литературы можно условно разделить на три сферы: 1) явления «низовой» (популярной, массовой, тривиальной, коммерческой, потребительской, развлекательной) литературы; 2) читательская аудитория, нормы вкуса и эмпирические критерии оценки различных типов и, соответственно, различные ценности литературы и типы ее объяснения; 3) социальная роль литературы в обществе, функции литературы. Социология литературы была ориентирована на проблемы, поставленные ранее литературной критикой, – познание общества посредством литературы.