В типичных работах этого периода анализировались появление в произведении (или группе текстов) определенных тематических мотивов и их ценностные определения – оценка, выступающая как отношение автора или героев к социальным обстоятельствам вне модальности этого отношения, культурной семантики тематизируемых значений и способов их представления в тексте. Данные такого типологического анализа дополнялись внетекстовой информацией (биография писателя, публицистические манифесты, письма и т. п.).
Более специфично и теоретически обоснованно подобный анализ литературных текстов проводил в середине 1920‐х гг. один из последователей Г. Зиммеля, создатель оригинальной «формальной» социологии как социологии форм взаимодействия – Л. фон Визе вместе со своими ассистентами. Его подход состоял в строго контролируемой фиксации и описании характера и форм взаимодействия героев, их мотивации, ценностей и норм, определяющих их поведение. (С приходом к власти нацистов в Германии эти исследования прекратились и были возобновлены после войны учениками Л. фон Визе.)
Однако наибольшее значение с середины 1930‐х гг. получили сходные исследования, использующие методику контент-анализа, формальную технику анализа содержания. Исторически, а в настоящее время и типологически они составляют класс работ, в которых литература изучается по образцу средств массовой коммуникации, т. е. при условиях, схожих с условиями нейтрализации эстетической оценки литературы или даже идентичных им[194]. (Собственно, это и составляет условие генерализации литературных экспрессивных структур.)
Технически контент-аналитические исследования обеспечивались статистическими и количественными методиками сбора информации, разработанными П. Лазарсфельдом и его сотрудниками для изучения растущей роли СМИ и пропаганды.
Общая посылка подобных методов заключалась в убеждении, что использование надежного и «объективного» социологического инструментария (формализованной техники количественного анализа материала) даст возможность «заговорить самому материалу», избавиться от спекулятивных воззрений на литературу и умозрительных построений, от субъективных оценок и трактовок ее роли в обществе. Данные подобной тематизации дополнялись биографическими свидетельствами, изучением воззрений писателя на основе иных источников (например, публицистики, писем и т. п.). Сопоставление выравненных параметров обитателей литературного мира и квот реального населения, социальных групп и т. п., взятое по обычным характеристикам социального и профессионального положения, демографического состояния, ролевых характеристик, общественного статуса, престижа, а также описания, например, негативных социальных явлений (алкоголизма, преступности и др.) и данных социальной статистики, как полагали авторы, позволяло судить о характере отклонений или трансформаций реальности в популярной литературе.
Наиболее характерными подобные методы и, соответственно, тематические исследования стали для США. Сравнительно недавно образовавшееся общество, не имеющее тяжелой феодально-сословной наследственности, общество с выраженным идеологическим пафосом «демократии» и «равных возможностей», не знало силы давления авторитарного культурного образца, проблем «центра и периферии», культурной иерархии и т. п. Общепринятой идеологемой были «идентичность американской культуры», инструментальный миф и идеал («граница», «дальний Запад», «успех»), единство разделяемых всеми взглядов, представлений, устремлений.
Ранние контент-аналитические исследования могли непосредственно сопоставлять литературную действительность с социальной (перепись литературного «населения» и социально-демографическую структуру общества и т. п.), так как постулировалась «идентичность ценностей, мотивов, поведенческих стандартов» литературных героев, писателей, общества, базирующаяся на том, что «литература функционирует в том же интеллектуальном универсуме, что и ее читатели, другими словами, отражает господствующие обычаи и нравы…»[195]. Исследовались, таким образом, «базовые» ценности и установки, лежащие в основе наиболее фундаментальных социальных институтов, таких как «семья», соответственно, нормативные образцы поведения, отклонения от них и возникающие напряжения (особенно связанные с регуляцией половозрастных отношений), стереотипы в отношении этнических, локальных, социальных меньшинств, символы национальной идентичности, образцы «успеха» и т. п.
В целом, как результаты типологического анализа, так и данные контент-аналитических исследований не выходили за рамки того, что можно назвать генерализованным описанием, генерализацией тех или иных культурных объективаций в произведениях литературы, классифицируемых по определенным темам: «развод» в романах такого-то – либо за такой-то период; «мексиканец в романах», «бюрократия», «молодежь» и т. д. Приемы же типологического описания, в общем, идентичны обычным способам работы социальных историков и историков литературы. Подобные исследования на всем своем протяжении, до середины 1950‐х гг. и позже, практически не затрагивали проблематики социального изменения, поскольку действующие культурные нормы, определявшие пределы рационализации исследовательского инструментария, возлагали на саму литературу то, что должно было быть функцией социологической теории. Чисто техническая, исследовательская невозможность строго различать социальные моменты и их культурные образцы приводила к тому, что «естественность» изображенного в литературном произведении носила вневременной характер, литературная динамика была неотличима от социальной или культурной. Поэтому и типологические, и контент-аналитические генерализации («тематика») образовывали статичные, синхронные срезы, состояния репрезентации тех или иных тем в литературе. Процессуальность вводилась в исследование путем сопоставления данных, собранных в различные периоды, а различиям давались видимые каузальные объяснения, т. е. устанавливались «непосредственные» те или иные социальные факторы.
К середине 1950‐х гг. методологическая критика контент-аналитических исследований выявила аморфность теоретического основания для отбора и формализации семантических единиц, на которых строится вся исследовательская техника данного метода[196]. Интуитивное выделение единиц на основе «здравого смысла», а также опросы «экспертных читателей»[197] замыкали круг объясняемого материала самой процедурой объяснения. Выход из него, вопреки прежним утверждениям контент-анализа, открывался только с теоретической проработкой значений как «социального» или «культурного», так и «литературного». Как писал М. Элбрехт, один из наиболее представительных исследователей, основывавшихся на методике контент-анализа, отказываясь дать определенный ответ на вопрос, является ли литература средством социального контроля, формой отражения общества или механизмом влияния на поведенческие установки, нормы мышления и чувствования, «принимая во внимание следствия этих вариантов концепции отражения (общества в литературе. – Л. Г.), становится очевидным, что теория не только не бесполезна, но что она просто необходима для более общих исследований. Достоверность литературы и искусства как индикаторов состояния общества и культуры может быть просто уничтожена другими показателями, так что неизбежной становится опасность неконтролируемого выведения “духа времени” из его искусства и повторного обнаружения его в искусстве этого же времени – опасность, которую Девото называет “литературным софизмом”. <…> Поэтому утверждение это можно сформулировать следующим образом: если литература и отражает нечто социальное, то она в равной мере и укрепляет и подтверждает культурные нормы, установки и верования. <…> Другими словами, она скорее отражает культурные нормы, как считал П. Сорокин, чем общество»[198].
Лишь позднейшее (относящееся к 1960–1970‐м гг.) систематическое изучение ее, описание ее форм, типовых особенностей построения, среды распространения, идеологических и культурных ценностей, несомых ею, прежде всего систематическое упорядочение и литературоведческое изучение, обнаружило, что «массовая» литература – это не предметная область, не литература определенного эстетического типа, обладающая собственными конструктивными и стилистическими особенностями, а исследовательская проблема[199], которая требует анализа идеологии высокой литературы, исследования групповых ценностей литературоведов, которые маркируют ее тематическое своеобразие как чисто эстетическое. Работы М. Грайнера, В. Килли, Х. Фольтина, Х. Кройцера, Г. Баузингера, М. Божана и др., несмотря на их разногласия по поводу оценки «тривиальной литературы», выявили, что не существует специфических жанровых, конструктивных и стилистических особенностей произведений, относимых к низовой словесности. Напротив, нередко фиксируется парадоксальность и относительность критериев оценки произведений: то, что считалось «высоким» и «подлинным», со временем становилось избитым и тривиальным, уходило в детское или массовое чтение, и наоборот, признаваемое современниками как малоценное стало относиться к настоящей литературе (например, «Дон Кихот» и т. д.).
Работы по изучению малоценной литературы дали существенные выводы, позволившие расширить сферу применения социологического анализа к произведениям классической и высокой литературы.
Систематическое изучение тривиальной литературы, описание ее форм, типовых особенностей построения, ее истоков, среды распространения, идеологических и культурных ценностей, несомых ею, обнаружило, что это не предметная сфера, не литература определенного типа, а исследовательская проблема, требующая анализа идеологии «высокой» литературы, а знач