исторической работы будет охватывать множественность историй взаимодействия по поводу литературных текстов, выстраиваемых в смысловой перспективе соответствующих участников, а систематическая рационализация исторической семантики литературности, актуализируемой в подобных взаимодействиях, даст соответствующие теории литературной культуры и их смену. Показателем этих процессов может служить сопровождающее их появление методологической проблематики и мышления, обеспечивающих согласование и корректность предметных разработок.
Однако следует подчеркнуть, что развитие указанных потенций и многообразие складывающихся направлений возможно лишь при культурной легитимности, т. е. относительной автономности, других агентов литературного процесса – партнеров по литературному взаимодействию. В частности, это относится к такой инстанции, как читающая публика, способная каким-то образом выражать свое отношение к литературе (интересом к определенным произведениям, покупкой книг, подпиской на альманахи и журналы, выбором книг в библиотеках, признанием светского, общественного, морального авторитета или культом «писателей-гениев», созданием их репутации и проч.) и предопределять этим движение литературных форм и значений. Характер ее участия в литературном процессе может быть самым различным – прямой диктат эстетических норм или каких-то иных представлений, влияние через определенные формы «признания» или блокировки образца. Важно лишь, что инстанция «читатель» при этом столь же значима для исследователя литературы, как и для автора, критика, издателя, не ограничивающихся ролями «учителя», «судьи» или «знатока»; что публика – не пассивная фигура риторического обращения и безответная «масса», а активный и значимый компонент гетерогенной и сложно организованной культуры.
Продумывание самих возможностей, открывающихся при систематическом учете каких-то иных дееспособных сил, кроме «гения» и его толкователя, ведет к пониманию культурных ценностей индивида, признанию его автономных интересов и тем самым воздействий, оказываемых этими обстоятельствами. Реальный учет подобных факторов в реконструкциях истории литературы или ее настоящего состояния ставит перед исследователем обширный круг вопросов, начиная от анализа предполагаемой адресации текста и характера его поэтики, фактической рецепции и оценки произведения публикой до конкретных особенностей социального бытования литературы и ее организации (характер ее внутренней структуры, издательская деятельность, механизмы социального контроля и т. п.). Такой диапазон проблематики принципиально меняет ви́дение литературы, а соответственно, и структуру рассмотрения любых литературных фактов, равно как, вероятно, и артефактов культуры вообще.
Мы склонны связывать моменты блокировки указанных ранее вариантов исследовательской деятельности, а значит, и развития литературоведения как науки (а не только накопления фактического материала) с устойчивостью структуры рутинных оценок и истолкований литературы, о чем неоднократно писал Тынянов. Так, в «Архаистах и Пушкине» он показал, что расхождения литературных групп по мировоззренческим, идеологическим, философским, религиозным, политическим вопросам, как правило, не касались самых общих установок в отношении литературы. Комментируя эту статью, современный исследователь отмечает «общность литературной теории и общность литературных позиций старших и младших архаистов, несмотря на коренное отличие их общественно-политических платформ»[244].
Это постоянство семантики интерпретаций и оценок мы соотносим с особенностями самосознания и самоопределения культурных групп в условиях выбора программы интенсивного развития. Характер истолкования литературы как выражения национального духа, истории, среды, социальной группы или слоя, диктующий, чтó считать литературой и как ее следует понимать, в своих структурных характеристиках совпадает с воззрениями групп, чьи культурные программы вырабатываются как основания авторитетности этих групп. Одним из первых эту точку зрения высказал В. Белинский: «В область литературы входят только родовые, типические явления, которые фактически осуществляли собой моменты исторического развития, и потому всякая литература имеет свою историю <…> чтобы литература для своего народа была выражением его сознания, его интеллектуальной жизни, – необходимо, чтобы она была в тесной связи с его историей и могла служить объяснением ей»[245].
Структурообразующей моделью в процессах формирования культурных элит (групп, выдвигающих новые культурные образцы) в России выступает стратегия патримониализма в его установках на модернизацию[246]. Ср. у Пушкина: «Правительство действует или намерено действовать в смысле европейского просвещения»[247]; «Правительство все еще единственный европеец в России»[248]; «У нас правительство всегда впереди на поприще образованности и просвещения»[249]. Напряжения этой ситуации связаны с тем, что этатистская программа самодержавия в данном случае стремилась подчинить культурную сферу политическому контролю, не будучи в достаточной мере способной обеспечить свою культурную легитимность.
Поэтому кардинальной проблемой модернизационного сознания является проблема культурной идентичности, самотождественности. Характерная двойственность в осмыслении этой ситуации заключается в том, что наличное состояние, действительность социальных отношений расценивается как «отсталость», «неразвитость», «дикость», в то время как направление развитию задано, разрыв обозначен внутрикультурной, российской идеей «Запада». Понятно, что карамзинское представление о «Европе [как] столице искусств и наук, хранилище всех драгоценностей ума человеческого, драгоценностей, собранных веками»[250], не составляет особенности лишь одного Карамзина. Не является такое понимание и самохарактеристикой национальных культур европейских стран, о чем свидетельствует то обстоятельство, что «Запад» видится в подобных суждениях как нечто готовое и статичное («прошлое»).
Конструкция этого фиктивного образования представляет собой инстанцию культурной идентификации, означающей полноту культурного развития мирового «целого» и масштаб для самооценки. Проблематика национального как культурной самоопределенности конституируется только относительно этой «внешней» точки зрения и сохраняет ту же логическую структуру. Чтобы подчеркнуть этот антизападный характер идеи «Запада», укажем, что «просвещение» и «культура», например для немецкого мышления конца XVIII – начала XIX в., оказавшего, по общему признанию, существенное влияние на русскую философскую и общественную мысль, означают прежде всего субъективное культивирование, рафинирование и облагораживание индивидуальных сил и способностей человека и лишь в конечном счете – народа (И. К. Аделунг, И. Кант). Для России же источник и образец для просвещения задан патримониальной структурой авторитета, предопределившей оппозицию и формы отношения между «народом без культуры» и группой просвещенных модернизаторов, вступающих именно в силу правомочности своего обладания культурой в отношения кооперации, конкуренции или замещения с политической властью. Другими словами, давая свое определение ситуации, любая из культурных элит вынуждена соотноситься со значениями как «Запада», так и «народа» (выступая со своей программой «для него» или «от его имени»). В любом случае она сохраняет в инструментальных компонентах своей культурной программы образцы стратегии патримониального господства, тотального включения в поле своего внимания и интереса любых проявлений социальной и культурной жизни, поскольку иных авторитетных позиций рассмотрения всего «целого» для нее нет.
Парадоксальность подобных представлений заключается в том, что, утверждая «Запад» как нечто целостное, как то, что составляет максимальное ценностное значение на сопоставительной шкале уровней и темпов развития, модернизирующееся сознание (общественное мнение в странах догоняющей модернизации) вынуждено оценивать настоящее состояние всегда двойственным образом: в целом – как неудовлетворительное, отсталое, однако в отдельных своих моментах – как сравнимое с уровнем «Запада», «современное», культурное. Причем именно те элементы, которые расцениваются как эквивалентные «западным», рассматриваются в качестве сущностных характеристик самой элиты, выступающей, с одной стороны, гарантом достижимости когда-нибудь в будущем всем обществом искомого состояния развитости, а с другой – символическим представителем всего «целого», прежде всего народа, столь же символической и коррелятивной в отношении элиты культурной конструкции целостности социальной и культурной жизни.
Тем самым создается весьма своеобразная структура времени, снимающая процессуальность достижения, поскольку она является экспозицией культуры на физическое время. Отнесение к «Западу», выступающему как идеал достижения и как синоним специфической «модерности», порождает двойное сознание настоящего: одно из них представляет культурную норму оценки другого, связано с ним и демонстративно в отношении него. Общая же временнáя разметка носит в точном смысле слова неисторический характер, являясь репрезентацией, символической демонстрацией достижения, ценностно уравнивающего настоящее с будущим. Эту систему можно было бы назвать «Past in the future» (прошедшее в будущем), т. е. то, что должно быть в прошлом с точки зрения представлений о будущем.
То же можно сказать и в отношении зеркальной конструкции будущего, вменяемого с точки зрения «уже прошедшего». Примечательно, что подобная конструкция времени лишает всякого смысла саму идею культуры. По отношению ко времени структура этого сознания характеризуется, с одной стороны, утопическим поиском возможностей ухода от «современности» и «истории» (мечтательностью), а с другой – тоской по всеобщему и единообразному масштабу детерминированного потока событий. В любом случае формы субъективного самоопределения содержат семантику «утраты» или «выпадения», что может служить основой для соответствующего контроля, выражения их как своего рода девиации, отклонения. В свою очередь, это ведет к появлению своеобразного комплекса чувства «вины» и «потерянности». Напротив, нормальным и заинтересованно обсуждаемым становится при этом сравнительная эффективность техник достижения искомых целей, гарантирующая вместе с тем и снятие указанных фрустрирующих моментов.