«Когда руководство вооруженными силами скомпрометировало себя, оказавшись неспособным предотвратить перелет молодого западногерманского немца Матиаса Руста на арендованном самолете класса “Чесна”, марки “Ястреб” из Финляндии на Красную площадь в День Пограничника 28-го мая 1987 г., Горбачев перетряхнул состав командования, показав, у кого в руках власть».
В 1987 г. на лекцию в том секретном учреждении, названия которого я не должен был знать, меня от проходной сопровождал военный. Учреждение находилось за высокой железной оградой. Некоторое время надо было пройти по «закрытой» территории.
Шли молча, чудесный день, сияет солнце. Зная, что задавать вопросов нельзя, я в паузе посматривал вверх. Над нами раскинулся безоблачный простор. Поймав мой взгляд, устремленный в небо, сопровождающий вдруг заговорил о том, что он готов был сбить пролетавший здесь, стрекоча, чужой одномоторный самолёт. «Из пистолета мог бы сшибить», – сказал военный, и в голосе его звучало отчаяние. Отчаяние человека, чувствующего свою неспособность понять происходящее. Настолько неудержимо у моего сопровождающего было чувство бессилия, так рвалось из души, что вопреки уставу он, при погонах, своё отчаяние выразил. Отчаяние звучало в том, что услышал я от завкадрами, а она – от куратора. В другое время не стала бы завкадрами откровенничать, не стал бы и куратор с ней делиться, но дело шло к развалу, и рвалось у людей из души такое, о чем не решились бы размышлять даже наедине с самими собой. Куратор мог бы изобличить подрывную деятельность на самом верху, но чтобы это сделать, не хватало у него компьютера, военный, имея при себе пистолет, мог сшибить самолет, нарушавший наши государственные границы, однако не решился пустить оружие в ход. Таково было положение советских людей, которые чувствовали тревожность происходящего и не могли воздействовать на ход событий.
Сопровождавшего меня на лекцию я только слушал: вопросов было велено не задавать. Вопросы задавались мне залом слушателей, преимущественно генералов. Им я пересказал сюжет, кочующий из романа в роман: порядок подрывается сверху. «Романтика верности ещё осталась в органах», – говорится в романе «Под контролем Кремля», а в романе «По правилам Москвы» в том же духе высказываются военные.
Тот же бродячий сюжет я пересказал и на следующей лекции, в учреждении, имевшем к романам прямое отношение. «Знание» послало меня за угол в дом на площади Дзержинского, вход не с площади, а с Фуркасовского переулка, и слушали лекцию генералы в форме другого цвета. После пересказа сюжетов о том, как органы разных стран ведут борьбу со своими правительствами и оказываются «вынужденными попутчиками», один из генералов спросил: «А что вы сами думаете по поводу мрачной перспективы, которую вы нам нарисовали?» Мой внутренний голос на вопрос отозвался вопросом: «А что думаете вы?». Но задавать вопросы мне было не велено. Вспоминал ли генерал свой вопрос? Мой ответ был ответом референта: «Рассказал о том, что прочитал».
После того как вышел «Парк Горького», по телевидению показали фильм, сделанный на основе романа. Жизнь продолжала подражать искусству литературному и кинематографическому, но в отличие от романа и особенно фильма, жизнь даровала торжество персонажам отрицательным.
От столба до столба – по дистанции
Приз Мира
«Я откровенно изложил Хрущеву свою точку зрения».
От гостиницы до бегов на машине не больше пяти минут, но уже пора было подавать на старт, мы опаздывали, а совершалось нечто историческое. Впервые за все годы советской власти, к нам прибыл «стандардбред», американский рысак, чтобы померяться с нашими резвачами на Приз Мира. А мы опаздываем! Мало того, Рой, владелец тракторного завода, сам же этого резвача привез, вдруг останавливается и начинает болтать с каким-то типом. На типа я и смотреть не стал, отошел в сторону, дескать «Знать тебя не хочу и разговаривать с тобой не желаю!» Так и простоял, повернувшись к ним спиной, все время, пока они между собой толковали, минут пять.
Распрощались, наконец. Глядя в спину задержавшего нас субъекта, я обратил внимание на его сутулые плечи и нос, длинный, как птичий клюв. Стоило с этой серой цаплей время терять! На лифте он не поехал, а побежал, мелкими шажками, словно трясогузка, вверх по широкой лестнице. В памяти у меня застыл кадр: голубовато-серая фигурка взбирается вверх по красному ковру. А спрашивать, кто это был, я и не собирался. Какое мне дело до случайных встреч в момент исторический: с минуты на минуту будут подавать на старт!
«Рокфеллер интересные вещи рассказывал», – извиняясь за промедление, заметил Рой, едва мы сели в машину и рванули на ипподром. О том, что мог бы я своими ушами услышать, прочитал я много лет спустя в мемуарах Рокфеллера. Разве стал бы он при мне откровенничать? Судя по его книге, он не делал из своих намерений секретов. В мемуарах так и писал, ссылаясь на опыт Ротшильда, его задача – управлять миром не силой оружия, а властью денег. Миром необходимо управлять, в этом Рокфеллер был уверен.
На финише
«Трехсторонняя Комиссия создана для обсуждения под эгидой США общих интересов».
Уже в годы перестройки приехал ковбой Дерек тройку покупать. Привез он рекомендации, от вдовы Старика-миротворца у него было поручительство, мы с ним сразу стали своими людьми. Приехал он в исторический момент, шла Московская встреча на высшем уровне. Чтобы придать событию еще больше значения, Дерек и говорит: «Вот бы вашего с нашим прокатить на моей тройке». Антон, кучер могучий, готов хоть сейчас: земля задрожит! А символики сколько! Сколько символики! Позвонил ковбой в свое посольство: «Есть богатая идея, Рейгана с Горбачевым прока…» То ли связь прервалась, то ли трубку повесили. «А что бы ты сказал, – Дерек меня спрашивает, – если бы узнал, что Горбачев вам назначен Трехсторонней Комиссией?» Комиссию учредил Дэвид Рокфеллер спустя десять лет после того, как в другой исторический момент, перед стартом «Приза мира», он задержал нас, возвращаясь после беседы с Хрущевым. Покупавший у нас тройку ковбой сослался на книгу, в которой будто бы так и сказано: «Назначен». Попросил я книгу мне прислать, что Дерек и сделал, но этот сборник статей о трехсторонности я уже знал, и также знал, что ни слова о Горбачеве там нет – книга вышла до его появления на международной арене. Но случившееся при Горбачеве было результатом политики, что подробно излагалась в книге. Возможно, перед Призом Мира упустил я случай из первоисточника услышать о той же политике, но уже должны были подавать на старт. Позднее я прочитал объяснение редактора-составителя книги:
«Говоря просто и прямо, проводники трехсторонней политики утверждают:
1) народы, правительства и экономика всех стран должны служить нуждам межнациональных банков и корпораций;
2) контроль над экономическими ресурсами дает силу в политике (разумеется, все добропорядочные граждане должны верить тому, чему их учили, а именно: политическое равенство существует в Западных демократиях наряду с тем, что там же существует экономическое неравенство);
3) руководители капиталистических демократий – таких государственных устройств, где экономический контроль и прибыль, а стало быть, и политическая власть, в руках у немногих – должны противиться установлению власти в самом деле народной. Короче говоря, трехсторонняя политика – это современная попытка правящих элит уметь осуществлять то и другое, совмещая подчиненность и равноправие как в своей стране, так и во всем мире»[299].
Но с какой стати покупавший лошадей ковбой спрашивал меня о том, о чем спрашивал – о назначении главы нашего государства? Тут у меня в памяти всплыло, буквально со дна сознания поднялось, что я что-то слышал от него, но не вслушался.
Обсуждая со мной общих знакомых, конников и ковбоев, Дерек рассказывал о себе, как начинал он свой путь на молочной ферме, занимался дойкой коров. «А сейчас, – сказал Дерек между прочим, – состою в госаппарате». Так и сказал: «Работаю на правительство».
То был всё тот же пророческий момент из «Вишневого сада»: вам говорят, а вы будто не понимаете. Дают вам знать, что имение ваше продается, а вы – про энциклопедический словарь. Вспомнил я своего дедушку, которому Чехов хождением туда-сюда помешал понять пророческую пьесу. Помешал писатель или же зритель понимать не хотел?
У Чехова сказано «точно не понимаете» – притворяетесь непонимающими? Надо испытать чеховский момент на себе, чтобы постичь, как создания творческого воображения обретают подтверждение в реальности. Тебе сообщают, что у тебя из-под ног почва уходит, а ты… что ты на это скажешь? Что?! Сказать, будто мне было не до того, на этот раз не могу, но вопрос состоявшего на государственной службе ковбоя оказался непосильным для моего сознания. В момент истины чувствовал я себя не в силах пошевелить мозгами. Словно персонаж классической пьесы, я перевел наш с ковбоем разговор на другую, нашу с ним общую тему – лошадей.
Теперь понимаю: разговор летом 1988 года с «работавшим на правительство» был прелюдией к неофициальному московскому визиту Трехсторонней Комиссии в январе следующего, 89-го, о чем оповестил борец за свободу высказываний, консультант английского консервативного правительства, потрясенный некогда смертью Сталина и раскаявшийся сталинист Владимир Буковский. Возможно, когда мы с ковбоем беседовали о лошадях, трехсторонники уже выбрали, кого назначить управителем нашей страной.
В результате, после подобия республиканского устройства, у нас установился принципат, единоличное правление, особенности которого на примере Октавиана Августа отметил Энгельс: «Материальной опорой правительства стало войско, которое больше походило уже на армию ландскнехтов, чем на старое римское крестьянское войско, а моральной опорой служило всеобщее убеждение, что из этого положения нет выхода, тот или другой император, но основанная на военном господстве императорская власть является неотвратимой необходимостью» (Маркс К., Энгельс Ф., Соч., т. 19, с. 310–311). Согласны?