В библиотеке Шведской Академии видел я исчирканные рецензентами книги, в своё время выдвинутые на премию, и чуть ли не на каждой странице: «Какой это идеалист?!». Вопреки мнению рецензентов и Завещанию Нобеля, Нобелевский Комитет исходил из нелитературных соображений. Не все упреки в адрес Нобелевского Комитета справедливы. Почему премии не присудили ни Толстому, ни Чехову? Где среди лауреатов Пруст и Джойс? Толстой – особый случай, но когда будущий лауреат, начинающий Эрнест Хэмингуэй, стал читать русских, как называли Тургенева, Толстого, Достоевского и Чехова, никого из них уже не было в живых. Пруст и Джойс в своё время занимали не то место на литературном небосводе, какое они занимают сегодня. Пруста с почетом хоронили, читали его немногие, о Джойсе разве что слышали. А Нобелевский Комитет ещё старался судить по степени международного интереса к живущим и широко читаемым писателям, хотя, конечно, как во всяком литературном судилище, политическая пристрастность сказывалась.
Ярчайший пример – неприсуждение премии Ибсену, который создал современную драматургию и поставил все современные проблемы, но – безбожник. С другой стороны, присуждение премии Киплингу: образцовый писатель, но как же ему премию идеалистическую дали, если у него идея империалистическая? Ведь Нобель замаливал грехи после того, как подорвал мир динамитом. Однако, не считаясь с его волей, наградили того, кто воспевал (прекрасно!) мерную поступь солдатских сапог. Еще один насильственный лауреат – Томас Стернз Элиот или, как его называли, Т.С.Э. Воспитанник новых гуманистов, ставший их сторонником. В библиотеке Шведской Академии удалось мне прочесть «Поклоняясь чужим богам», книгу Элиота, которую он сам изъял из обращения. Ещё бы! Призыв к установлению культурно-национального порядка. «Скажите – фашизма», – уточнил знавший книгу американец. На экземпляре Нобелевского Комитета живого места не осталось от возмущенных помет рецензента: «Хорош идеалист!» А премию дали и этому не-идеалисту.
Даже кандидатам достойным премию присуждали или не присуждали, исходя из политической конъюнктуры. Ещё в 40-х годах английский поклонник русской литературы Морис Боура предлагал присудить премию Борису Пастернаку, но отношения с нами всё же поддерживались, и премии не давали. Премию дали Пастернаку не раньше, чем отношения с нами было решено испортить. Когда же отношения с нами надо было улучшить, Сноу, владевший международными мнениями, встал за Шолохова.
Выполняя поручение наших специалистов, я в беседе с Остерлингом спросил, почему же не дали премию Толстому. «О Толстом подумали в первую очередь!» – ответил Остерлинг и объяснил: «Ведь Толстой тогда осуждал свое творчество и мог отказаться от премии литературной. Премия была молода, опасались, что отказ Толстого поколеблет нашу едва установившуюся репутацию». Согласился Толстой принять премию как борец за мир и собрался ехать в Стокгольм. Но отправиться хотел без жены, с Чертковым, Софья Андреевна его не отпускала. От М. А. Мясищевой-Спендиаровой, внучки композитора, которая была вхожа в дом Толстых (и в Дом Романовых), я услышал: семейное окружение считало, что близость писателя с виднейшим из его последователей не только духовная. Об этом есть в дневниках С. А. Толстой, опубликованных в 1920-х годах. В издании 1970-х годов упрёки были исключены, и насколько я знаю, никто основательно проблемы не касался. «Да, подозрения были», – в ответ на мой вопрос подтвердила Л. Д. Громова-Опульская, человек своего времени, выдающийся знаток, знала факты и умела вести себя так, словно тех же фактов не существует.
«Советскими эмигрантами, в том числе, Александром Солженицыным и Жоресом Медведевым, было высказано предположение, что “Тихий Дон”, в значительной мере, является плагиатом казачьего писателя Федора Крюкова».
Шолохов ли написал «Тихий Дон»? Вопрос вроде «шекспировского». А кто написал Шекспира? Вопрос старый, однако не устаревший, если отвечать на него по-новому. Шекспира написал Шекспир, ни один шекспировед сегодня не сомневается, однако никто из шекспироведов не повторит традиционного ответа: взял и написал, посетило вдохновение – излил на бумагу. Это устаревшее, лишенное историзма, представление об индивидуальном творчестве разве что донашивала Айн Рэнд: её ходульные персонажи в подражание «Единственному» Штирнера будто бы создают все исключительно сами. Нет, чтобы вдохновение посетило и взялся за перо, еще много чего должно произойти, прежде чем кто-то напишет что бы то ни было. Творец не творит, а творится, так можно обозначить современный подход. Из всех пьес Шекспира нет ни одной на его собственный сюжет, большинство – переделки, состоят из заимствований.
Текст «Тихого Дона», нам известный, принадлежит Шолохову – таков вывод Г. С. Ермолаева, американского эксперта русского происхождения. Давно я знал его, со времен холодной войны, когда всё нас разделяло, кроме убеждения в авторстве «Тихого Дона». Герман Сергеевич уже тогда представлялся мне всадником, летящем на коне с шашкой наголо: кто усомнится в шолоховском авторстве – голова долой! Прежде чем прийти к такому убеждению, выучил Герман Сергеевич четыре тома наизусть, а мы, когда это стало возможным, опубликовали в журнале «Вопросы литературы» его статью «Тихий Дон» написан Шолоховым». Проблема авторства «Тихого Дона», что называется, «закрыта»? Закрытым не считается и шекспировский вопрос. В каком смысле? Шекспиру принадлежит «Гамлет», но, по словам современника, тогда было «полно Гамлетов». Это переработка другой пьесы и даже нескольких пьес, что считалось в порядке вещей. Проблема не в том, Шекспиром ли написан «Гамлет», проблема – как был написан. Как сложился текст шолоховского романа, ещё только начинают исследовать. Близкий к Шолохову историк, с которым мы были друзьями, по ходу нашего разговора сказал: «Могу рассказать, – и продолжил, – Серафимович…» Разговор происходил в редакции, его отвлекли, и к разговору мы не вернулись. Надеялся я, что мой друг расскажет ему известное. Не успел, скончался в 2011 году. Быть может, и не считал нужным рассказывать. За него додумывать не стану.
«Мелеховский двор – на самом краю хутора».
Со времен Вальтера Скотта стало известно: можно взять свой клочок земли и сделать его вместительным как площадку, на которой разыгрывается драма всемирной истории. Такой сценой Вальтер Скотту служила его Шотландия. Но шотландец Вальтер Скотт – не шотландский писатель. Его «шотландские» романы столь же «шотландские», как его романы «французские» или «бельгийские». Через Шотландию, ставшую захолустьем, Вальтер Скотт ответил на всемирный вопрос его времени – послереволюционного: когда жилось лучше, тогда или теперь? В годы нашей Гражданской войны «клочком земли» всероссийского и даже вселенского значения стал Донской край. «Тихий Дон» создан с мыслью о таком значении. Это не донской и не казачий роман, иначе книга давно бы стала историческим документом, как стали добротные очерки Федора Крюкова. Федор Крюков знает свой Тихий Дон – так в свое время судила критика, его сознание и занято казачеством. А в шолоховском «Тихом Доне», при сочувствии казачеству, взгляд на казачество (как и на все остальное) – с точки зрения совершающегося в мире. Разделяющий казачью точку зрения должен это чувствовать. На казачьем вопросе разошлись Шолохов и художник Сергей Корольков, первый иллюстратор «Тихого Дона». «Разошлись», – со всей определенностью сказал мне живущий в Нью-Йорке сын Королькова, предупредив, что вникать в конфликт он никогда не вникал и вникать не склонен. О Королькове пишут, но об отношениях Королькова с Шолоховым я нигде не прочитал того, что сыном было сказано без оговорок: «Разошлись». Пропуск характерен для нынешних переоценок с умолчаниями, стирающими острые углы: свобода! Раньше говорить было нельзя, теперь говорить не хотят, да и языки словно с костями – плохо поворачиваются. Из того, что о Королькове, выехавшем в Америку, удалось мне узнать от его сына и американской пушкинистки А. Б. Гляссе (Корольков дружил с отцом Антонии Борисовны и дарил ему свои работы, которые я видел на стене её дома), мотив расхождения – казачество. Сергей Корольков считается «Донским Роденом», Михаил Шолохов на Дону «пришлый». Между русскими и казаками – вражда глубокая, так и сказано в «Казаках» Толстого. Моего Деда Бориса казак хотел зарубить как русского. Добродушно о русских в «Тихом Доне» говорят казаки блаженно-пьяные. Мой старший друг Трофимыч рассказывал: у них в кавалерии казаки не считались русскими, старик подражал казачьему говору, подчеркивая отличие: «Трахимыч!».
Смешно думать, будто «Тихий Дон» написан Крюковым. Чтобы так думать, надо Крюкова не читать, либо лишиться критического чутья: всё равно, что говорить, будто «Герой нашего времени» написан Марлинским. Но написанное Крюковым послужило в числе источников «Тихого Дона» – в этом, мне кажется, едва ли нужно сомневаться. Непосредственные источники «Анны Карениной»: роман «Княгина Инна», написанный теткой Толстого, «Женщина, которая посмела» Гранта Аллена и, наконец, «Мадам Бовари». Толстой не опасался упреков в подражательстве. Он следовал, подчас дословно, Диккенсу (ср. первые страницы «Воскресения» и «Холодного Дома»). Источники не умаляют толстовских достоинств произведений Толстого. Если бы в «Тихом Доне» выделить шолоховское, то не потускнели бы ни слава романа, ни репутация автора: энергия в книге шолоховская.
«За художественную силу и нравственную стойкость, с какой писатель в своей Донской эпопее отразил исторический этап в жизни русских людей» («For the artistic power and integrity with which, in his epic of the Don, he has given expression to a historic phase in the life of the Russian people»).