«Утрать надежду на обновление» – суть угрожающего карканья. Устроившийся на голове Афины Паллады Ворон вещает от имени Богини Мудрости. Ты хочешь забыть утрату самого для тебя дорогого и успокоиться душой? «Никогда!» Собираешься начать новую жизнь? «Никогда!».
В кафе на углу 84-й улицы между Бродвеем и Амстердам-Авеню, где когда-то стоял дом, в котором жил Эдгар По, собраны предметы, напоминающие о нем: книги, старинные фотографии. Владелица кафе приняла от меня ещё некоторые материалы, принять приняла, но не выставила. Ей пришлось изменить и французское название кафе Chez Edgar («У Эдгара»). В Америке вспыхнули антифран-цузские чувства: французы высказались против агрессии в Ираке и в Афганистане. Мое поколение помнит, как в борьбе с космополитизмом мы переименовали французские булки в «городские», а в конно-спортивной школе у нас жеребец Дарлинг стал «Дорогим». В Америке картошку, зажаренную на французский манер (к чему я был приучен кулинарным искусством Маруси), стали называть вместо френч-фрайз – фридом-фрайз, не по-французски жареная, а свободно-жареная. В названии кафе убрали французский предлог, Эдгара оставили – написание то же, а что за Эдгар – это всё равно.
В кафе мы пришли с хорошим знакомым и устроились за столиком у книжной полки. Захватил я с собой портативный магнитофон с пленкой: Бэзиль Рэтбон читает «Ворона». Скорее, рассказывает, чем читает стихи, но рассказывает хорошо.
И душе не встать из тени, пусть идут, идут года, —
Знаю, больше никогда!
Никогда из мрака душу, осужденную тонуть,
Не вернуть, о, не вернуть!
Подстрочник: «Душа моя не выйдет из тени, колеблющейся на полу, и не воспрянет никогда!» «Это вы сами написали?» – когда звукозапись «Ворона» закончилась, спросил мой собеседник, ушедший на пенсию администратор учебного заведения.
Того дома, где жил Эдгар По, давно нет. Место застроено большими домами. Когда-то буколика, теперь – урбанизм, в таком доме и поселился Рахманинов. Название переулка и вывеска кафе «У Эдгара» напоминают, кто здесь когда-то жил Эдгар По и написал стихотворение, «самое знаменитое во всей американской поэзии».
Путеводитель по литературному Нью-Йорку сообщает, что камин из этого дома сохранился: «Перенесен на кафедру литературы Колумбийского Университета». Университет – выше по Бродвею.
Пошел туда, спрашиваю, где камин, возле которого родились строки:
Прочь – из сердца клюв, и с двери – прочь виденье навсегда!
Вынь из сердца клюв проклятый!
К сожалению, про камин не слыхали. А квартиру Рахманинова купила знакомая наших знакомых, купила вместе с роялем – музыкантша. Она с детства жила в том же доме, помнила Рахманинова. Встречала его в лифте. Изобразила тяжелый взгляд, что был устремлен на неё, знакомый мне взгляд на фотографии в квартире музыкальной учительницы, рахманиновской ученицы.
Жена моя в надписи на мемориальной доске на доме, где жил Рахманинов, заметила грамматическую ошибку. Пришлось менять доску.
По следам Джека Лондона
«Смелые герои Джека Лондона укрепляют волю в борьбе».
Виль Быков, мой старший университетский соученик, книгу мне подарил, книги я, должен сознаться, тогда не прочитал, а теперь не выпускаю из рук: служит мне путеводителем. Оказался я в краю Джека Лондона, где он увидел свет и единственный не уехал, как говорила уроженка тех мест, малый классик Гертруда Атертон. Уехать навсегда действительно не уехал, но странствовал по свету. Каждый день смотрю я на холмы, где он жил, хотя нельзя сказать – о которых писал. Конечно, писал, однако пейзаж, отличивший Джека Лондона в литературе, нашел он в других краях.
Dr. Vil’ Bykoff – так его величают на родине Джека Лондона. Среди наших зарубежников не знаю никого, кто пользовался бы у соотечественников иностранного писателя таким исключительным признанием. Наши шекспироведы, германисты, американисты, испанисты уважаемы, но ни один из них, насколько я знаю, не считается автором трудов фундаментальных, основанных на первоисточниках.
На родине Джека Лондона Виль Быков побывал более семидесяти лет тому назад. Начал он изучать необычайно популярного в нашей стране американского писателя, когда в самой Америке интерес к нему понизился, и происходило понижение по мере переориентации общественных настроений от направления социальнополитического к частно-приватному, дескать «Чего голову ломать? Занимайся собой!». Произошла и переоценка классических литературных величин. Пересмотр велся в пользу писателей, о которых Марк Твен говорил: «Этих я не читаю». Первая фраза романа Джейн Остин «Гордость и предубеждение» (1819) определяет обертон пересмотра: «Общеизвестно и общепризнано, что одинокий мужчина, обладающий приличным состоянием, должен подыскать себе жену». Как совершает мужчина решительный шаг, и как откликается женщина на прямые и косвенные домогательства? С невероятной проникновенностью именно на такой вопрос, без подтекста, и отвечает Джейн Остин. Подтекст вычитывают истолкователи, способные вычитать что угодно даже из правил уличного движения. Общий уклон – в ретроградную сторону, что ярче всего выразилось у Пруста, «человека с улицы» по сравнению с графами и графинями, маркизами и герцогинями, в круг которых старается втереться его alter ego Сван. «Сервилизм!» – припечатал профессор Самарин, и с тех пор никакие ухищрения истолкователей не извлекли (для меня) из «Поисков утраченного времени» смысла поглубже. Всё это признаки общего поворота вправо некогда левой буржуазной среды. Теперь можем и на себя посмотреть, чтобы убедиться, как выглядит доверие батюшке-царю, тяга к монархизму и преклонение перед дворянскими титулами.
Получив в 1960 гг. зарубежную научную командировку, Виль Быков обошел и обследовал мир Джека Лондона, а тот мир ещё сохранялся. Виль отыскал современников писателя, успел познакомиться с его подругой, российской эмигранткой-еврейкой Анной Струнской, возымевшей над Джеком немалую власть, установил доверительные отношения с его близкими, нашел дорогу к дочерям, подружился с внуком и правнучками.
Один мой американский знакомый, зная, что в России Джека Лондона ставят выше, чем в Америке, обратился ко мне с вопросом о романе «Межзвездный скиталец» – исповедь заключенного в одиночную камеру для смертников. Мы с женой живем неподалеку от печально-знаменитой темницы, что обязывает меня знать роман Джека Лондона, сделавшийся книгой, пусть не популярной, но культовой. Вопрос я решил переадресовать Dr. Vil’ Bykoffy. Позвонил
Вилю и попросил разрешения дать пытливому американскому читателю номер его телефона. Виль разрешил, и то был наш с ним последний разговор.
Хорошо знавшая Виля внучатая невестка Джека Лондона, вдова его внука, Элен Эббот, уговаривала меня посвятить оставшиеся у меня время и силы изданию в переводе всех работ Dr. Bykoff в Америке, а в России – способствовать изданию его перевода воспоминаний старшей дочери писателя. Я бы рад посвятить и способствовать, но у меня в Америке не осталось связей, это не времена холодной войны, когда от друзей не было отбоя, а в России – иных уж нет.
С Элен Эббот мы познакомились в антикварной книжной лавке «Серендипити» («Нежданно-удачная находка»). Цены там – не по моим достаткам, но когда владельца магазина я спросил, можно ли посмотреть (не купить) одну редкую книгу, «король букинистов», как называл владельца магазина Хольцман, улыбаясь, ответил: «Мистер Хольцман будет счастлив за вас заплатить». Того же «короля» спрашиваю, что у него есть из книг Джека Лондона. В ответ слышу: «Следуйте за мной». Следовать надо было по книжным пропилеям и катакомбам, вышли мы на открытое пространство: большой стол, заваленный книгами, бумагами и… бутылками, пустыми, словно сдавать собирались. За столом – дама. «Рекомендую, – говорит король, – это член семьи Джека Лондона».
Мать семейства потомков писателя, как называла себя Элен Эббот, привезла в букинистический магазин свою коллекцию: книги, бумаги и бутылки. Среди бутылок VODKA, а у Василия Ливанова на рабочем столе всегда стоял портрет Джека Лондона. Ну, думаю, сделаю другу подарок! За свой счет, ведь бутылка пустая и старая. «Сколько?» – спрашиваю. Король букинистов, с улыбкой обещавший мне готовность господина Хольцмана заплатить за любую книгу, глядит без улыбки, и в его глазах я читаю: «И не заикайтесь!». Бутылка Джека Лондона, видно, стоила дороже его книг настолько, что даже мой книжный благодетель не обрадовался бы за неё платить.
Знакомство с Элен Эббот продолжалось. Завязалась и переписка. В наших разговорах о Джеке Лондоне Элен то и дело говорила «Однажды Джек мне сказал…». Джек ничего не мог ей сказать: её муж, внук писателя, увидел свет уже после смерти деда. Пусть то были причуды памяти, не личные воспоминания, а семейные предания, но всё же из живого источника. Элен была убеждена, что Джек, приемный сын разнорабочего Джона Лондона, был-таки сыном астролога Чани, хотя тот упрямо от отцовства отрекался. От реального, как теперь говорят, биологического отца, Джек Лондон унаследовал незаурядный ум – в этом была уверена Элен. Её дочь, Тарнел, которую я познакомил с моим сыном-генетиком, обратилась к Федору с вопросом, нельзя ли с помощью ДНК раз и навсегда решить загадку отцовства её прадеда. Сделать это, как сказал мне сын, проще простого, но могут возражать легальные наследники, поэтому надо найти к ним подход, и план операции пока обдумывается.
Элен Эббот держала сторону дочерей в разладе Джека с их матерью, разведенной женой: разлом сказался на судьбе потомства писателя – дочери оказались обездолены. Пятьдесят четыре книги Джека Лондона переиздаются и по завещанию писателя приносят доход некровным родственникам, потомкам сводной сестры. Правнучка классика живет от нас нас за углом, в том же районе. В этом районе распространяется газета бездомных, и правнучка, местный библиотекарь, в этой газете печатается.