Русские книги вызвали вопрос: дружба с нами чистосердечна или же Мэриан к нам приставлена? Если и так, тем лучше: относилась она к нам прекрасно. У меня на этот счет был немалый домашний опыт. Среди студентов и аспирантов отца, которые к нам приходили, неизменно были выполнявшие особые функции. Их, как и некоторых других знакомых, отличала одна особенность: являлись вдруг, без предупреждения, а мы благодарили судьбу: пусть за нами наблюдают искренние благожелатели!
В Шарлотсвиле мы познакомились с молодой парой, они купили дом, в котором жил Фолкнер, когда он вел семинар в Университете Виргинии. Они разрешили нам осмотреть свое жилище, в ответ мы пригласили их к себе на ужин, пригласили и Мэриан. «Вот что называется Леди», – восхитились молодые гости.
Её лишили лицензии летчицы. Да, олени бродили возле её дома с дорическими колоннами, доспехи, как войдешь, у дверей, и она была авиатором. И лишили. Мы были рады постигшей её неудаче, ездить с ней на автомобиле, всё равно что делать фигуры высшего пилотажа, только с большим риском. А Мэриан опечалилась. Все-таки повезла нас на воздушные соревнования. Местный аэродром. Всё небо избороздили самолетики. Глядя на парящие машины, Мэриан повторяла: «Лишили меня… Лишили…». Её тоскливый, устремленный к небесам взгляд, заставлял вспоминать:
Зовёт меня взглядом и криком своим
И вымолвить хочет: «Давай улетим».
Мне нужно было срочно в Вашингтон за разрешением на работу. Мэриан взялась меня доставить. Понеслись. В самом деле, оказалось похоже на полет в густом тумане. Часа через два она крикнула: «Смотрите по сторонам, не то пропустим!». – «Что пропустим?» – «Как что? Столицу!». Обратно ехали уже тише. Остановились у лавки, где продавалось оружие. Она стала осматривать один за другим пистолеты, охотничьи ружья и автоматы, осматривала и прицеливалась. «Хочу, чтобы у меня было оружие», – объяснила она свой интерес. При полном отсутствии денег.
Почему же не могла Мэриан продать имение или хотя бы конюшню, на слом? «Моя недвижимость под арестом», – объяснила она, как обычно, кратко и точно. Но что означал арест, в чем заключалась легальная запутанность, нельзя было объяснить просто. И втроем мы продолжали восседать на веранде арестованного барского особняка, охраняемые рыцарскими латами у входа. Появлялись местные жители. «Госпожа Стивенс, – обращался к нашей хозяйке один, – чинить забор или нет?» Величественным жестом она отправляла его прочь. Приходил другой и спрашивал у миссис Герберт, нужно ли разметать дорожки. И после взмаха властной руки послушно удалялся. Ни тому, ни другому ей нечем было заплатить. Но распоряжалась, давая понять, что ей требуется ещё подумать. Тем временем я пытался поднять забор и заметал дорожки. К нам присоединялась моя жена, и за ужином мы ели консервированный суп с хлебом, который я получал даром. Кругом бродили олени. «Всё это мое, – говорила Мэриан, и, указывая взмахом руки за горизонт, добавляла по-ноздревски. – Там тоже всё мое». А ей уже ничего не принадлежало. У нас с женой закончилась стажировка, и мы уехали из Виргинии. Узнали, что Мэриан попала в автомобильную катастрофу. За рулем другой машины сидел молодой парень, не он был виноват. Мы посетили Мэриан в доме для престарелых. Вокруг неё вились еле живые старички, её присутствие им придавало бодрости. Проволочный каркас держал ей шею и поддерживал голову. Каркас напоминал елизаветинский воротник. Она выглядела королевой в заточении перед казнью, и не было рядом никого, кто решился бы отправить её на эшафот. По рассказам, Мэриан не умерла, она величественно удалилась из жизни.
Чураков и «Чапаев»
«Помню, раздобыл я книгу Бродского 64-го года… Сообщил об этом Иосифу. Слышу: «А у меня такого сборника нет». Я говорю: «Хотите, подарю вам?» Иосиф удивился: «Что же я с ним буду делать? Читать?!»
Слова Довлатова говорят о том, что «Иосиф», он же Осип Чураков, держался мнений незатертых. Состояли мы с Осей в приятельстве годы и годы, особенно незадолго до его внезапной кончины, сходились во многих литературных мнениях, но кто же он такой, Чураков, я так и не узнал. Знакомы мы были по издательству «Молодая Гвардия», где Ося числился в штате художником-иллюстратором. Однажды ему пришлось нарисовать страницу в книге, готовой к выходу в единственном экземпляре – к юбилею Комсомола. Не заметили отсутствия первой страницы! Ося должен был превзойти Зевксиса, обманувшего птиц нарисованным виноградом, и добиться trompe loeil, чтобы обманулось руководство, которому книгу предстояло предъявить на другой день.
В Америке встретился я с ним, эмигрантом, сотрудником Исследовательского Центра. Какого? Что там исследовали? Осип был полон тайн, с этим никто из знавших его, я думаю, спорить не станет.
Рассказчик – заслушаешься, невероятно начитанный и всесторонне осведомленный. Сын генерала КГБ, Ося рассказывал, как в гостях у родителей видел Ольгу Чехову, в столовой на Лубянке слышал разговоры отца и его сослуживцев о гибели Кеннеди. Ося отказывался истолковать им увиденное и услышанное, я постараюсь передать его историю: возможно, остаюсь одним из немногих, с кем он поделился своим свидетельством, несомненно, историческим.
Когда сообщили об убийстве Кеннеди, рассказывал Ося, они с отцом и сослуживцем отца, тоже генералом Госбезопасности, обедали в служебной столовой Комитета на площади Дзержинского. «Добился своего Никита!» – услышав сообщение, воскликнул генерал, вскочил из-за стола и убежал. К этому Ося не добавил ни слова, подчеркнув, что возглас и поведение генерала для него остаются загадкой.
Мои просьбы дать свое истолкование им услышанного Ося отвергал. Под руководством Джона Стерна я подначитался в литературе о гибели Кеннеди: наше участие в устранении Президента американскими историками отрицается. Но генеральский возглас, возможно, был запоздалым отголоском наших разноречий в оценке Кеннеди и его политики. Речь, произнесенная им на лужайке Американского Университета, была миротворческой, а политика оставалась агрессивной. Сужу по книге своего брата Андрея, он даже не упоминает той речи, значит, в руководящих партийных кругах и говорить, считалось, не о чем. В Америке многие думают, что осуществить провозглашенное Президентом мирное мышление было немыслимо, поэтому выступление стало для оратора фатальным.
Сошлись мы с Осей в оценке фильма «Чапаев», выразившего характер революционной эпохи. Прежде всего согласны были в оценке Бабочкина, актера, выразившего начало и конец нашего времени, перехода от мечты о новом мире к желанию обывательского самоудовлетворения. Ося сделал мне подарок – видео «Дачников», и я время от времени смотрю монолог и танец инженера Суслова, исполняемый Бабочкиным. Мимика и жестикуляция та же, что и в фильме «Чапаев», содержание другое. С той же яростью, как Василий-Иваныч отстаивал свою правоту в служении пролетарскому делу, Петр-Иваныч оправдывает желание пожить в свое удовольствие.
Веское слово. К 100-летию С. Ф. Медунова
«Мария Павловна Чехова и все, кто ее постоянно окружал на Белой даче (так в Ялте всегда называли дом Чеховых), очень любили, когда Сергей Федорович приходил туда один, без сопровождения ответственных работников».
Сергея Федоровича Медунова, когда он властвовал в Ялте, мне чуть-чуть не удалось застать. Приехал я туда, как обычно, сопровождая американских конников, – владельца ипподрома в пригороде Нью-Йорка и его помощника. Медунов уже переместился в Сочи, но мы себя почувствовали в медуновской атмосфере: порядки – побоку, ежели человек свой. Новый местный партийный лидер, в стиле предшественника, душевно и многозначительно, тоном всесильного властелина нам сказал: «Будут проблемы – прямо ко мне». Тут разыгралась конно-книжная драма со счастливым концом. Ирвинг Радд и Мартин Таненбаум, заврекламой и владелец ипподрома Йонкерс, не увидели в чеховском музее американских изданий нашего классика, а имя Чехов им было знакомо по кличкам рысаков Чайка-Чехова и Дядя-Ваня. Ялтинская власть смутилась, чувствуя, что не все может. Где же книги взять? Американцы, по моему совету, запросили профессора Симмонса, искавшего интимные подробности из жизни Чехова, тот снабдил их библиографией, перечисленные им фолианты за счёт нью-йоркского ипподрома были отправлены в Крым, сочетание лошадей с Чеховым попало на страницы «Нью-Йорк Таймс», в Ялте все обратилось в легенду, которую, кажется, рассказывают до сих пор, а Симмонс всё вспоминал, как Нью-Йоркский ипподром запрашивал его о Чехове.
Если бы советолог знал, сколько запретов в ходе этой операции пришлось нарушить! Попали бы рекомендованные им книги туда же, где находились у нас его труды, под гайку. Закрыли бы Чехова? Не Чехова, а что сказано там в связи с Чеховым, как закрывали про балет и даже поваренные книги.
Издательский эндшпиль. Памяти Владимира Стеценко и Михаила Числова
Хоть минули и счастье и слава,
И звезда закатилась моя…
Эти байроновские строки Володя повторял во время нашей встречи, которая оказалась последней. После окончания Университета Владимир Стеценко стал работать и работал до оконца своих дней в Издательстве «Советский писатель». Володе я обязан появлением книги моих повестей и рассказов «Приз Бородинского боя». Ему и Михаилу Числову. Миша, наш однокурсник, был главным редактором в «Советском писателе», он включил мою книгу в план переизданий, приговаривая: «Хотя мы тебя не издавали». Но директор издательства воспротивился включению моей книги в план.
Позвонил я Е. М. Тяжельникову, который стал помощником Брежнева, а до этого как Секретарь ВЛКСМ назначил меня ВицеПредседателем Клуба молодой творческой интеллигенции. «Евгений Михайлович, – говорю, – затирают!» Через десять минут раздается звонок от директора: «Дорогой мой, зачем же вы беспокоили такого важного человека?» – «Знаю, дорогой мой, и ты сам знаешь, зачем», – думаю про себя, а книга вернулась в план.