В Иностранном отделе. К вопросу о Сахарове
«Н. Н. Яковлев приехал в Горький и пришёл в квартиру, где А. Д. Сахаров проживал в ссылке…»
Андрей Дмитриевич Сахаров – из тех общеизвестных личностей, с которыми я не был знаком, но косвенно случалось с ними соприкасаться, и что я о них слышал, то светотенью очерчивало их фигуры.
В больничной палате лежал я с начальником академического строительства, он чинил Сахарову дачу, рассказывал, как зимой, в лютый мороз, Андрей Дмитриевич появлялся в рваных вязанных перчатках с пальцами наружу, и в словах человека, мыслившего практически и чувствующего малейшую показуху, сквозило недоверие к святой простоте.
Слышал я речь проницательного литературного критика Людмилы Сараскиной о том, как Сахарова используют наши «маяки перестройки», а он с тем же безотчетным простодушием позволяет им это делать.
Приятель и сотрудник брата Сашки, Вячеслав Шевелько, ученый секретарь теоретического отдела ФИАНа, живописал служебный визит в Горький, когда завотделом академик В. Л. Гинзбург, приостановив попытку Сахарова устроить политическую демонстрацию, перевел разговор на физику.
Видел я Сахарова лишь однажды, видел, но не слышал. На Московском Международном Форуме 1987 г. стоял я рядом с актером Грегори Пеком у дверей зала, где ожидалась речь Сахарова. Супергерой экрана, отказавшийся фотографироваться в ковбойской шляпе, сам готовился к политической карьере на высшем уровне (по примеру собрата по киноискусству, правда, принадлежавшего к другой партии), он присматривался к расстановке сил в условиях нашего переходного периода, о чем и беседовал с тут же стоявшим Георгием Аркадьевичем Арбатовым. Дальше открытых настежь дверей я не пошел, не потому что был занят чем-то особенно важным, а в силу гнетущего ощущения, будто почва уходит из-под ног. Речи Сахарова я не слышал, но его интервью и статьи, печатавшиеся на Западе, читал, всё было верно и от начала до конца неверно. Верно, ибо дуроломства у нас было предостаточно. Неверно, ибо миротворческие рассуждения о том, что нам никто не угрожает и никто нападать не собирается, напоминали фразы из тех англо-австралоамериканских политических романов, какие уже начали появляться, и я о них рассказывал на лекциях по путевкам Общества «Знание». А нападать оказалось и ненужно, с внутренней помощью взяли голыми руками.
В 1981 г. вызвали меня в Иностранный Отдел Академии Наук за получением международного паспорта, а сами на меня внимания не обращают, впились в книгу «ЦРУ против СССР», только что вышедшую вторым изданием. Этой книги я тогда вообще не читал, но слышал, что там говорится о супруге академика-диссидента Елене Боннер. Когда же прочитал я мемуары Сахарова, то описание конфликта из-за неё между Андреем Дмитриевичем и автором книги Николаем Николаевичем Яковлевым вызвало у меня недоумение с первых строк, с описания внешности явившегося к Сахарову «человека среднего роста, выглядевшего вялым»[270]. Похоже, к Сахарову явился не тот Н. Н. Яковлев, с которым я был знаком.
В мемуарах Сахарова это столкновение занимает несколько страниц, вот краткое, вполне адекватное изложение на английском, даю перевод: «14 июля 1983 года Н. Н. Яковлев приехал в Горький и пришёл на квартиру к ссыльному Сахарову. Свой приход незнакомец объяснил желанием взять у академика интервью для третьего издания книги “ЦРУ против СССР”, хотя на самом деле он имел намерение позлить Сахарова. Сахаров вначале долго и терпеливо пытался переубедить Яковлева, но когда тот стал повторять оскорбления в адрес его жены, Сахаров дал ему пощёчину и выгнал из квартиры».
Наверное, так и было, но Николай Николаевич Яковлев, каким я помню его по совещанию в Зарубежной редакции издательства «Молодая Гвардия», был рослым, я бы сказал, высоким, сдержаннонеторопливым, по окраске блеклым, однако никак не расслабленным. Фигура внушительная, всякий, кто решился бы дать такому мужику пощечину, должен был бы дважды подумать, прежде чем его атаковать. Н. Н. Яковлеву с его корпуленцией не требовалось проявлять суетливость и бегать вокруг стола, как описано у Сахарова.
Странно со слов Сахарова звучит и саморекомендация пришедшего, «только историка, не специалиста [по международным делам]»[271]. Николай Николаевич Яковлев был известным исто-риком-международником. Был или не был он родственно связан с Александром Николаевичем Яковлевым, но вышедшая под именем Александра Николаевича книга «Pax Americana», без сомнения, написана с помощью книг Николая Николаевича. В этой книге Александра Николаевича попадается множество раскавыченных, сделанных без сноски цитат, буквальных совпадений из книг Николая Николаевича. На совещании в издательстве, где я присутствовал, Николай Николаевич говорил о внешней политике США. В его речи странной показалась сделанная им ссылка на такой источник, как журнал «Плейбой», где, по словам Николая Николаевича, «появляются серьезные статьи». Появлялись или не появлялись в «Плейбое» заслуживающие внимания материалы, не скажу, не следил за журналом для людей средне-преклонного возраста, нуждающихся в разглядывании соблазнительных фотоизображений. Во всяком случае, Николай Николаевич, какого мы слушали, говорил о международных делах как знаток[272].
Зачем пришедший к Сахарову решил ломать шута и строить из себя «не специалиста», если в международных делах Н. Н. Яковлев что называется собаку съел? Скорее Сахаров показал бы себя профаном, заговори с ним о международных делах настоящий Н. Н. Яковлев. Физик, высказавшийся в зарубежной печати не по своей специальности, проиграл бы американисту, работы которого я знал, начиная с биографии Вашингтона, проходившей в той же редакции ЖЗЛ, что и моя биография Дефо. Эрудиция Николая Николаевича уходила далеко за пределы журнала «Плейбой». А статья физика в англо-американском журнале «Международные дела» (Foreign Affairs) отдавала дилетантизмом, что признавали даже сочувствующие Сахарову международники.
Реальный Н. Н. Яковлев, заговори он с А. Д. Сахаровым о политике, положил бы физика на обе лопатки и пощечины не получил. Не явился ли к Сахарову под видом Н. Н. Яковлева «историк в штатском» и чтобы не попасть впросак, объявил себя «неспециалистом» по предмету, в котором Н. Н. Яковлев разбирался как специалист? Странным в мемуарах Сахарова мне показалось, как защищал он от посетителя свою супругу, оправдывая родственников жены, однако сказанного в книге о ней не оспаривая. Возможно, Сахаров учитывал, что книга «ЦРУ против СССР» проходила двойную цензуру, как проходили его собственные специальные статьи с грифом «Секретно».
Надо было видеть, как профессионалы проверки читали книгу Н. Н. Яковлева. Уж им-то, сотрудникам Иностранного Отдела, было известно, что раз напечатано, то, значит, дозволено не только Главлитом, но и учреждением, с которым была связана Елена Боннер. Её я видел в аэропорту в окружении свиты приспешников: на лице у неё сияла улыбка победительницы.
Живая классика
«Так, с усмешкой разглядывая себя, все искал он чего-то главного, за что стоило бы погибнуть, но главного-то не было».
Леонид Леонов, «Скутаревский» (1932).
Совсем молодым, едва начинающим взялся я за радиопередачу о Леонове. Сценарий был заказан «Голосом Москвы». Вещал наш голос на зарубеж, и передача была уже вторым моим опытом сотрудничества. Первый – попытка написать радиопьесу по «Битве в пути». Роман Галины Николаевой заканчивался намерениями не одной, а даже двух героинь покончить собой, – предвосхищение «Живи и помни» Валентина Распутина. Но, расхваливая распутинский роман, не вспомнили о раннем сигнале одиночества в советской толпе, словно сигнала и не было, а подумать: куда лучше? Как все люди, и наши люди страдают, вроде отчаявшихся женщин, одна из которых собиралась утопиться, а другая – броситься под поезд.
«Молодой человек, – обратился ко мне заведующий редакцией, прочитав мой сценарий, – Анна Каренина покончила с собой, и уж с этим мы ничего не можем поделать, это известно всему миру, к тому же это случилось давно. Но в остальном мы круглые сутки ведём пропаганду советского образа жизни, а вы куда зовёте?».
Потерпев неудачу с новинкой, взялся я за ещё здравствующего классика, Леонида Леонова. За томом том стал читать леоновские сочинения и свет померк в моих глазах. Вышел на улицу: знакомая, но обезображенная передвинутым пушкинским памятником площадь, роскошный летний день, и словно уже наступила ночь. Мрак пополудни.
Таков в поисках оптимистического проблеска оказался результат усиленного чтения Леонида Леонова. Был я молод, и мне ничего не стоило позвонить хотя бы и самому Леонову, чтобы потребовать ответа на вопрос, где у него оптимизм. А он будто ждал моего звонка. «Там, где шшштаны», – с легким присвистом объяснил, как его найти. «Штаны» были мне известны: магазин мужской одежды на нынешней Тверской, которая для меня была и осталась улицей Горького, на углу Александра Невского (проезжал по пути на Бега). И вскоре сидел я лицом к лицу с «писателем Леонтьевым», как Леонид Максимович сам себя рекомендовал, а я настойчиво просил его мне объяснить, где же у него в соответствии с принципами социалистического реализма взгляд в светлое будущее. «Вот вы и отыщщщите», – прошелестел маститый писатель.
Что предпринял бы Леонид Максимович, если бы «Голос Москвы» решился объявить на весь мир о тщетности попыток найти у него апологию советского образа жизни? Задолго до того, как об этом написал Симмонс, Иван Иванович Анисимов, рецензируя роман «Скутаревский», намекнул Леониду Леонову на недостаток оптимизма, и с тех пор Леонов перестал знать Анисимова, в чем я убедился, когда обратился к Леониду Максимовичу с просьбой, не напишет ли он страничку-другую об Иване Ивановиче. Меня предупреждала вдова Анисимова, Раиса Михайловна: «Леонид Максимович об Иване Ивановиче писать не будет». Действительно, в ответ на просьбу я услыхал: «А я его не знал». «Но ведь вы были соседями! – воскликнул мой внутренний голос. – В Переделкине вас разделял только забо…». Увидев в моих глазах изумление и, как инженер человеческих душ, прочитав мои мысли, Леонов подтвердил: «Совершшшенно не знал!» Соседи только