Недоумение молоденькой преподавательницы, нежелание сурового вахтера показать мне хотя бы дверь в тот редакторский кабинет, отказ обновленного «Вестника МГУ» поместить мой материал толкнули меня вспять – прежние противники стали казаться союзниками. Влекут тебя волны твоего времени – интерпретация, дискриминация, ревалюация – наши взаимные терзания уносит в океан…
«Посылка» (Envoi)
На берегу
«В конце посылки… Коснуться этого вопроса».
Воплощая мечту Горбачевых, мы с женой живем в маленьком домике на морском берегу. Домик нам не принадлежит – снимаем, платим половину наших пенсий, но поселиться в таком месте и помещении надоумила меня мечта реформаторов. О мечте узнал я случайно, но было это одним из тех знаний, что открывают секрет неслучайных событий, а имена участников и причины произошедшего узнаются не сразу.
Знал мой Дед Вася, кто готовил покушение на Ленина, однако имя заговорщика нигде не упоминается. Дед Борис знал летчика, который был первым русским дипломированным, профессиональным пилотом – имени его нет ни в историях, ни в музеях отечественной авиации. Моя мать узнала от кинооператора, Лауреата Сталинской премии, в чем состоит творческая борьба советских времен, и ставшее ей известным не совпадает с тем, что справа и слева, у нас и на Западе, написано и пишется о борьбе талантов с тиранией. Мой отец знал, почему перестал печататься перевод романа «Улисс», и причина эта до сих пор не названа, хотя перевод «книги века» был в конце концов у нас издан. Из радиорепортажа я услышал первые слова, произнесенные на Луне, а потом, с незначительной поправкой, из первоисточника получил подтверждение мной услышанному, однако сама собой вырвавшаяся у американского космонавта фраза остается незаприходованной. Велика ли разница? Слова произнесенные и повторяемые были заготовлены на Земле, а первыми на Луне из уст человека прозвучали слова «Похоже на сырость». Точно так же, из надежных уст я узнал, для чего Горбачев, по желанию супруги, затеял перестройку, и это расходится со всем о перестройке известном. А едва выйду я из маленького домика на океанском побережье, мой взгляд упирается в опровержение романтической истории, которая могла в интересах России изменить карту мира. Опровержение частичное, всё же опровержение, причем самой романтической части романтического предания.
Согласно преданию о Николае Резанове и Марии Концепсион де Аргуэльо, испанская красавица, в просторечии – Кончита, ожидая суженого, в надежде увидеть парус возвращающегося корабля поднималась на самую высокую здешнюю гору. Но смотрю я на вершину Тамаплейс и вижу: гора находится по другую сторону залива, далеко от берега, моста не было, безутешная невеста не могла бы на тот берег добираться, тем более ежедневно. Историки, сравнивая с реальностью живущее в памяти потомства предание, делают вывод, что это, конечно, миф, который, как и положено мифу, передает истину с преувеличениями. Главная гипербола – чрезмерно растянутые сроки ожидания. На самом же деле не томилась Кончита годами разлукой со своим любимым, не выходила на высокий берег на крутой, вглядываясь в океанский простор. Эту часть мифа сотворил Брет Гарт. Пренебрегая расстоянием во времени и пространстве, Певец Калифорнии взглянул на годы между отъездом Резанова в Россию и уходом Кончиты в монастырь, и родился образ не потерявшей веры невесты, которая сорок лет изо в день ждет своего жениха.
День за днем, день за днем бьет прибой,
И солнце, что ни вечер, за холмы нисходит…
А тут ещё иллюстратор изобразил Кончиту на берегу океана, у пушки. Где стояли пушки тогда, не скажу, сейчас – в стороне от берега. Однако после стихов и картинки уже невозможно отказаться от неотразимых, хотя и невероятных, подробностей. Что за миф без неких геркулесовых столпов? Не было бы непомерно долгого ожидания, не было бы мифа. А легенда правдива, насколько может быть правдива легенда в основе: встреча двух пылких сердец, способных силой любви повлиять на ход истории. Любовь, роковым образом оборвавшаяся, сказалась на судьбе Края Жарких Соитий (смысл названия Калифорния) и можно добавить – участи Русской Америки.
С мыслью об иронии истории давнее предание пересказала местная уроженка, Дочь Калифорнии, популярная в свое время писательница Гертруда Атертон. В Отделе редких книг и рукописей библиотеки Калифорнийского Университета дали мне возможность прочитать машинопись правленых страниц романа. Роман должен был заканчиваться словами: «Не видать им бессмертия, если бы они обвенчались и жили-поживали счастливо до конца дней своих, но Судьба по-своему возмещает утраты!» В опубликованном варианте слов этих нет, но ясно: роман не о том, как хотела бы да не смогла суетиться у самовара некая «Маша». Роман о смелой и большой мечте: у Кончиты – вырваться на мировой простор, у Резанова – расширить границы Российской Империи.
Знавшая знавших Кончиту Гертруда Атертон прожила долгую жизнь. В детстве слышала она разговоры о злободневном и зловещем событии – убийстве Линкольна. В преклонные годы, на десятом десятке, она же, возглавляя американскую писательскую организацию при ООН, председательствовала на международном мероприятии, где советский посланец Константин Симонов держал речь о единении народов. Внешне – римская статуя греческой богини времен упадка Римской Империи, Гертруда Атертон была как символ Калифорнии увековечена на живописном полотне, но картина погибла во время землетрясения. Среди потерь в развалинах и в огне пропали материалы, собранные писательницей для романа, названного «Резанов». К счастью, роман успел пойти в печать и не выходит из печати, переиздается и помещен на Интернет. Наши читатели перевод романа получили в столетнюю годовщину прибытия Николая Резанова в Калифорнию[278].
Настроенная патриотически, но и самокритически Дочь Калифорнии спрашивала себя, а что если бы история пошла другим путём, и достигла бы её страна успехов не меньших, но с меньшими издержками и жертвами. Нельзя ли было действовать деликатнее, добрее? Что если бы её родной город стал не центром американского Дальнего Запада, а восточным форпостом России и вместо американцев здесь обосновались русские? Трудно забыть о русских, живя в Калифорнии, тут возвышается Русский холм и протекает Русская река. Индейцы называли реку Восточной или Большой, миссионеры-испанцы окрестили именем Святого Игнацио, наши соотечественники именовали Славянкой. Земляк Атертон, Джек Лондон, к славе которого она ревновала, написал рассказ «День Благодарения у Славянского ручья», но мексиканцам было трудно произносить это имя, и они стали говорить Rio Russo.
Недалеко от устья Русской реки, на берегу залива, в ста милях к северу от Сан-Франциско, русскими была заложена крепость, так и названная Форт Росс. Хотя форт давно перестал быть русской собственностью, крепость продолжала называться «Росской» и оказалась превращена в заповедник, служивший Гертруде Атертон местом отдыха и вдохновения. Здесь начала она обдумывать роман о русском мечтателе, намереваясь предложить читателям вариант сослагательного наклонения в суждениях об истории.
«Широкая равнина и высокие холмы, где ныне стоит город Сан-Франциско, в те времена представляли собой сплошную дичь…».
Переместите пушкинскую «Капитанскую дочку» на тысячи километров к востоку, как можно дальше, за океан, и вы окажетесь на Западном побережье Северо-Американского континента, в обстановке, где развертывается повествование о дочери коменданта форта Сан-Франциско. Другой язык, другая культура, нравы другие и климат совсем не тот, но такая же глушь, затерянный на краю света заштатный гарнизон: путь колонизации – мирового движения, что с пятнадцатого века начало охватывать земной шар, и то ли у границ Сибири, то ли на тихоокеанском берегу появились, выражаясь по-конрадовски, аванпосты прогресса.
У Пушкина Петр Гринев при виде крепости Белогорской оказался поражен, ожидая увидеть грозные бастионы, башни и вал, но ничего не увидел, «кроме деревушки, окружённой бревенчатым забором». Сопровождавший Резанова доктор Лангсдорфт удивился, когда вместо форта им открылось нечто вроде фермы: невзрачные, продолговато-приземистые, сложенные из камня домишки, как войдёшь – голые стены, одна-две комнаты почти без мебели, пол глиняный, устлан соломой. Но осмотревшись, доктор не мог не воскликнуть «Благодать!» – райский климат, роскошная природа.
В этом едва тронутом человеческой рукой краю сошлись, столкнувшись, поселенцы трёх колоний: Новой Испании, Новой Англии и Новой России. Между ними – коренные жители, индейцы. Испанцы, осевшие здесь раньше других пришельцев, равно и россияне, стремились наставить «дикарей» на путь истинный, обратив их в христианство, дабы они, согласно Писанию, безропотно трудились на хозяина. Если же неверные сопротивлялись посвящению, то новую веру, требующую любить врагов, внушали им силой. А «новые англичане», называемые бостонцами, уже знали с учётом опыта побережья противоположного, Восточного: краснокожих заставляй не заставляй, они, привыкшие жить охотой, работать нипочём не станут.
По ходу борьбы за освоение жизненного пространства «новые англичане» нашли-таки применение коренным жителям: натравливали их на испанских и на русских конкурентов. К середине девятнадцатого столетия две колониальные державы ушли, третья восторжествовала, а роман «Резанов» наводил на мысль об оценке и переоценке вековых итогов торжества новых англичан, уже звавшихся американцами.
О Калифорнии, земле плодородной и малозаселённой, был наслышан Петр I, царь-реформатор держал те края на примете, но у него не до всего доходили руки, ему приходилось решать сразу все проблемы, от строительства кораблей до изготовления гробов. Екатерининский вельможа Резанов пришел в Калифорнию на купленном у бостонцев судне «Юнона» и, кроме намерения снабдить продовольствием Аляску, где его соотечественники обосновались, однако страдали от голода, он вынашивал планы петровского размаха: превращение тихоокеанского побережья в Славароссию.