Тесть Резанова, Коломб росский, Григорий Иванович Шелехов не считал зятя деятелем, но тот преуспел в меру присущих ему способностей. Умея владеть языком, хорошо зная французский и на ходу усваивая испанский, Резанов наладил доверительные отношения с комендантом форта, по испански – Presidio. А между дочерью коменданта, четырнадцатилетней Марией, и сорокадвухлетним Николаем Петровичем вспыхнула пламенная любовь.
Цветущая красавица-девица и лысеющий, отяжелевший вдовец, недавно похоронивший свою тех же лет жену? Историки между собой не во всем согласны насчет размеров резановской лысины, но ими установлено, что канцлер не любил носить парика. Как бы там ни было, драматическая история той мгновенной и пылкой любви заставляла и заставляет вспоминать Перикла и Аспазию, Ромео и Джульетту, легенда вошла в калифорнийский фольклор, запечатлена на фресках (исполненных русским художником Виктором Арнаутовым), в местном музее восковых фигур выставлены подобия возлюбленных, им посвящены стихи и проза, о них защищены диссертации, и редкая книга о Калифорнии обходится без того, чтобы в ней не было изложено «знаменитейшее местное предание».
Сочинения о взаимной страсти между российским посланником и дочерью испанского коменданта так или иначе отвечают на вопрос, которым задалась Гертруда Атертон: «А что если бы?…»[279] Окунцов Иван Кузьмич в «Истории русской эмиграции» говорит: «Резанов смотрел на Новый Свет как на особое поле русской деятельности. Он сам писал царю из Аляски о том, что скоро будет возможно заселить русскими устье реки Колумбии, и тогда там будет главное место Русской Америки и новый порт… Придёт время, когда Калифорния войдёт в состав России и станет Русской Калифорнией». Те же мечты питает, те же соображения высказывает заглавный персонаж романа Атертон, она старалась перезнакомиться со всеми, кто имел сведения о Резанове, и не исключено, летописец нашей эмиграции был среди тех, чьими консультациями писательница воспользовалась.
Резановские замыслы начали осуществляться. Спустя пять лет после безвременной кончины канцлера был основан Форт Росс. «Русские осели в Калифорнии»[280]. Почему же мы там не удержались? Потомство занесло Резанова в число крупных и даже крупнейших деятелей, мыслителей-стратегов, тех, кого называют «строителями империй». Но знавшие Резанова придерживались мнения Шелехова, считая резановские замыслы мечтаниями того рода, что станут называться маниловскими. Со временем и Кончиту взялись развенчивать, дескать, не потерявшая голову и готовая ради любви жертвовать собой очередная Джульетта, а пройдоха себе на уме. Всё – правда, но в каждой правде, совмещающей противоречивые сведения, следует, соблюдая контрапункт, выдержать правильные пропорции.
Старая русская эмиграция, успевшая услышать о постановке «Юнона и Авось» по сценарию Андрея Вознесенского, ходуном заходила, узнав, что на советской сцене близость Петро и Кончи, как их называли, представлена слишком рискованной. «Доченька губернаторская спит у русского на плече», – в таких романтических подробностях усмотрели афронт, характерный для холодной войны. Андрею советовали избегать выражений вроде «девка бесстыжая»: всякое неосторожное слово могло сыграть роковую роль во времена идейной конфронтации[281]. Однако столетняя монахиня, с которой
Кончита бывала откровенна, ещё в 1930-х годах поведала: полтора месяца провели любовники в виду форта, на острове Ангельском, и «Коцепсион стала женщиной»[282]. Читал ли поэт признания монахини, чутьем ли постиг, но, мне кажется, угадал причину последующего затворничества красавицы-испанки, руки которой настойчиво добивались блистательные кабальеро, а ей приходилось скрывать свой позор.
Кончита, уйдя в монастырь, не похоронила себя заживо. Она, творя богоугодные дела, стала преподавать в семинарии при монастыре, и по всему побережью каждая освоившая грамоту испанка являлась её ученицей. Мария Концепсьон удостоилась звания beata, благословенная. Возмущение старой эмиграции я слышал, иные признавали, что у неё был-таки выкидыш, однако настаивали: «Нечего намекать на последствия интимных отношений!». Не знаю, в чем обнаружили намек, но мудрено ожидать от рок-оперы чего иного, кроме секса.
Уже в пору перестройки тот же спектакль был вывезен на Запад, и опять перестарались, увидев в изображении Резанова намек на Горбачева: один-де наводил международные мосты, а другой внедрял «новое» мышление, обещая всемирный совет да любовь. Но что же между ними общего?! Резановские мосты – дипломатический приём, Резанов оказывал Соединенным Штатам сопротивление, Горбачёв же сложил перед американцами оружие. Резанов, думая возобладать и над Испанией, за гостеприимство в Президио заплатил радушным хозяевам наличными, чтобы не зависеть от них. Между тем Горбачев поместился в том же районе Сан-Франциско и на средства американцев открыл фонд своего имени.
Резанов старался строить Российскую Империю и как геополитический ум оказался прав: Испанская империя была слаба и становилась всё слабее. Не в силах защищать и держать в узде свои колонии, испанцы предоставляли им самоуправление, заокеанские владения испанской короны стали независимой Мексикой, но, говорят историки, свергнув гнет дряхлеющей империи, мексиканцы попали в зависимость от молодых и дерзких, быстро растущих Штатов. В Калифорнии нашли золото, о котором индейцы знали, но толку в желтом металле не видели, а при американцах Край Жарких Соитий испытал взрыв поистине дикой энергии, не либидозной – деловой: темп и размах.
Золото было обнаружено на земле торговца лесом Джона Саттера, но дровосек не увидел в золоте деловой перспективы, и его лесопилку потеснили прииски. (От Саттера остались названия улиц и больниц, в одной из них мы с женой консультируемся в поисках средств от неизлечимого недуга – возраста.) А на месте прежнего захудалого форта, пришедшей в упадок католической миссии и небольшого посёлка закипел человеческий котёл со стотысячным населением.
Гертруда Атертон с детских лет помнила, как в её родном Сан-Франциско приходилось смотреть под ноги, чтобы обойти грязную лужу, на её же памяти улицы были выложены брусчаткой, налажен городской транспорт, устроено уличное освещение. Стремительно растущий метрополис кишел нуворишами, не знавшими, куда деньги девать. И разбогатевшие, и неудачники обезумели от взлётов и падений судьбы. По городу расхаживал разорившийся богач, он потерял всё, включая разум, и величал себя Королем Калифорнии.
В центре Сан-Франциско возвышаются два холма, Телеграфный (понятно) и Русский – название дано по старинному преданию о похороненных здесь российских китобоях. О них не знают ничего, кроме того, что ночью по холму бродят их призраки. Я же оказался там днем, шел проливной дождь, конечно, затрудняя подъем, но все остальное поражало глаз. На крутизне лепились двух-трех и многоэтажные дома, удовлетворившие прихоти заказчиков. Некогда сбежавший из дома и опозоривший семью блудный сын Сэм, Сэмюэль Клеменс (alias Марк Твен), сделавшись участником деловой лихорадки, мечтал, если разбогатеет, приобрести дом на Русском холме – в самом фешенебельном районе города. Калифорнийцы продолжали торговать лесом, возводили одну за другой различные постройки, производили и продавали всевозможные товары – всё в первую очередь и даже исключительно на потребу золотого промысла и – с удесятерённой скоростью – ради человеческих потребностей. Старатели нуждались в подходящей одежде, например, прочных штанах, и в ответ на спрос возникла целая, до сих пор процветающая, промышленность по производству синеватых порток из плотной парусиновой ткани, иными словами, джинсов. Из опасений упустить удачу золоискателям было некогда заниматься стиркой – сообразительные люди открыли прачечные, возникла ещё одна индустрия, что в наши дни называется бытовым обслуживанием – сервисом. Столь же оперативно удовлетворялись все прочие потребности и надобности. Появились и множились «притоны Сан-Франциско», те самые, о которых будет петь Вертинский[283]. Одних ресторанов открылось больше сотни, пивных – не счесть. Поставка персонала для домов терпимости осуществлялась в масштабах промышленных: слабый пол завозили партиями. Подумаешь, скажут, всего лишь злачные места! Бесспорно, злачные – поточного производства. А когда торговым складам начали угрожать полчища крыс, призвали на помощь армию кошек. Оказались не забыты и культурные интересы. Начал действовать театр, и не один, целых три. Открылась опера, на подмостках которой, хотя добираться и неблизко, соглашались блистать европейские знаменитости, потому что им платили, как больше нигде не платили. Карузо, к сожалению, спеть не успел, прибыл накануне землетрясения, и оперный театр обратился в развалины. Однако вскоре тот же театр был восстановлен и вновь распахнул свои двери перед зрителями, желавшими слушать хорошую музыку. Неоткладывание на «затем» надобность обжиться, одеться, обуться, поесть, а также возможности выпить и удовлетворить все прочие, по-человечески понятные желания объясняет успех капитализма, та «высвобожденная инициативность», о которой говорит «Коммунистический манифест». Иначе никакие другие успехи, сколь угодно грандиозные, долго не протянут. Строить в надежде на затем, всё равно что строить не из кирпичей, а из соломы и прутиков, думая, что достаточно построить поскорее. Но серый волк исторической судьбы рано или поздно крышу сорвет, дверь проломит и неосмотрительных слопает.
Землетрясения в Калифорнии даже не считаются происшествиями – нас трясет почти каждый день, сами собой открываются двери, выползают ящики письменного стола, на стенах перекашиваются рамки с фотографиями и этюдами моей матери. О возможном сползании континента в Тихий океан наш свояк, ученик Тимошенко, эксперт по устойчивости зданий, предупреждает: «Вопрос лишь – когда?» Этого сказать никто не может, но эксперт определяет, сколько балов выдержит постройка, устоит ли многоэтажная махина и не рухнет ли маленький домик. Застройщики из Сан-Франциско пытались свалить на свояка их же собственный подлог, под строительство они продали негодный, зыбкий грунт, и воздвигнутый на трясине небоскреб начал оседать. Но нашего эксперта спасло знание границ своей компетенции, на незаконные претензии он ответил: «Я не геолог и не геодезист, а инженер-металлург, моя обязанность – судить об устойчивости того, что находится не под землей, а на строительной площадке». Ложный иск лопнул, и свояка продолжают вызывать всюду, где трясет, и в Японию, и в Бразилию, и в Новую Зеландию. Мы в город ездим по мосту, который свояк апробировал. Подражаем соседям, у нас, как у людей: аварийный контейнер, в нем бутылки с водой, клещи и предписанные нам пилюли. Каждые три месяца всё это надо менять – по Гэлбрайту, стимулируя торговлю, покупать и потреблять, а предприниматели откликаются на малейшие