о произносит полнейшую чепуху. Эгоцентрический манифест, изложенный устами героя романа и фильма, архитектора-новатора, противоречит фактам в каждом утверждении. Новатор разглагольствует о творчестве будто бы самоза-рождающемся, а величайшие творцы, как известно, учились у старых мастеров, подражали своим предшественникам и заимствовали у современников. В кризисный момент, во время финансовой катастрофы 2008 г., имя нашей бывшей соотечественницы озарилось пламенем жаркой полемики. Одни были готовы и по-прежнему готовы жизнь прожить, как их научила Айн Рэнд, они искали и всё ещё ищут истину в её населенных марионеточными персонажами романах, другие увидели в её скрежещущей, прямолинейной писанине идейный источник бедствий, поскольку оскандалившийся Председатель Совета Резервной Федеральной Системы Алан Гринспен, которому не удались манипуляции деньгами, в молодости наслушался поучений Айн Рэнд.
Этот биографический факт из жизни и деятельности финансового гуру, надо отметить, насторожил как проверка практикой обольстительных теорий Айн Рэнд. Но несведение концов с концами в её проповеди можно было и раньше заметить. «Клянусь, в жизни не помогу ни одному человеку, и сам ни от кого не стану ждать помощи», – голосом самой Айн Рэнд говорит персонаж в её романе «Атлас пожал плечами». В той же сказке для взрослых, представляющей собой нагромождение возможных и невозможных происшествий, попадается безусловно правдоподобный момент, действующий вроде булавки – прокалывает пузырь нарцистической псевдофилософии создательницы романа.
Имею в виду эпизод из части третьей, когда кто-то из персонажей, сборища творческих личностей, всё-таки должен помочь другим и… пожертвовать собой? О, нет, всего лишь помыть посуду после завтрака за общим столом. Завтракали мужчины исключительно творческие, нетворческих, обычно моющих и подметающих, ни мужчин, ни женщин нигде во всей округе не сыскать. Скороговоркой, так, между прочим, сообщается, что мытье посуды берет на себя героиня романа, неотразимая красавица, она же деловая женщина, меняющая деловых партнеров (они же и любовники), чувствующая себя призванной участвовать в спасении от экономической катастрофы urbi et orbi, страны и мира. По ряду признаков, похоже, эту даму автор романа скопировала с себя самой. Главное, посуда в то утро оказалась помыта, а кто помоет в полдень, после обеда? За ужином? Завтра? Послеза… Но Дэгни Таггарт (так зовут героиню) меняет место своего пребывания и проблема грязной посуды оказывается замятой.
Эта повествовательная недоработка, напоминающая нехватку гвоздя в подкове, в результате чего вся кавалерия, а с нею и целая армия была разбита, напомнила мне, когда я читал роман, случай из ранних лет перестройки. Под руководством Виппера небольшой делегацией из трех человек мы поехали на первое крупное международное мероприятие – Конференцию Ассоциации сравнительного изучения литератур. Приземлились в Нью-Йорке, а Президентша (ученая дама) оказалась ещё в Монреале, и нам пришлось туда звонить, чтобы уточнить программу. Дама заведовала кафедрой компаративистики в крупнейшем канадском университете, туда мы и позвонили. Довольно длительное время раздавались долгие гудки, наконец трубку подняли – к счастью, откликнулся голос нужной нам важной персоны. Извиняется, что заставила нас ждать и объясняет причину: «У нас на кафедре была вечеринка, и я мыла посуду». ЮрБор, изъяснявшийся на французском Наполеонова Кодекса и отличавшийся манерами маркиза времен Людовика XIV, не сразу нашелся, как реагировать. Что означала бытовая подробность в процедуре международного научного обмена? Не означала ничего, кроме того, что нам было сказано: завкафедрой, специалист по сравнительному изучению литератур, мыла посуду. Ученая дама не прикидывалась и не манерничала, а просто объяснила, почему заставила нас ждать. На университетской кафедре, где судомоек в штате не полагалось, профессура довольствовалась самообслуживанием. В романе Айн Рэнд – надуманность и напыщенность, претенциозная и – скомканная, концы с концами не сведены.
С той же простотой, без фантазирования и позерства, Маркс отвечал на вопрос, в наше время смело поставленный журналом «Октябрь»: что будет за жизнь при коммунизме? Требовательная редакция правоверного советского журнала, пожалуй, не приняла бы истинно марксистского ответа, но, по Марксу, предсказать нельзя, одно безусловно: коммунизм наступит, хотя и не предугадаешь, как скоро. Приговор выносит время, и те рабочие, которых имел в виду Маркс, сформируются естественным образом.
Эволюция не творение Всевышнего, а развитие, совершающееся органически. По ходу естественной адаптации гиганты-динозавры уже стали юркими ящерицами, ползавший по деревьям зверек, не больше собаки, успел превратиться в скачущего по степи коня, все виды живого переживали и переживают генетические революции – мутации, меняющие ход развития. Торопить развитие мог разве что выведенный Булгаковым ученый-сумасброд великий профессор Персиков. Ускоренное развитие, с преодолением естественных ступеней (о чем Маркс говорил) дает плоды недоношенные. Поторопить можно не развитие, а производство, обучение, тренировки, и результаты будут тоже соответственные. Сужу по скаковым лошадям. Ипподромный рынок торопит и требует, с молодняка спрашивают как со старшего возраста, а лошади – «сыплются».
Разве Горбачев Бушу-старшему не объяснял, что родить за четыре месяца невозможно? Однако, правильно ответив на требование нетерпеливого партнера поторопиться со введением рыночной системы, реформатор поторопился с роспуском Советского Союза. Но Горбачев, подобно Юлию Цезарю из американского романа, имел свои, скрытые от посторонних, намерения.
Однажды, на закате нашего режима, у нас в редакции «Воплей» состоялась дискуссия. Спорили американец и русский, точнее, советский. Каждый, продукт своего образа жизни, другой жизни не знал. О чём они спорили? О том, что же хуже. Советский участник спора, жертва сталинизма, лучшие годы своей жизни провёл в лагерях и на основе своего опыта утверждал, что хуже голода не бывает ничего. Нет, бывает, ему возражал заглянувший к нам в редакцию американец, университетский профессор: пресыщение ещё хуже. Так что же ужаснее, окочуриться от нехватки или задохнуться от изобилия? У нашего редактора, когда вспоминал он свою искалеченную жизнь, перехватывало дыханье, словно его душили, а когда американец рассказывал о всеобщем благосостоянии, его, казалось, вот-вот вырвет. А мы могли сделать единственный вывод: нет у них общей почвы даже для разногласий, один не имеет ни малейшего представления о том, что слишком хорошо известно другому, и рассудить их некому, ибо пока ещё никто не жил при таком укладе, чтобы всё самое лучшее сочеталось соразмерно, как говорится, по плепорции, чтобы и не хлебом единым жить (этого добились мы) и чтобы хлеба было – девать некуда (как у американцев).
«Несколько глубоких умов в недавнее время занялись исследованием нравов и постановлений американских, и их наблюдения возбудили снова вопросы, которые полагали давно уже решенными».
Интересовали поэта вопросы те же самые, что обсуждались у нас в редакции и, видно, как были, так и оставались нерешенными. Пушкину не доставало практической проверки чужих догадок и мнений, за границу его не пускали и ему приходилось судить опосредованно, питаясь сведениями из разговоров, газет, журналов и книг. С одного взгляда, как гений, Пушкин угадал теневую сторону материального успеха: «Всё благородное, бескорыстное, всё возвышающее душу человеческую подавлено неумолимым эгоизмом и страстию к довольству (comfort)». Такое впечатление Пушкин извлек из книги Алексиса де Токвиля об Америке, ему пересказанной читавшими и частично им читанной. Опередил француза пушкинский знакомый Павел Свиньин, он побывал в Америке на двадцать лет раньше и увидел сходство между Американской Республикой и Российской Империей. Символами сходства явились для него два столичных града – Филадельфия и Петербург, выросшие на берегу пустынных волн. В своих «Наблюдениях русского» Свиньин описал трудовые привычки американцев (в старом написании): «Художники, выехавшіе изъ Европы, соединили своя знания и способности съ американскою предпріимчивостію, и ободряемые покровительствующими законами и свободою, превзошли, такъ сказать, самих себя. Не имея английскихъ богатств для учреждения обширных заведений, и чтоб замѣнить некоторымъ образом дороговизну рук, которая тамъ несравненно выше нежели въ Англии, американцы прибегли к усовершенствованию различных машин, и сдѣлали ихъ простее и легче въ действии. В сей части показали они особенно творческий ум, и во всем том, где нужда была изобретательницею, чрезвычайные успехи. Механическия изобретения совершенно заменили в Соединенных Областях человеческия руки. Там все делается машиною: машина пилит каменные утесы, работает кирпичи, кует гвозди, шьет башмаки и проч… Особливо мельницы всякаго рода доведенные до возможной степени совершенства».
Если сопоставление продолжить, то следует ввести наклонение сослагательное: если бы Пушкина выпустили и всё то же самое увидел бы он своими глазами? Один вариант – фонвизинский: съездил бы и вернулся разочарованный с убеждением «мало в них человеческого» (из писем Фонвизина родным). Вариант герценский: Пушкин остался бы на «другом берегу», но пережил переворот, им самим предписанный Онегину, так не съездившему в чужие края, но предвосхитившему Ивана Васильевича из «Тарантаса», который прозрел во взгляде на свою родину:
Россия мирная мгновенно
Ему понравилась отменно,
И решено – уж он влюблен,
Россией только бредит он.
Уж он Европу ненавидит
С её политикой сухой,
С её развратной суетой.
Онегин едет, он увидит
Святую Русь, её поля,
Селенья, грады и моря.
Это – состояние поэта, не знающего, что и думать, а вот мнение того же человека: