«Мне мешает восхищаться этой страной, которой теперь принято очаровываться, что там слишком забывают, что человек жив не единым хлебом». Пушкинские слова об Америке записала современница, которой доверяют: суждение, переданное через вторые руки, соответствует замечаниям Пушкина. Если же пушкинские высказывания и поэтические фрагменты собрать, то получится мнение понимавшего, что с истинными проблемами глубокий ум сталкивается на уровне выше, чем comfort и civilisation, но и житейские условия безусловны, иначе духовных проблем не достигнешь. «Несчастье – лучшая школа, а счастье – лучший университет», – говорил поэт. Значит, устроенность точнее мученичества проверяет человеческие способности и возможности – чище получается эксперимент. Пресловутый индивидуализм – стержень и символ прогресса, достигнутое человечеством – результат личного интереса, конечно, людские потребности не исчерпываются материальными достижениями, но без достижений не может возникнуть того, что дает прогресс, нет и не будет, с тем надо примириться, либо перемениться.
«В комнате по соседству со мной живёт машинистка… Однажды утром она постучалась ко мне… “Я хотела просить вас, не можете ли вы мне луку привезти”».
«Привезите мне мешочки», – попросила меня сотрудница Института Мировой литературы, грамотнейшая машинистка: за тебя, если наделаешь ошибок, исправит. Отвечала она на вопрос, что ей привезти из Америки, имела в виду дармовые синтетические сумки. «Вам будут их в магазинах вместе с покупками давать, – объяснила машинистка, – а вы их не выбрасывайте и захватите с собой». Такова была просьба высококвалифицированного советского труженика, высказанная на восьмом десятке существования строя, который уже не социализмом назывался, а – развитым социализмом. Кто первым бросит в рабочего человека камень, упрекая за «вещизм»? Не было на излете режима необходимых в обиходе вещей, всё не хватало жилых площадей на территории, занимавшей шестую часть света.
На два года ехать в Америку, как мне предложили, занятый в журнале я не мог, но всё же отправился в Иностранную Комиссию Союза писателей посоветоваться, стоит ли вообще ехать. Комиссию возглавлял отставной сотрудник ООН, и от нашего человека, находившегося многие годы на передовой фронта идейной войны я услышал: «Поезжайте, поживите по-человечески». «По-человечески» значило не более того, что имела в виду теща Эмки Манделя: «Здесь всё для человека», – она ходила по магазинам в пригороде Бостона за продуктами, где и было всё, не более того. Ту же меру удовлетворенности подразумевали персонажи пьесы Уайльдера «Наш городок», их запросы, по замыслу драматурга, непритязательны и, прямо скажем, поражают убогостью. Статья Фукуямы о «конце истории» объявила венцом человеческих усилий идеал, сто пятьдесят лет назад провозглашенный чартистами «Хочу я домик и доход не больше сотни фунтов в год…» Боровшийся за свободу слова и мысли эмигрант-диссидент на вопрос, почему после отмены цензуры в СССР он всё же остается за границей, честно отвечал: быт налажен.
«Ни социализма не смогли устроить, ни женщину», – было сказано в «Бане» Маяковского. Там же говорилось «о маленьких неполадках большого механизма». Тот же мотив звучит и в «Деле Тулаева»: «Электрификация есть, а электрических лампочек нет». В повести Александра Аросева направляемого в деревню профсоюзного работника просят привезти луку. «Я прямо страдаю без лука», – у соседки, видимо, авитаминоз. И не у неё одной. «У художников нет красок, чтобы передать современные лица. Где, например, взять такой серый цвет, чтобы изобразить лицо голодного, умирающего в тифу? Где найдется такая желтизна, чтобы нарисовать человека, потерявшего всё свое здоровье в земляных рвах и госпиталях? Какое нужно сочетание цветов, чтобы намалевать мальчонку, продающего папиросы на Сухаревке?» Это – на заре социализма, но неполадки, нехватки, невозможность достать необходимого для нормального обмена веществ так и продолжали делать невыносимо трудным повседневное существование простых советских людей. В результате история нашего образа жизни, едва не развившегося до коммунизма, закончилась анекдотическим воплем «Только не это!!!» – ответ на попытку в заграничном доме терпимости расплатиться рублями за исполнение интимных услуг. Таковы были непредумышленные ответы на вопрос, сможет ли социализм выполнить ленинское условие выживания – победить капитализм экономически. Как мог ставить такое условие знавший силу капиталистического производства?
Не жившие при нашем социализме или жившие, но недостаточно, утверждают, что Сталин победил капитализм – почти, но вождю мешали и, сверх того, смерть (быть может, поторопленная) не позволила ему осуществить гигантские планы. Несомненно гигантские, как и достижения. Но те же утверждающие не жили и при развитом капитализме, мера вещей у них не уравновешена.
«Нам надо так много сделать, словно мы из первобытного дикого состояния перескакиваем в социализм», – в повести Аросева рассуждает сам с собой тот же профсоюзный деятель. Автор повести был эсером с 1905-го, с 1907-го стал большевиком, в 1917-м руководил восстанием в Москве, участвовал в Комитете общественного спасения, где с ним и познакомился Дед Вася, был с Аросевыми знаком и мой отец. На Аросеве я задерживаюсь ещё и по сентиментальным мотивам: был я назван и всю жизнь называем то Митей, то Димой по аналогии с его сыном, на два года старше меня. Александр Яковлевич, обладая высокими связями, устроил мое появление на свет в особом, так называемом «роддоме Грауэрмана».
В толстенном, объемом с «Войну и мир», историко-беллетристическом труде «Дом правительства» российско-американского историка Юрия Слезкина Аросев упоминается не реже чем Бухарин и чаще чем Михаил Кольцов, Миронов, Осинский и многие другие обитатели знаменитого здания на Берсеневской набережной[288]. Когда у Аросева высокие связи разладились, он был арестован и через полтора года расстрелян. В повести он, писатель небездарный, предугадал свою участь. «Что необходимо, то не развращает», – строка из повести в свое время получила хождение и стала крылатой. Оправдываемая необходимость – террор, фразу произносит не рассказчик-снабженец, а чекист – «чекист с головы до ног». «Он израсходовал на революцию всю свою душу», перестал улыбаться с тех пор, как невольно, от волнения, улыбнулся, сообщая проситель-нице-старушке о расстреле её сына». Им владеет замысел устроить «кинематограф для всех» и под открытым небом, на брандмауэре дома Чека, на огромном экране показывать расстрелы, с пояснениями «за то-то, чтобы всем урок был».
Конкретной вины чекисту мало, он в принципе убежден, что «для новой жизни нужны новые люди, а старые должны идти на слом». Профсоюзный работник считает чекиста из чекистов достойным увековечения, как уже не поддающиеся современному пониманию фигуры прошлого: «Клейнера наполняло нечто такое, что требовало другого способа для своего выражения». Допуская в чекисте Клейнере ненормальность, вместе с тем, профсоюзник и в себе чувствует возрастную усталость, ему для дальнейшего существования необходимо «переломиться». Перелом ему не удается, он умирает от тифа и оставляет свои записки незавершенными.
Радикальное обновление, в сущности евангельское рождение заново, три четверти века спустя, сквозь все тернии к звездам, завершилось у советских людей по-прежнему не удовлетворенной потребностью в обыденных вещах: если не лук и не лампочки, то магазинные сумки, какие в странах, называемых цивилизованными, прилагаются даром ко всякому купленному товару.
Южно-африканский писатель Алекс Ла Гума, путешествуя по Советскому Союзу, отдавал должное гигантским стройкам, однако не упускал из вида, как в достижения социализма неизменно вкрапляются детали капитализма: джинсы, джаз и т. п. Ему, политически мыслящему, было ясно, что без материальной основы капитализма социализм немыслим.
Можно прочитать повести Мачтета о русском рабочем в Америке и американские заметки Энгельса, чтобы почувствовать ту энергию, о которой упомянул Лифшиц, излагая ленинские послереволюционные планы строительства социализма в относительно отсталой стране. Лифшиц признает, что осуществление грандиозных ленинских планов требовало в сущности непрестанного принуждения, и тут же у марксиста следует многозначительный апарт: «Что касается приведения в порядок освобожденных от казенной обузы хаотических общественных сил, то об этом заботиться нечего – буржуазный порядок растет сам по себе, его создает принудительно закон рыночных отношений». «Заботиться нечего… растет сам по себе… закон рыночных отношений», – написано истинным марксистом в 1957 г., к 50-летию Великой Октябрьской социалистической революции, и не удивительно, что в советской печати статья не появилась[289]. Ибо так и не начал действовать закон, который бы сам по себе снабжал людей луком, лампочками, дармовыми сумками и прочими мелочами, без которых однако трудна духовно богатая жизнь.
В университетской библиотеке, которой я пользуюсь, нет сочинений Маркса в русском переводе, поэтому заимствую у Лифшица подборку высказываний Маркса, опубликованных в 1851-м году и восстанавливающих ход его мыслей о дальнейшем движении истории: «Налицо великий факт, характерный для нашего XIX века, который не смеет отрицать ни одна партия… В наше время всё как бы чревато своей противоположностью. Мы видим, что машины, обладающие чудесной силой сокращать и делать плодотворнее человеческий труд, приносят людям голод и изнурение. Новые, до сих пор неизвестные источники богатства благодаря каким-то странным, непонятным чарам превращаются в источники нищеты. Победы техники как бы куплены ценой моральной деградации… Все наши открытия и весь наш прогресс как бы приводят к тому, что материальные силы наделяются интеллектуальной жизнью, а человеческая жизнь, лишенная своей интеллектуальной стороны, низводится до степени простой материальной силы. Этот антагонизм… между производительными силами и общественными отношениями нашей эпохи есть осязаемый, неизбежный и неоспоримый факт. Одни партии сетуют на это; другие хотят избавиться от современной техники, чтобы тем самым избавиться от