другим – разбогатевшим. Море стало полем предпринимательской деятельности, а плебей испугался первой же сильной качки. Не надо было выходить в море? Так ему и сказали.
Ещё во времена холодной войны, когда мы с Западом легко различались, Арнольд Тойнби предсказывал: конфликт между капитализмом и коммунизмом станет в будущем непонятен настолько же, насколько нам трудно разобраться в религиозных войнах. А со введением рыночной экономики мы сделались, как все, но при сходстве у всех разные роли: вы, будьте добры, пройдите вперед, а вы, пожалуйста, отступите подальше, с глаз долой, как это некогда случилось в Туле, где встречали Великого Князя и кого допустили руку великокняжескую пожать, а кому велели не показываться с рылом неумытым. Роли разные в одной и той же исторической драме.
Оплакивая наши нелепости, у нас то и дело кивают на сторону, говоря о «развитых странах», где тех же проблем будто бы не существует. В телевизионной программе Познера мой школьный однокорытник, драматург, ставший биографом императоров российских, Эдвард Радзинский сказал: «Ситуация, совершенно немыслимая ни в одном цивилизованном государстве, стала привычной для нашего общества и уже давно не вызывает ни протеста, ни даже удивления». Но Эдик, книги которого нарасхват переводят и печатают «в цивилизованных государствах», сам в тех же государствах бывал, поэтому, я уверен, знает: те же ситуации там очень даже мыслимы – на другом уровне, другая бедность, другое богатство, но в принципе те же конфликты. У нас, как говорил народник Михайловский, «выходит грубее», но «всюду страсти роковые», разве что выражаются аккуратнее, цивилизованнее. О зияющем разрыве между богатыми и бедными на Западе только и говорят, а у нас втихую, варварски обобрали миллионы людей и отдали национальные богатства кучке проприеторов и – «мышь не шевельнулась» («Гамлет»).
Оценка наших деятелей, упразднивших СССР, продолжает вызывать споры: кто они, реформаторы или разрушители? Послушайте Познера! Знаком я с Володей с тех пор, когда он собирался поступать в аспирантуру ИМЛИ, видел, как он выиграл телесхватку у советолога Джона Кайзера, за что постсоветологи до сих упрекают его в советизме[292]. А он – комментатор профессиональный, умеет не свое, но верное мнение, выразить и отстраниться. На американском телевидении Познер обратился к американцам (я видел и слышал): «Вы столько тратили, чтобы навредить нашей стране, а теперь не хотите ей помочь!» Никто другой не выразился так прямо и четко. «По мнению народа, они – воры», – сказал Познер, сочувствующий реформаторам. Сравните отточенность определения с эвфемизмом Маши Гессен: «предприниматели, типичные для перестройки». Типичным предпринимателям многое простили бы, будь они сколько-нибудь похожи на капитанов промышленности Карлейля и пусть даже на баронов-грабителей Джозефсона, а они оказались просто клепто-кратами. У всех так начиналось, но – давно, когда ещё и законов не существовало, чтобы законы нарушать (как говорил Шкловский о свободе литературных дебатов).
Занятие бесплодное плакаться о том, что нам посланы не такие преобразователи, каких хотелось бы иметь. Важно, что выйдет в конечном счёте, как писал Горькому Вильям Джеймс. Моё поколение существовало при последствиях событий 1905–1917 гг. Потомки будут жить при результатах пережитого нами в 1980-1990-х. Результаты могут оказаться прекрасными, могут быть и ужасными, но результаты не изменят нами пережитого. У нас есть основания бросить в океан времени бутылку с нашими письменами, они помогут потомкам связать, выражаясь слогом Герцена, концы и начала. Оценивая итоги значительно задержавшейся российской реставрации, люди будущего смогут заполнить паузу в «Медном всаднике» между прологом и основным повествованием: триумф преобразований и прах растоптанных поступью истории.
Социально-экономический первородный грех грабительской приватизации будет сказываться вечно, как сказывались и сказываются колонизация, рабство, крепостное право, индустриализация с коллективизацией и красный и большой террор. Приватизация скажется в меру отличия наших накопителей от профитеров Драйзера. Те, вместе со всем капитализмом того времени, являлись националистами: себя не забывая, в то же время строили заводы, прокладывали железные дороги, одним словом, создавали инфраструктуру и рабочие места в своей стране. Если Господь пробуждал у грабителей совесть или же прижимал их закон, они жертвовали на цели культурно-благотворительные в интересах своей страны, как заставили казначея под угрозой процесса купить у нас шедевры Эрмитажа и построить Вашингтонский музей искусств. Сейчас – не допросишься. С началом глобализации пропало многое, очень многое, созданное грабителями-созидателями, чья созидательность неразрывна с грабежом, как неразрывен с террором сталинский метод создания великой державы в отдельно взятой стране. Исчезновение гигантских предприятий, а с ними – умирание целых городов, устарелость железнодорожной сети, изношенность шоссейных дорог, опасное одряхление мостов. Жутко было видеть обезлюдившие пригороды Детройта, колыбели американского автомобилестроения.
В Детройт вызывал меня Хольцман помочь ему с каталогизацией книг на русском языке, высылал в аэропорт за мной машину. Шофёр, пока мы неслись по опустевшему шоссе, спрашивал: «Почему в часы пик едем беспрепятственно?» И отвечал: «Некому ехать с работы!». Ездил я и в набоковскую Итаку помочь Антонине Гляссе разобрать книжное собрание её покойного отца. Ехал на автобусе через опустевшие промышленные центры Штата Нью-Йорк. Едешь и думаешь: разве это не то же самое запустение и упадок, вроде умолкнувших ещё в позапрошлом столетии ткацких фабрик Массачусетса? Фабрики закрыли, но не разрушили, показывают, словно дают урок истории, а за окном «Грейхаунда» история повторяется. Угрюмые прохожие – не манекены, на что они живут? Нынешние Каупервуды преуспевают своекорыстно, отстёгивают копейки. Таков у них «ндрав», которому трудно препятствовать, таков, по мнению экономистов, нынешний мир: верхи отвечают перед многонациональными корпорациями. Так и говорят: «Чем были нации, тем стали корпорации». Можно ли надеяться разжалобить тех «новых русских», что из царства социалистической необходимости попали в условия предпринимательской свободы?
Под колесами истории
«Вода – это прибыль. Чтобы извлечь эту прибыль, тот, кто торгует водой, должен дочиста отмыть в ней свою душу от сострадания. Он должен выполоскать из сердца всякую жалость, до крошки выскрести следы сочувствия к ближнему. Надо иметь водопроводный кран вместо сердца, цистерну вместо головы, свинцовые трубы вместо внутренностей.
Афро-американский «Горький» Алекс Ла Гума, автор повествований о существующих на дне сегрегированного общества, жил у Бейкеров в то время, когда мы с нашими преподавателями английского языка вели в Лондоне курсы русского языка. Англо-африканский юрист Джулиус Бейкер и его жена Тамара, урожденная Зунделевич, родом из Западных Губерний Российской Империи, русского языка не знали. Джулиус записался на Лондонские курсы, которые вели наши преподаватели, слушал он и мои лекции. Всю нашу группу в пятнадцать человек Бейкеры пригласили к себе на прощальный ужин, и я бы с Ла Гумой познакомился. Но преподавательницы – в слезы. Как поедешь, туда-сюда в пригород и обратно, протратишься, уже всё до цента рассчитано, чтобы сувениры купить. И не поехали. Возмещая потерю, я стал читать книги Ла Гумы, а от Джулиуса услышал слово и не понял, что это такое – мультики, а мультинациональные корпорации, оказывается, уже управляли миром.
Удалось мне найти полный текст «Советского путешествия» Ла Гумы. Его путевой дневник у нас был издан дважды, но тех изданий достать не удалось. А хотелось бы сравнить наш подцензурный текст с книгой, вышедшей в американской серии «Критические африканские исследования» с богатым сопроводительным аппаратом. Редактор критического издания подчеркивает, что Ла Гума под опекой сопровождавших его сотрудников Иностранной Комиссии Союза писателей многое просто не увидел. Сравнить бы и проверить, как мы объясняли предпочтение, отдаваемое Ла Гумой нашему социализму.
О приемлемости Ла Гума не говорит прямо, но сказанного им достаточно, чтобы сделать вывод: советский социализм он нашел годным для Африки. Сосредоточившись на республиках Средней Азии, африканец увидел и описал интеграцию в современность народов, живущих ещё при феодализме: «Опыт советского образа жизни показал, что столь большое различие не препятствует объединению народов в одном государстве, этого типа социализм дает относительно отсталым народам возможность быстро нагнать более развитые»[293].
Эти строки написаны с мыслью о том, как проходила интеграция в его стране, Южной Африке. «Всё распадается» – заглавие романа другого африканца, Чинуа Ачебе. Такова формула интеграции, в результате которой для многомиллионного чернокожего населения города не получилось и навсегда утрачено село. В Советском Союзе Ла Гума увидел уравнивание разных народов, он же понимал: нужно интегрировать в современность и миллионы русского населения, что экономически означало для русских жертвы и торможение.
В то же самое время образовалась и советская верхушка, не желавшая медлить, напротив, люди, называющие себя элитой, спешили, как Горбачев, использовать тот случай, когда можно ухватить своё, интегрируясь в современный западный капитализм. А как быть со всеми прочими? Наши реформаторы были (буквально) пойманы на слове, они, не смущаясь, выражали циническую неозабоченность судьбами тех, кому прибарахлиться не удалось.
Джулиус вручил мне только что вышедшую книгу своего единомышленника Сэма Марси[294]. Критикуя начавшуюся перестройку, американский марксист говорил о том, что будет. Книгу я недавно перечитал: теперь это книга о том, что стало. Последствия перестройки, о которых предупреждал Марси, не замедлили себя ждать с распадом и распродажей страны на вынос. Главное, о чем говорил Марси, это недемократический характер горбачевских реформ при нескончаемых разговорах о демократии и демократизации. Впечатление таково, писал американский марксист, будто права диссидентов интересуют Горбачева и его сторонников больше, чем права советских трудящихся.