Кто помоложе из наших правительственных кругов, съездили за рубеж и вернулись c хорошими вестями. «Всё о’кей!» – своих коммунистических дедов и отцов, бабушек и матерей заверили внуки и внучки, дочери и сыновья, наши «Генри Адамсы» (по происхождению и положению, но без того образования и понимания). О «рождении нового мышления» они с американцами выпустили книгу, посвятив её своим детям и внукам[190], а сами они, продукты и подрывники наших условий, успели пройти западную выучку, убедившись в том, что на Западе слова словами, а дела делами. Выражай веру хоть в Господа Бога, но от дела, будь оно делом дьявола, не бегай, и по рукам! «Перестройка дело правительственных детей», – подтвердил мне брат танцора и балетмейстера Большого Театра, достаточно близкий к тем кругам, чтобы знать, о чем говорил. Вот будущие «Отцы и дети»!
Травести предпринимательства на нашей исторической сцене ставилось под руководством приглашенных режиссеров, «ребят из Чикаго», за разоблачение которых расплатился жизнью чилийский экономический эксперт Орландо Летельер. Оборотистые ребята исповедовали веру в «шоковую терапию», уже испробованную в Африке и Латинской Америке с неизменным результатом: обогащением немногих и обнищанием многих. Не то, воспетое в «Коммунистическом манифесте» предпринимательство, что было героическим действом. «Героическое» не значит прекрасное, значит – этап созидания, следующий за актом творения из хаоса. Наши реформаторы спешили ломать – не делать, а делать они и не собирались. В докладах Совета по Международным связям (на 68-й улице Нью-Йорка) я читал, как зарубежные наставники советовали нашим реформаторам не разрушать до основания проверенную временем систему, воспользоваться преимуществами централизованности, но этих советников наши реформаторы не слушали. Слушали тех, кто, следуя разрушительно-созидательной теории самовлюбленного нарцисса Шумпетера, советовали прежде всего разрушать.
Экономика не моего ума дело, но бывает так, что вовсе тобой не искомое само тебя находит. Таким подарком судьбы явилось для меня знакомство с Василием Васильевичем Леонтьевым. Познакомились мы в редакции литературно-политического журнала «Partisan Review», а до этого в журнале «Poetry Review» я прочел его рецензию на… труд по экономике? Нет, экономист написал о спектакле «Холстомер», поставленном моим соучеником по школе Мариком Розовским. Василий Васильевич мне сказал, что собирается писать о балете, словно ему прискучило писать об экономике. А во время нашей последней случайной встречи, на улице, я от него услышал мнение и о наших реформаторах. «Передайте им, – просил собиравшийся советовать, как реформировать нашу экономику, – что я к ним больше не приеду». Василий Васильевич отказывался ездить к реформаторам в Москву, но посещал свой родной Ленинград. Кого и как он там консультировал, ещё одна тема будущих исследований.
Наши реформаторы-разрушители оправдывают свою поспешность желанием, как можно скорее покончить с тоталитарной системой, которой они пользовались и воспользовались, выжали систему «досуха» ради своих интересов и присоединились к недовольным системой. В том и заключалась обманчивая привлекательность разрушительной авантюры под названием «перестройка», обещавшей «больше социализма», то есть массовое благополучие. Вместо этого мы получили не ранний, производительный капитализм из «Коммунистического манифеста», а капитализм паразитический, финансовый, тот, что расцвел у нас в Первую Мировую войну, когда при гигантских барышах, получаемых владельцами военных заводов, армия не получала пуль и получала гнилые сапоги. «Размеры капиталистической прибыли доходили до невероятно больших размеров, в то время как народное хозяйство страны и её военно-промышленный потенциал находились на пределе бедственного положения».[191] Знакомо?
Начали мы с того, чем Запад заканчивает. Перестройщики спешили с учреждением капитализма для себя и сразу вступили в фазу паразитическую, грабительскую: хапнул и был таков! Всё пока что опубликованное не дает ответа на вопрос, откуда взялись деньги у тех, кто стали олигархами-приватизаторами. Нет книг подобных «Истории крупнейших американских состояний» Густава Майера или «Баронам-грабителям» Мэтью Джозефсона. А книга Игоря Гайнсвинда «Бизнес есть бизнес», вроде бы «правдивые истории о том, как простые люди начали свое дело и преуспели», – чтение для детей.
Наши богатеи получили даром, что Асторы и Вандербильды создавали своими руками. Джон Джекоб Астор (его правнук пошел на дно вместе с «Титаником», отказавшись прыгать в спасательную лодку прежде женщин и детей) преобразовал целый край на Дальнем Западе, а потом на Парк Авеню в Нью-Йорке построил «Уолдорф-Асторию», где Горбачев и его супруга будут застольничать со своими классовыми врагами, и (по воспоминаниям горбачевских помощников) жена у мужа спросит, можно ли было раньше себе представить такое задушевное пиршество, то есть союзничество с геополитическими соперниками, ныне называемых коллегами и партнерами.
У нас словно в инкубаторе выведенные миллионеры заведомо получили вознаграждение, которого за океаном когда-то добивались ценой больших усилий. Корнелиус Вандербильд, которого называли Капитаном, сформировал торговый флот в триста кораблей (тысячи занятых рук!), а уж затем на Восточном побережье построил свой дворец. У нас же начали с того разложения, какое во времена Великой Французской революции началось только в поздний период, при Директории и расцвело в наполеоновской Империи. Уже в изгнании на Корсике Наполеон, как пишет о нём Эмиль Людвиг, вспоминал: «Назначаю нового министра, и он тут же строит себе дворец». Знакомо? У нас министрами назначенные прежде всего принялись воздвигать свои роскошные виллы на всевозможных дальних берегах и сразу стали останавливаться в пятизвездочных гостиницах. Целую семью наших нуворишей на ипподроме в Нью-Йорке я спросил, где они остановились, и на меня посмотрели круглыми от изумления глазами: что за вопрос? Ответ подразумевался сам собой: в «Уолдорф-Астории», где же ещё?!
У наших предпринимателей нет потребности созидать, не станут они делать, чего от них ожидают, не станут в силу своей исторически предопределенной несозидательной природы. Природа или порода, как известно, сказывается: зебра похожа на лошадь, а возить не возит. Кто фигурировал в знаменосцах законности, те, согласно советологу Энн Вильямсон, и нарушали законы.
В телефонном разговоре Энн Ульямсон мне сказала, что её книга об этом не вышла и не выйдет. Книга называется «Зараза» (^Mag^on), подзаголовок «Предательство Свободы, России и Соединенных Штатов» (The Betrayal of Liberty, Russia and the United States). Рассказывает книга о том, что и как на ранних этапах перестройки у нас в стране происходило с финансами. По телефону много не скажешь. О содержании книги я мог судить по докладу Энн Уильямсон Комитету финансовых операций при Палате представителей, доклад помещен на Интернете, называется «Насилие над Россией» (The Rape of Russia). Поводом для доклада послужил иск, предъявленный Энн Вильямсон издательству: с ней расторгли договор, отказавшись печатать текст, которой она представила. В её докладе сплошные финансовые термины, я понял одно: «Герои [реформы] оказались жуликами». Жуликов поддерживали влиятельные люди с Запада, они и воспротивились изданию книги. А книга действительно так и не вышла – я проверял по Интернету. Надо же было разоблачить так, чтобы это вызвало сопротивление у называемых «хозяевами денег»! Летом девяностого года сотрудница литературного приложения к лондонскому «Таймс», Элизабет Винтер, терпеливо выслушав меня, спросила: «По вашему выходит, все они проходимцы?». Все, кого знаю среди «маяков перестройки», был мой ответ. Эти люди, созданные ненормальностью наших условий, продвинувшиеся за счёт той же ненормальности, поддерживая будто бы благодетельные реформы, хотят узаконить ненормальность – неравенство. «Что ж, посмотрим», – отозвалась Элизабет. Когда мои «Признания» появились в «Нассау Ревью», я отправил журнал моей собеседнице, надеясь узнать, что думает она с тех пор, как мы с ней беседовали. В ответ пришло извещение, что мисс Винтер сменила работу и не оставила нового адреса. Где бы Элизабет ни работала, она слова мои, надеюсь, не забыла.
Власть семейственности
«Наибольшая ирония заключается, пожалуй, в том, что советское руководство потерпело неудачу там, где, как полагали, ждал руководителей несомненный успех – в обращении молодого поколения в свою веру».
«Нелегкая задача заключается в том, чтобы объяснить выход за пределы советского кругозора того поколения, которое, казалось бы, полностью было приготовлено к советскому образу жизни».
В Двусторонней Комиссии Биллингтон был нашим партнером. В постсоветские годы мы с ним взаимодействовали в АмериканоРоссийском Фонде культурного сотрудничества. Специалист по России, руководитель Центра Международных исследований, директор Библиотеки Конгресса видел иронию нашей истории в том, что не отцы – детей, а дети обратили отцов в свою веру. Правда, Аксёнов нашёл, что понять нелегко, почему же поколение, сформированное коммунистической идеологией советского образца, поверило в капитализм. Но разве крах потерпел в самом деле коммунизм? А груз псевдокоммунистического прошлого не давил высокорождённым детям на сознание, они с пелёнок росли в обстановке сплошного двоедушия и беспредельного цинизма. Сын Хрущева признал: «Мой отец не был фанатиком». Стало быть, расправляясь с «врагами народа», действовал, не слепо веруя в правоту дела, а из холодного расчёта.