Увы, на разные забавы
Я много жизни погубил!
Но если б не страдали нравы,
Я балы б до сих пор любил.
Люблю я бешеную младость
И тесноту, и блеск, и радость,
И дам обдуманный наряд…[589]
Вслед за Онегиным Пушкин мчится сквозь ночь в ямской карете, подъезжает к великолепному дому, взлетает стрелой по мраморным ступеням в бальную залу.
Расправил волосы рукой,
Вошел. Полна народу зала;
Музыка уж греметь устала;
Толпа мазуркой занята;
Кругом и шум и теснота;
Брянчат кавалергарда шпоры;
Летают ножки милых дам;
По их пленительным следам
Летают пламенные взоры,
И ревом скрыпок заглушен
Ревнивый шепот модных жен[590].
Вместе с полусонным героем (а Петербург уже проснулся и живет своей обычной трудовой жизнью) поэт отправляется домой. Назавтра – все то же самое:
Но, шумом бала утомленный
И утро в полночь обратя,
Спокойно спит в тени блаженной
Забав и роскоши дитя.
Проснется за полдень и снова
До утра жизнь его готова,
И завтра то же, что вчера[591].
Но из всех развлечений света балы прежде всего наскучили герою – как и светские сплетни, как и красавицы, как и дружеские пирушки. Русская хандра и болезнь дядюшки, чреватая скорым наследством, погнали Онегина в деревню, где вскоре выяснилось, что и там скука та же –
Хоть нет ни улиц, ни дворцов,
Ни карт, на ба́лов, ни стихов[592].
Окажется, однако, что бал (который тут внезапно приобретет черты развлечения рокового, фатального), настигнет Онегина и в деревне. Вместе с Ленским он приглашен к соседям, по случаю именин их старшей дочери Татьяны. Уже случилось ее письмо к нему, и его объяснение с ней, и ехать ему крайне не хочется:
«Но будет куча там народу
И всякого такого сброду…»[593]
Для Ленского это было знаменательное время – весело тянулись дни счастливых ожиданий, он был уверен, что любим и что Ольга, как и он, восторженный жених, предвкушает «тайны брачныя постели и сладостной любви венок».
Свадьба была назначена через две недели после именин Татьяны.
За столом Онегин оказался напротив Татьяны и не мог не видеть ее крайнего смущения, ее полуобморочного состояния.
Чудак, попав на пир огромный,
Уж был сердит. Но, девы томной
Заметя трепетный порыв,
С досады взоры опустив,
Надулся он и, негодуя,
Поклялся Ленского взбесить
И уж порядком отомстить[594].
Ждать пришлось долго – пока кончился праздничный обед, чай и не заиграла музыка: флейта и фагот.
Подходит к Ольге Петушков,
К Татьяне Ленский; Харликову,
Невесту переспелых лет,
Берет тамбовский мой поэт,
Умчал Буянов Пустякову,
И в залу высыпали все.
И бал блестит во всей красе[595].
«Кружится вальса вихорь шумный…», и наступает вожделенный миг – время мести.
К минуте мщенья приближаясь,
Онегин, втайне усмехаясь,
Подходит к Ольге. Быстро с ней
Вертится около гостей,
Потом на стул ее сажает,
Заводит речь о том, о сем;
Спустя минуты две потом
Вновь с нею вальс он продолжает;
Все в изумленьи. Ленский сам
Не верит собственным глазам[596].
Далее он танцует с невестой друга вальс, затем мазурку, во время которой шепчет ей на ухо пошлый мадригал и жмет руку (а лицо Ольги разгорается самолюбивым румянцем), затем – к ужасу и ревнивому негодованию Ленского – приглашает на «бесконечный» котильон.
Итак, главные бальные танцы безотказно отданы другу жениха, а не жениху, которому были обещаны, и это равносильно измене невесты накануне свадьбы.
Не в силах Ленской снесть удара;
Проказы женские кляня,
Выходит, требует коня
И скачет. Пистолетов пара,
Две пули – больше ничего –
Вдруг разрешат судьбу его[597].
Ревнивой тоской охвачена Татьяна, двойным коварством потрясен Ленский. И вот вызов на дуэль, и в дело уже вмешался опытный дуэлист, поединок неминуем (хоть Онегин и сознает свою вину), и пролилась кровь: первой бальной жертвой стал Ленский…
Этот, казалось бы, мирный деревенский бал в один миг стал территорией измены и предательства, неизбежного следствия светских предрассудков и женского легкомыслия.
«Еще одно нас разлучило… / Несчастной жертвой Ленской пал…» – напишет Онегин спустя годы Татьяне; и очевидно, что она, помимо других известных причин, не смогла переступить через гибель того, кто мог бы стать ей братом.
Петербургский свет, куда снова попадет Онегин (как Чацкий «с корабля на бал»[598]) будто отомстит ему за тот, деревенский, кровавый бал – отомстит и накажет. Фигуры поменяются местами, цвет столицы и моды образцы соберутся теперь в богатом доме княгини Татьяны, неприступной богини, законодательнице зал, и ее мужа, важного генерала. Сохнуть и страдать, тосковать и сходить с ума, пылать страстью и изнемогать – теперь станет участью Онегина. Но его безумные сожаления останутся безответными; месть Татьяны (если ее отказ любить любимого можно считать местью) должен был ранить его куда больнее и сильнее, чем любые легкие измены во время танцевальной вечеринки.
События повести А. С. Пушкина «Пиковая дама» происходят, как ни покажется неожиданным такое наблюдение, на фоне великосветского бала – в том смысле, что бал служит опорным пунктом сюжета, основной частью его маршрутов. Старая графиня, героиня повести, при всех своих немощах, – была непременной посетительницей и участницей балов. «Она была своенравна, как женщина, избалованная светом, скупа и погружена в холодный эгоизм, как и все старые люди, отлюбившие в свой век и чуждые настоящему. Она участвовала во всех суетностях большого света, таскалась на балы, где сидела в углу, разрумяненная и одетая по старинной моде, как уродливое и необходимое украшение бальной залы; к ней с низкими поклонами подходили приезжающие гости, как по установленному обряду, и потом уже никто ею не занимался. У себя принимала она весь город, наблюдая строгий этикет и не узнавая никого в лицо»[599].
Туалет графини, когда она собирается на бал, – предмет пристального наблюдения автора:
«Старая графиня *** сидела в своей уборной перед зеркалом. Три девушки окружали ее. Одна держала банку румян, другая коробку со шпильками, третья высокий чепец с лентами огненного цвета. Графиня не имела ни малейшего притязания на красоту, давно увядшую, но сохраняла все привычки своей молодости, строго следовала модам семидесятых годов и одевалась так же долго, так же старательно, как и шестьдесят лет тому назад»[600].
Пристальный взгляд фиксирует и момент выезда старухи:
«Наконец графинину карету подали. Германн видел, как лакеи вынесли под руки сгорбленную старуху, укутанную в соболью шубу, и как вослед за нею, в холодном плаще, с головой, убранною свежими цветами, мелькнула ее воспитанница»[601].
И с той же пристальностью автор следит за тем, как – после бала – графиня возвращается домой и как ее раздевают горничные; эту картину вынужденно созерцает и незваный свидетель.
«Карета подъехала и остановилась… В доме засуетились. Люди побежали, раздались голоса и дом осветился. В спальню вбежали три старые горничные, и графиня, чуть живая, вошла и опустилась в вольтеровы кресла… Графиня стала раздеваться перед зеркалом. Откололи с нее чепец, украшенный розами; сняли напудренный парик с ее седой и плотно остриженной головы. Булавки дождем сыпались около нее. Желтое платье, шитое серебром, упало к ее распухшим ногам. Германн был свидетелем отвратительных таинств ее туалета; наконец, графиня осталась в спальной кофте и ночном чепце: в этом наряде, более свойственном ее старости, она казалась менее ужасна и безобразна»[602].
Бедная воспитанница графини Лизавета Ивановна, «пренесчастное создание», поддавшись пламенным письмам соблазнителя и позволив ему беспрепятственно проникнуть в дом графини, бывает на балах только как ее компаньонка. «В свете играла она самую жалкую роль. Все ее знали и никто не замечал; на балах она танцевала только тогда, когда не хватало vis-a-vis, и дамы брали ее под руку всякий раз, как им нужно было идти в уборную поправить что-нибудь в своем наряде»[603]. Если же ее и приглашали завидные кавалеры, то совсем не ради нее: «В самый тот вечер, на бале, Томский, дуясь на молодую княжну Полину ***, которая, против обыкновения, кокетничала не с ним, желал отомстить, оказывая равнодушие: он позвал Лизавету Ивановну и танцевал с нею бесконечную мазурку. Во все время шутил он над ее пристрастием к инженерным офицерам, уверял, что он знает гораздо более, нежели можно было ей предполагать, и некоторые из его шуток были так удачно направлены, что Лизавета Ивановна думала несколько раз, что ее тайна была ему известна»