Время бала и особенно время после бала становятся соучастниками заговора против старой графини. Лизавета Ивановна, полагая, что назначает тайное ночное свидание молодому человеку в своей комнате, не догадывается, что прокладывает ему дорогу к спальне старой графини.
«Сегодня бал у ***ского посланника. Графиня там будет. Мы останемся часов до двух. Вот вам случай увидеть меня наедине. Как скоро графиня уедет, ее люди, вероятно, разойдутся, в сенях останется швейцар, но и он обыкновенно уходит в свою каморку. Приходите в половине двенадцатого. Ступайте прямо на лестницу. Коли вы найдете кого в передней, то вы спросите, дома ли графиня. Вам скажут нет, – и делать нечего. Вы должны будете воротиться. Но, вероятно, вы не встретите никого. Девушки сидят у себя, все в одной комнате. Из передней ступайте налево, идите всё прямо до графининой спальни. В спальне за ширмами увидите две маленькие двери: справа в кабинет, куда графиня никогда не входит; слева в коридор, и тут же узенькая витая лестница: она ведет в мою комнату»[605].
Однако целью молодого человека была вовсе не комната воспитанницы; его волновала спальня графини. И вот цель достигнута.
«Как и все старые люди вообще, графиня страдала бессонницею. Раздевшись, она села у окна в вольтеровы кресла и отослала горничных. Свечи вынесли, комната опять осветилась одною лампадою. Графиня сидела вся желтая, шевеля отвислыми губами, качаясь направо и налево. В мутных глазах ее изображалось совершенное отсутствие мысли; смотря на нее, можно было бы подумать, что качание страшной старухи происходило не от ее воли, но по действию скрытого гальванизма. Вдруг это мертвое лицо изменилось неизъяснимо. Губы перестали шевелиться, глаза оживились: перед графинею стоял незнакомый мужчина»[606].
Незнакомый мужчина, попросив, а потом и потребовав у графини назвать ему три карты, которые, по легенде, всегда выигрывают, не получил ответа.
«– Старая ведьма! – сказал он, стиснув зубы, – так я ж заставлю тебя отвечать…
С этим словом он вынул из кармана пистолет. При виде пистолета графиня во второй раз оказала сильное чувство. Она закивала головою и подняла руку, как бы заслоняясь от выстрела… Потом покатилась навзничь… и осталась недвижима.
– Перестаньте ребячиться, – сказал Германн, взяв ее руку. – Спрашиваю в последний раз: хотите ли назначить мне ваши три карты? – да или нет?
Графиня не отвечала. Германн увидел, что она умерла»[607].
Поездка на бал и нечаянное ночное свидание после бала окончатся для старой графини смертью, а для ее обманутой воспитанницы обернутся горьким раскаянием: «Эти страстные письма, эти пламенные требования, это дерзкое, упорное преследование, всё это было не любовь! Деньги, – вот чего алкала его душа! Не она могла утолить его желания и осчастливить его! Бедная воспитанница была не что иное, как слепая помощница разбойника, убийцы старой ее благодетельницы!..»[608]
Бал, обман, убийство… Знаковая, почти что неизбежная триада.
Первая строфа повести в стихах Е. А. Баратынского «Бал» – ровесницы и грибоедовского «Горя от ума», и пушкинского «Евгения Онегина» – начинается с описания московского бального вечера, такого же, как и все подобные вечера, ибо для знатных бар, жителей богатой и праздной столицы, «одно веселье на уме, / одно занятие – банкеты». Носят ли они фраки или мундиры, женаты они или пока только хотят жениться, им не лень хоть каждый день усердно вальсировать и волочиться.
«Глухая полночь. Строем длинным, / Осеребренные луной, / Стоят кареты на Тверской / Пред домом пышным и старинным. / Пылает тысячью огней / Обширный зал; с высоких хоров / Гудят смычки; толпа гостей, / С приличной важностию взоров, / В чепцах узорных, вычурных, / Ряд пестрый барынь пожилых / Сидит. Причудницы, от скуки, / То поправляют свой наряд, / То на толпу, сложивши руки, / С тупым вниманием глядят. / Кружатся дамы молодые, / Не чувствуют себя самих; / Драгими камнями у них / Горят уборы головные; / По их плечам полунагим / Златые локоны летают; / Одежды легкие, как дым, / Их легкий стан обозначают. / Вокруг пленительных харит / И суетится, и кипит / Толпа поклонников ревнивых, / Толкует, ловит каждый взгляд: / Шутя несчастных и счастливых / Вертушки милыя творят»[609].
Героиня повести, княгиня Нина, богатая и знатная замужняя дама, слишком не похожа ни на грибоедовскую Софью, ни на пушкинскую Татьяну. Это Клеопатра, Мессалина, новая Медея.
Страшись прелестницы опасной,
Не подходи: обведена
Волшебным очерком она;
Кругом ея заразы страстной
Исполнен воздух! Жалок тот,
Кто в сладкий чад его вступает:
Ладью пловца водоворот
Так на погибель увлекает!
Беги ее: нет сердца в ней!
Страшися вкрадчивых речей
Одуревающей приманки;
Влюбленных взглядов не лови:
В ней жар упившейся Вакханки,
Горячки жар – не жар любви.
Княгиня легко воспламенялась и так же легко остывала, ее любовная горячка длилась один миг, любовь сегодняшнего дня с трудом доживала до завтрашнего утра, мечта ее гасла, сладкое видение оборачивалось досадным обманом.
Но вот жрице любви, опытной и умелой, судьба посылает человека, на которого ее чары долго не действуют. И даже когда ей удается наконец возбудить в любимом мятежное волненье, вдохнуть в него жар ответного чувства, их согласное счастье длится очень недолго, и никакие ухищрения, никакие роскошные наряды и иные приманки на него не действуют. Тщетно Нина пытается прогнать мрачную тоску своего возлюбленного, его тяжелую печаль. Тщетно она надеется изгнать из его сердца прежнюю любовь, в которой он, наконец, признался, и тогда душу Нины ранит жгучая ревность такой чудовищной силы, что, придя на пышный московский бал и увидев своего возлюбленного вместе со счастливой подругой, Нина не выдерживает.
«Она явилася на бале. / Что-ж возмутило душу ей? / Толпы ли ветреных гостей / В ярко-блестящей, пышной зале / Беспечный лепет, мирный смех? / Порывы ль музыки веселой, / И, словом, этот вихрь утех, / Больным душою столь тяжелой? / Или насмешливо взглянуть / Посмел на Нину кто-нибудь? / Иль лишним счастием блистало / Лице у Ольги молодой? / Чтоб ни было, ей дурно стало, / Она уехала домой».
Блестящий бал, который явил Нине невыносимый облик «лишнего счастья» на сияющем лице соперницы, отравил демонической героине не только роскошное бальное удовольствие, но и саму жизнь: приехав домой, она приняла яд. В блистательном наряде, в богатых перьях и жемчугах, нарумяненная мертвая красавица сидела в своей спальне перед золотой иконой и печальной лампадой.
Неукротимая вакханка, познавшая бешенство страстей, сама платит по счетам судьбы. «Посланник рока ей предстал…»
Совершенно зловещими предстают бальные события и в драме М. Ю. Лермонтова «Маскарад» (1835). Герой драмы, Евгений Арбенин, – в прошлом прожженный игрок и шулер, многих разоривший и наживший тьму врагов. Прошлое его более чем туманно, репутация – более чем спорная.
Женился и богат, стал человек солидный,
Глядит ягненочком, – а право, тот же зверь…
Мне скажут: можно отучиться,
Натуру победить. – Дурак, кто говорит;
Пусть ангелом и притворится,
Да черт-то всё в душе сидит…[610]
Арбенин бросил игорное ремесло, ибо слишком в нем преуспел, изучил все его тонкости, видит насквозь лица игроков, их карты и шансы: игра, лишенная тревог и волнений, утратила для него былой интерес.
Однако ему, самонадеянному знатоку человеческих пороков и тайных сердечных струн, испытавшему «все сладости порока и злодейства», привыкшему побеждать, предстоит потерпеть крупнейшее поражение – проигрыш в такой игре, где отыграться невозможно.
Он едет на Невский проспект в маскарад, в великосветский дом барона Энгельгардта[611], где устраиваются аристократические костюмированные балы-маскарады и где постоянно бывает Николай I.
А там – среди масок – правят интрига и зависть, клевета и злословие, яд ревности и мести. Посетители маскарада, как и его центральная фигура, князь Звездич, все на одно лицо:
Ты! бесхарактерный, безнравственный, безбожный,
Самолюбивый, злой, но слабый человек;
В тебе одном весь отразился век,
Век нынешний, блестящий, но ничтожный.
Наполнить хочешь жизнь, а бегаешь страстей.
Всё хочешь ты иметь, а жертвовать не знаешь;
Людей без гордости и сердца презираешь,
А сам игрушка тех людей[612].
Здесь от чужого злословия страдают все поголовно и никто не может удержаться от злых речей как по адресу приятеля, так и по адресу недруга. Люди беспощадны друг к другу – и больше всего преуспели в занятии наживать врагов.
Арбенин: – Говорят, у вас жена красотка…
Шприх: – Ну-с, что ж?
Арбенин (переменив тон): – А ездит к вам тот смуглый и в усах? (Насвистывает песню и уходит.)
Шприх (один): – Чтоб у тебя засохла глотка… Смеешься надо мной… так будешь сам в рогах[613].
Арбенин не успеет оглянуться, как клевета и злословие съедят и его жизнь так же легко, как он сам играючи распоряжается честью и жизнью окружающих. Честь, отданная всем на поруганье, – живой и ходкий товар. Поверить другому, довериться кому-нибудь самому – крайне опасно; душа наивная и простодушная ничем не защищена. Женщина рискует признаться в любви мужчине, если только ее лицо скрыто под маской: